— Tu sais, Papa? Que les femme pleurent comme les enfants pissent?[65]
— Это Тутон тебе сказал?
— Он сказал, что мужчина не должен это забывать.
В другой раз он мог сказать:
— Папа, пока ты работал, прошли четыре poules[66], довольно симпатичные.
— Что ты знаешь про poules?
— Ничего. Я за ними наблюдаю. За ними наблюдают.
— Что тебе Тутон про них рассказывал?
— Их не надо принимать всерьез.
— А что надо принимать всерьез?
— Vive la France et les pommes de terre frites[67].
— Тутон замечательный человек.
— И замечательный солдат, — сказал Бамби. — Он меня много чему научил.
— Я им очень восхищаюсь, — сказал я.
— Он тобой тоже восхищается. Он говорит, что у тебя очень трудное métier[68]. Скажи, папа, писать трудно?
— Иногда.
— Тутон говорит, очень трудно и я должен это всегда уважать.
— Ты уважаешь.
— Папа, ты много жил с Peau-Rouges[69]?
— Немного жил, — сказал я.
— Мы пойдем домой мимо книжного магазина Сильвер Бич?
— Конечно. Она тебе нравится?
— Она всегда очень добрая со мной.
— И со мной.
— У нее имя красивое. Сильвер Бич.
— Мы пойдем мимо нее, я должен привести тебя вовремя к обеду. Я обещал пообедать кое с какими людьми.
— С интересными людьми?
— С людьми, — ответил я.
Пускать кораблики в Люксембургском саду было еще рано, смотреть было не на что, и мы там не задержались. Дома мы с Хэдли поссорились из-за чего-то, в чем она была права, а я кругом не прав.
— Мама плохо себя вела. Папа ее поругал, — важно объявил Бамби по-французски, видимо, все еще находясь под влиянием Тутона.
Когда Скотт стал часто появляться в пьяном виде, Бамби однажды утром, после того как мы с ним закончили работу в кафе на площади Сен-Мишель, серьезно спросил меня:
— Папа, месье Фицджеральд болен?
— Он болен, потому что слишком много пьет и не может работать.
— Он не уважает свое métier?
— Мадам его жена не уважает — или завидует.
— Он должен ее поругать.
— Это не так просто.
— Сегодня мы с ним встретимся?
— Думаю, да.
— Он будет много пить?
— Нет. Он сказал, что не будет пить.
— Я покажу пример.
Во второй половине дня мы с Бамби встретились со Скоттом в нейтральном кафе. Скотт не пил, и мы заказали по бутылке минеральной воды.
— А мне demi-blonde, — сказал Бамби.
— Вы разрешаете ребенку пить пиво? — спросил Скотт.
— Тутон говорит, что немного пива не может повредить мальчику моих лет, — сказал Бамби. — Ну, пускай только ballon.
Ballon — это было полстакана пива.
— Кто этот Тутон? — спросил меня Скотт.
Я объяснил, кто такой Тутон и что он словно выходец из мемуаров Марбо или Нея, хотя Ней их не написал, что он воплощение старых традиций французского военного аппарата, который много раз подвергался разрушению, но до сих пор существует. Мы говорили со Скоттом о наполеоновских кампаниях, о войне 1870 года, о которой он не читал; я пересказал ему несколько историй о бунтах во французской армии после наступления Нивелля на Шмен-де-Дам — историй, которые слышал от участников, и сказал, что такие люди, как Тутон, — анахронизм, но совершенно здоровый и дееспособный. Скотт испытывал жгучий интерес к войне 1914–1918 годов, а поскольку у меня было много воевавших приятелей и таких, кто видел многое в подробностях — и недавно, — эти рассказы о войне, какой она была на самом деле, Скотта потрясли. Бамби разговор был непонятен, но он внимательно слушал, а потом, когда мы поговорили о других вещах и Скотт ушел, полный воды и решимости писать хорошо и честно, я спросил Бамби, зачем он попросил пиво.
— Тутон говорил, что мужчина раньше всего должен научиться владеть собой, — сказал он. — Я подумал, что могу показать пример.
— Это не так просто, — сказал я.
— А война тоже была не простая?
— Нет. Очень сложная. Сейчас ты верь тому, что говорит Тутон. Позже ты сам многое для себя выяснишь.
— Мистера Фицджеральда психически разрушила война. Тутон говорит, она многих разрушила.
— Нет. Война его не разрушила.
— Я рад, — сказал Бамби. — Это, наверное, у него пройдет.
— Если бы его психически разрушила война, в этом не было бы ничего позорного, — сказал я. — Она многих наших друзей разрушила. Потом некоторые оправились и сумели делать прекрасные вещи. Как наш друг Андре Массон, художник.
— Тутон мне объяснил, что это не позор, если человек психически разрушен войной. В этой войне было слишком много артиллерии. И все генералы были коровы.
— Это очень сложно, — сказал я. — Когда-нибудь ты сам все это выяснишь.
— А все-таки хорошо, что у нас нет трудностей. Серьезных трудностей. Ты хорошо сегодня поработал?
— Очень хорошо.
— Я рад, — сказал Бамби. — А я тебе могу чем-нибудь помочь?
