– Ком в горле, – добавил я, – хочется орать на все кладбище, прямо в темноте. Даже лучше в темноте, сильнее ненавидишь.
– А потом ничего, успокоился. Да и ты тоже. Жить-то как-то надо стоя, не ложиться же и помирать… Не садиться же снова и звереть…
– Эт точно. – Я с силой выдохнул все, что было у меня в легких. – Пойдем к дедам с бабками.
Мы вошли в соседнюю оградку и разложили всем конфеты-сигареты.
– Дед твой на цыгана похож, а глаза синие, – сказал Ванька, разглядывая фото на эмали.
– Я однажды видел, как он с мужиками дрался на берегу. Веслом против колов. Пришел домой – кожа под кудрями рассечена, кровь течет, бабуля причитает, а он, как говорится, глубоко удовлетворен. Мне лет десять было, хорошо помню. Вообще никаких эмоций, только глаза довольные, страшные. Еще один раз видел, как он свинью резал. Пошел в хлев, нож за голенище сунул. Я в окошечко гляжу – он ее за ухом почесал, за переднюю ногу подтащил к себе и дык! Я и не понял, когда он нож достал, а она уже лежит. Два раза ногами дернула, и всё. Смотрю, он ее за эти ноги задние из хлева на снег тащит. А свинья была – полторы бочки одного только сала накоптили-насолили! Тридцать метров кровяной колбасы из кишок намотали…
Ванька усмехнулся:
– Тебе бы сказки писать детям, страшные.
– А я что делаю? – усмехнулся и я. Мне стало легко.
Мы пошли к машине, прощаясь и гладя камни ладонями.
С кладбища въехали в деревню. Остановились у магазина. Магазин в деревне – центр жизни. В повседневной жизни бытие определяет сознание. Церковь новая стоит дальше, в лесу за магазином, к ней ведет узкая тропинка.
Мы взбежали на магазинное крыльцо, и Ванька развернул свой рулон. Оказалось, объявления. Яркие, в цвете, довольно неплохо сделанные. Нарисованы Дед Мороз со Снегуркой. Текст такой: «Дорогие дети и их родители! Дед Мороз и Снегурочка приглашают вас на новогодний салют, который состоится завтра на центральном перекрестке».
– Что за салют? – спрашиваю я.
– Купил я этих китайских фейерверков целый мешок. Разные там, аж по двадцать залпов есть. Высоко летят. Завтра днем привезу, поставлю и взорву. Кстати, с тебя на это общее дело три рубля[14].
– Не боишься, вдруг что не так? Детей еще не хватало подорвать или обжечь…
– Что, надеешься, будет как у вас в городе Гэ? Не боись, я ограду уже придумал: с одной стороны машину свою поставлю, с другой – щиты фанерные.
– Не жалко машину, если что?
– Да что с ней сделается? Что не сгорит, то сгниет. Ты от разговора не уходи. Три. – Он показал мне три пальца.
– Ладно, ладно, сейчас отдам. Кошелек в машине.
Мы стали искать глазами место на стене магазина, куда удобнее было бы прикрепить наше объявление. Все удобные поверхности были заклеены чужими. Мы бегло их оценили. Одно, самое большое, черно-белое и официальное, призывало жителей сельского поселения соблюдать осторожность на улицах и не пугаться в связи с проведением в непосредственной близости от населенного пункта взрывных работ обществом с ограниченной ответственностью «Гранит». Ванька попытался приклеить свое объявление поверх него, но «гранитное» объявление было мокрым, и тогда он просто сорвал и смял его в ладони. Выбросил в коробку для мусора, стоящую под крыльцом. Потом мы отколупали кнопки от других объявлений, накрепко прикнопили свое и сели в машину. Скрепя сердце я отдал Ваньке деньги.
– Давай-давай, – подзуживал он, – не жалей, не адвокату. Все, поехали теперь к твоей маме.
Едем привычной дорогой. Вот остановка автобуса. С этой остановки много лет назад я уезжал в город, чтобы прийти в военкомат и отправиться служить в армию. На этом месте мы стояли друг напротив друга с самой лучшей девушкой, я был слегка пьян, смотрел на нее, улыбался и не мог налюбоваться. Она тоже улыбалась, чуть наклонив голову к плечу, и глаза ее смеялись над моей бритой головой.
– Будешь меня ждать? – спросил я не очень серьезно.
– Не-а, – ответила она в шутку, и я сделал вид, что не огорчился.
Потом я проводил ее домой, она держала меня за руку и на прощание сказала:
– Пока. Пиши…
Я даже не стал напиваться и рано утром сел в автобус. Через два часа мне было не до девушек. Писать друг другу мы так и не стали – то ли от глупости, то ли от обиды, – а когда я снова увидел ее через два года, она шла навстречу мне с коляской и была еще красивее. Я поболтал с ней немного, полюбопытствовал на ее новорожденных дочерей-двойняшек и пошел дальше в растрепанных чувствах. Ничего, спецназ не тряпка, только эта мысль меня тогда и выручила. Смешно, однако это так. Я внезапно понял, что очень люблю ее, но был молод и вены вскрывать не собирался. Лучше уж в бою, думал я… и не умереть, а победить. И я победил.
– С этой остановки мы с пацанами однажды из дому убежали, – сказал Ванька.
– Что-то не слыхал я этой страшной истории, расскажи-ка.
