— Наверно, все именно так, как вы говорите. Я дурак. И я понимаю, насколько ценно для вас время. Но честность в беседе с дураком может сэкономить время. Кое-кто полагает, что заставить человека быть честным способен только нож. Может быть, для кого-то это и подходящее средство, однако сегодня один человек преподал мне урок. Да так, что мне захотелось быть на него похожим. И нож ему при этом не понадобился.
— Один дурак, к тому же безнравственный, подражает другому дураку. Порочный круг. Дурные привычки довели до ручки. Мир становится невыносим. Вряд ли нас ждет светлое будущее.
— А вы, значит, жаждете светлого будущего? Будущего, удобного только вам, наделенным властью старикам? Но и в этом вашем мире сейчас правит насилие. Если бы вы взглянули на мой дом, то прекрасно поняли бы, что я имею в виду. Может, перейдем от идиллий к реальности?
Выражение его лица ничуть не изменилось.
— Слушаю тебя.
— Я буду спрашивать о простых фактах. Когда вы познакомились с Эйко Акиямой? Думаю, вам известно, что она была моей женой.
— Слышал, что, когда твоя жена покончила с собой, она была беременна.
Я не ответил. Ждал продолжения. Он заговорил снова:
— Харада мне подробно обо всем доложил. Я знаю, что ты уже в курсе моих сексуальных пристрастий и располагаешь общей информацией о моей персоне. На момент смерти твоей жены я еще имел другую ориентацию и действительно мог попасть под твои подозрения. Надеюсь, ты не заблуждаешься и не считаешь, что отцом ребенка мог быть я?
— Заблуждаюсь или нет, это мы сейчас выясним. Но почему вам вообще пришла в голову эта мысль?
— Потому что ты держишь в руках эту нелепую машинку для убийства.
— Я уже объяснил причину. Я дурак, а вы цените время. Вы помните, о чем я вас спросил?
— Да. О том, когда я познакомился с твоей женой. Это было сразу после того, как ее брат совершил убийство.
— Действия, повлекшие смерть.
— Не вижу большой разницы, — сказал он глухо, словно окончательно ушел в свои мысли, — человек слаб. Ничтожного насилия достаточно, чтобы убить его. Крайне слаб. Это все равно что ткнуть иголкой в воздушный шарик. Стать жертвой насилия и не умереть — всего лишь случайность, часто называемая везением. Тот, кто бывал на войне, насквозь пропитан этой истиной и прекрасно понял бы, что я имею в виду.
— Вы говорите о том, как ценно для вас время, а сами уходите в дебри.
— Ты говорил, что речь пойдет о простых фактах, но, пожив с мое, ты поймешь, что простые факты порой нелегко изложить в простой форме. Такая уж это штука — факты. Всевозможные запутанные детали, подобно раковым клеткам, со временем раздувают простоту, заставляя ее увеличиваться в объеме и усложняться. И вот уже извлечение простоты требует чудовищных усилий. Таков путь простого факта.
Вероятно, прошлое этого старика, являвшее собой нагромождение простых фактов, наделило его умением не видеть в этом простом прошлом простоты. А может, он сам заменил свое простое прошлое на сложное. Я выжидал. Внезапно он заговорил так, словно ему удалось наконец вытащить простоту на свет божий:
— Твоя жена была красивой. Фантастически красивой. До сих пор помню, как она сидела тут, словно это было вчера.
Я не мог справиться с изумлением:
— Сидела тут?!
— Всего каких-то десять минут. Да, сидела на этом самом стуле.
— Но зачем? Что привело ее сюда?
— Это было перед началом суда над ее братом. Она искала моего менеджера Хараду. Видно, каким-то образом ей стало известно, что я, управляющий тем самым заведением, нахожусь по этому адресу. Харады не оказалось на месте, и ее вопросом занимался я. На правах хозяина.
— Зачем она искала Хараду?
— Чтобы обратиться к нему с просьбой.
— С просьбой?