— Ты очень мне помогаешь.
— Бедный месье Фицджеральд, — сказал Бамби. — Какой он молодец сегодня, что был трезвый и не приставал к тебе. Скажи, у него все наладится?
— Надеюсь, — сказал я. — Но у него очень большие трудности. Мне кажется, что у него почти непреодолимые трудности как у писателя.
— Я уверен, он преодолеет, — сказал Бамби. — Сегодня он был такой хороший и разумный.
Скотт и его парижский шофер
Осенью 1928 года, после футбольного матча в Принстоне, Скотт и Зельда, Генри (Майк) Стрейтер, моя жена Полина и я ехали на переполненном болельщиками поезде в Филадельфию. Там нам предстояло пересесть в «бьюик» с французским шофером Фицджеральда и ехать к ним в дом под названием «Эллерсли мэншн», на реке под Уилмингтоном. Скотт и Майк Стрейтер вместе учились в Принстоне, а я с Майком подружился еще в 1922 году в Париже.
Скотт относился к футболу с большой серьезностью и на протяжении почти всей игры оставался трезвым. Но в поезде стал заговаривать с незнакомыми людьми и задавать им вопросы. Некоторых девушек он сильно раздосадовал, но мы с Майком поговорили с их спутниками, охладили разгоравшиеся страсти и увели Скотта подальше от греха. Несколько раз мы его усаживали, а он хотел ходить по вагонам; тем не менее весь день он вел себя так разумно и прилично, что мы надеялись уберечь его от серьезных происшествий. Ничего иного не оставалось, как присматривать за ним, а он, почувствовав, что его всякий раз ограждают от назревающих неприятностей, активизировал свою деятельность, чередуя нескромные расспросы с чрезмерной вежливостью, — поэтому один из нас мягко уводил его, а другой в это время приносил извинения.
В конце концов он набрел на принстонского болельщика, поглощенного чтением медицинской книги. Скотт вежливо отобрал у него книгу со словами: «Не возражаете, сэр?» — взглянул на нее, с поклоном вернул и громко, на всю эту половину вагона, объявил:
— Эрнест, я нашел трипперного доктора!
Тот, не обращая внимания на Скотта, продолжал читать.
— Вы ведь трипперный доктор, не правда ли? — спросил его Скотт.
— Довольно, Скотт, — сказал я.
Майк качал головой.
— Ответьте, сэр, — сказал Скотт. — В том, что вы трипперный доктор, нет ничего стыдного.
Я пытался увести Скотта, а Майк заговорил с молодым человеком и стал извиняться за него. Тот никак не реагировал и продолжал читать.
— Трипперный доктор, — произнес Скотт. — Врачу, исцелися сам!
Все же мы увели его от медика, которого он донимал; поезд подошел наконец к станции в Филадельфии, а Скотта так никто ни разу и не ударил. У Зельды был один из тех периодов, когда она держалась совершенной леди, она спокойно сидела с Полиной и не обращала внимания на выходки Скотта.
Водитель «бьюика» — бывший парижский таксист — не говорил и не понимал по-английски. Однажды ночью в Париже, сказал мне Скотт, этот таксист привез его домой и спас от грабителя. Скотт взял его к себе шофером и привез в Америку. Пока мы ехали из Филадельфии к Уилмингтону, питье возобновилось, а шофер был обеспокоен тем, что мотор греется.
— Надо бы добавить воды в радиатор, — сказал я.
— Нет, месье. Не воды. Месье не разрешает мне заливать масло.
— Как это?
— Он очень сердится и говорит, что в американские машины не требуется добавлять масло. Это только в паршивые французские машины надо добавлять масло.
— Почему вы не спросите мадам?
— Она еще сильнее сердится.
— Хотите сейчас остановиться и долить масло?
— Это может вызвать ужасную сцену.
— Давайте остановимся и дольем.
— Нет, месье. Вы не знаете, какие бывали сцены.
— Мотор уже закипел, — сказал я.
— Если я остановлюсь, чтобы залить бензин и добавить воды, мне придется выключить мотор. Они не станут заправлять при работающем моторе, а тогда из-за холодной воды треснет блок цилиндров. Воды там достаточно, месье. Здесь очень большая система охлаждения.
— Ради Бога, давайте остановимся и дольем воду в работающий мотор.
— Нет, месье. Я говорю: месье этого не позволит. Я знаю этот мотор. Он довезет до шато. Это не первый раз. Завтра, если хотите, пойдемте со мной в гараж. Можно будет пойти, когда я отвезу девочек в церковь.
— Прекрасно, — сказал я.
— Сменим масло, — сказал он. — Купим несколько банок. Я их прячу и доливаю, когда надо.
— Вы там о масле болтаете? — вмешался Скотт. — У Филиппа навязчивая идея, что эту машину надо все время заправлять маслом, как то дурацкое «рено», на котором мы тогда ехали из Лиона. Philippe, écoute, voiture américain pas d'huile[70].
— Qui, Monsier[71], — сказал шофер.
— Он нервирует Зельду своей бессмысленной болтовней, — сказал Скотт. — Он хороший малый и абсолютно преданный, но ничего не понимает в американских моторах.