– Нас было четверо. Всем по одиннадцать лет. У всех было свободное посещение школы. В смысле родителям наплевать, где мы. Ну, мы особо и не посещали. Раз во время урока мы гуляли возле столовой, ждали, когда завтрак накроют. Тут выходит завуч, Мариванна, помнишь ее? И говорит. Сейчас, говорит, приедет машина из города, из спецшколы, и вы поедете туда учиться. Жить будете в интернате. Родителям вашим уже сообщили, сейчас они вам вещи принесут. Так что далеко не уходите.
Мы переварили, и ноги в руки. Решили так. Сейчас по домам, потом на автобус и, докуда денег хватит, едем. Потом пешком в город, а там видно будет. В спецшколу сдаваться не поедем.
– Так спецшкола же в городе!
– Так мы же в другой город, на юг. В столицу нашей малой родины. Я разбил копилку – от отчима прятал, – парни каких-то консервов притащили. Хлеб. Сели в автобус, сказали водиле, что к бабушке в соседнюю деревню едем. А тому все равно, лишний рубль не помешает. Довез до деревни, у Мишки же там в натуре прабабушка жила. Лет двести ей примерно было. Мы вылезли, пришли к ней и говорим, мол, нас, бабуля, к вам родители послали. Дрова поколоть, сложить, снег во дворе почистить, воды потаскать. Она и рада. Мы все по-честному делаем, она нас кормит и ни о чем не спрашивает. Как будто так и должно быть. Четыре дня у нее жили, со двора не выходили. Потом захотелось гулять. Свободы, короче, захотелось – вечером, как стемнело, мы и вышли. Идем по дороге, темнота, зима, фонарей мало. Глядим, женщина навстречу. Здравствуйте, ребята, вы чьи? Мы ей лапшу вешаем, что от класса отстали, ездили в город на экскурсию. Она нас к себе домой зовет, на чай с блинами, мы что-то почуяли, спасибо, говорим, мы не замерзли, доберемся. Она настаивает, мы упираемся. Не думали тогда еще, что нас уже по всему району ищут. Вдруг видим, машина какая-то едет, далеко еще, но в нашу сторону по дороге. Мы как ломанемся в разные стороны, кричим: «Менты!» Удрали от нее, от тетки этой, а машина левая оказалась. Собрались на скале за магазином. Сидим, курим, думаем, что делать, куда податься. Я говорю, пацаны, мол, нельзя к бабуле возвращаться; они гривами трясут, типа согласны, но жрать-то охота. У меня банка кильки с собой на всякий случай была, а ножик я дома у бабуси оставил. Со скалы снег смахнули, давай банку об камень тереть. Терли-терли, крышку сточили, кильку съели, еще больше жрать охота. Мишка и говорит: пойдем к бабуле, переночуем, погреемся, завтра утром вещички соберем и в город. Хоть я и против был, остальные пошли с Мишкой. Ну и я со всеми. Наелись, чаю напились, спать легли. Ночью вдруг стук в дверь, в окна фары, со всех сторон народу – тьма! Милиция, учителя, автобус. Нас из-под дивана достали, даже не ругали, в автобус – и домой. Мы в школе целую неделю героями ходили, хоть поначалу и испугались. Старшеклассники специально приходили поглазеть на таких дураков.
– А что бы вы в городе делали, если б добрались? – спрашиваю я.
– Не пропали бы! – Ванька смеется. – Будто нечего в столице украсть!
– А жили бы где?
– Мы тогда не очень парились за это, лишь бы, думали, добраться. А там видно будет…
…Во дворе у мамы живет Маруся. Маленькая черная лайка. Очень похожая на породистую. Шерсть блестит, язык краснеет. Я нашел ее три года назад на улице в городе. Было ей месяца полтора. Грязная, как черт, пыльная, и глаза слезятся. Уж больно жалко ее стало, даже захотелось кого-нибудь ударить, так, чтобы с копыт, в нокаут. Взял в машину. Притащил домой. Мыл, мыл, вода текла чернильная. Стояла понуро, только когтями секла по ванне. Не пискнула ни разу, умная. Понимала – надо. Блох давил ногтями. Кормил консервами для щенков. А дома у меня жена и кошка. Или они, или Маруська… Привез к маме, больше некуда было. Мама все простит и стерпит, взяла ее на воспитание. Я только корм вожу. А все равно Маруська меня любит. С поводка рвется, аж хрипит, чтоб со мной поцеловаться. На спину падает и писается чуток, когда я чешу ее по пузу. Мы заходим во двор.
– Выросла красивая, – опять смеется Ванька, – хорошая была бы шапка.
Я пропускаю его шутку мимо ушей, потому что знаю – Ванька, если при нем обидеть беззащитную тварь, может и нож обидчику воткнуть. Для начала в ляжку. Смотря как его, Ваньку, зацепить. Причем воткнет умело, не зря пять лет скот бил. И ножичек всегда при нем. Обнимаюсь с Маруськой, Ванька проходит в дом, первым здоровается с мамой.
Мама встречает нас в прихожей, обнимает и целует сначала его, потом меня.
– Ну что, Ванечка, как жизнь? – спрашивает ласково. – Давно не заезжал…
– Все дела, дела… – Ванька улыбается.
– Ладно, говори, чего такой счастливый? – Мама улыбается ему в ответ. – Наверное, папой снова станешь?
– Как вы?.. – Ванька ошеломлен. – Откуда?..
– Светишься весь. – Мама, успокаивая, гладит его по руке.
– Алена моя на втором месяце…
– Ну и слава богу.
– Вот, хотел рассказать, спросить совета, как надо…
– Не волнуйся, все будет в порядке. Она у тебя сама знает, как надо. Ты-то как?
– Да ничего, только вот кисть левая побаливает… Мама открывает кухонный шкаф и достает маленький клубочек красных ниток.