— Нет, — он укоризненно покачал головой, — слово «просьба» совершенно неуместно, оно не сочетается с ее поведением. Она сказала: «Я пришла не для того, чтобы просить вашего человека свидетельствовать на суде в пользу брата. Я лишь прошу свидетеля объективно изложить факты. Мне приходится обращаться к вам с такой просьбой. Прошу вас передать ему мои слова. Это все». И ни слова больше. Села на этот стул, тихо произнесла свою речь и ушла. Я бы сказал, что это была не просьба и не мольба, в ее речи скорее чувствовалась красивая и твердая решимость. Честно говоря, я не считаю такое поведение полностью правильным. Это огромная редкость в наш век, когда сама идея взаимного доверия утратила смысл. Огромная редкость. Я хорошо помню то ощущение ностальгии, которое навеяло на меня ее старомодное поведение.
Я задумался. В те дни все мысли Эйко были только о судьбе Хироси. Она рассказывала мне, как ходила к родным потерпевшего договариваться о сумме компенсации, но я не знал, что она дошла и до этого старика. Однако только я сам виноват в том, что не знал этого. Из-за моей занятости наши былые длинные разговоры если и не сошли на нет, то как минимум стали реже и короче.
— Но вы, — продолжил я, — не сообщили Хараде о ее визите.
— Думаешь, в этом была необходимость? Ему нет нужды напоминать о таких вещах. Он не глупец. Разве на деле вышло иначе?
— Вроде нет, — ответил я. — Но вы, кажется, кое-что скрываете.
Его глаза сверкнули.
— Не люблю грубиянов.
Я молча смотрел на него. Надо же, точно знаю, что ему за семьдесят, но сейчас в это трудно поверить — так много силы и остроты в его осанке и голосе. Хотя и у него наверняка есть слабые места. Старик говорит, что Харада обо всем ему доложил, но, кажется, тот умолчал о моих сомнениях. Или он решил оставить это мне? Любовь между мужчинами — загадочная штука. И все же он реагировал как-то слишком эмоционально. Я повторил ему то, о чем говорил Хараде:
— Читая завещание Ришле, вы, кажется, испытали изумление при виде имени Эйко Акиямы. Ваша память поразительна! Я бы сказал, она выходит за пределы человеческих возможностей. Иначе как объяснить изумление при имени человека, с которым семь лет назад беседовал в течение десяти минут? Если только, конечно, все эти годы вы не общались с Эйко.
Он молча пристально смотрел на меня.
Я продолжил:
— Вообще-то сомнения у меня возникли гораздо раньше, и этот факт лишь косвенно их подтверждает.
— О чем ты?
— Мне известно, что начало художественному музею Китаути положила частная коллекция финансиста Сатаро Китаути, собранная им из любви к искусству. Музей был учрежден художественным фондом Китаути. Но лишь совсем недавно я случайно узнал, что музею выпала редкая удача: со временем он начал получать дотации от крупного финансового юридического лица под названием «фонд Киссё». Его название я увидел в буклете музея. Там же значилось ваше имя и должность — председатель фонда. В музее Китаути не более тридцати сотрудников. Учитывая их малое количество, вы наверняка лично знакомы с каждым. По чистой случайности моя бывшая жена была одной из них.
Старик громко шмыгнул носом:
— Видно, ты плохо представляешь себе структуру финансового юридического лица. Должность председателя — это всего лишь почетное звание. Вся работа лежит на председателе-распорядителе. Естественно, я не помню, как зовут каждого сотрудника, но, признаюсь честно, имя твоей жены я действительно знал раньше. Но только имя.
— Откуда?
— Тому было две причины. Во-первых, я узнал, что она вышла замуж за человека, чей талант глубоко поразил меня. А во-вторых, это я выхлопотал для нее место в музее. Хотя при этом мы ни разу не встречались.
— Выхлопотали место?! — (Похоже, он говорил искренне.) — Но я об этом ничего не знал. На каком основании она обратилась к вам с просьбой помочь ей устроиться на работу?
— Я получил просьбу не напрямую. За нее попросили.
— В музей действительно сложно пробиться, слишком узкий рынок, но она была не из тех, кто станет устраиваться благодаря связям.
— Тем не менее получилось именно так.
— Что значит «получилось»? Кто за нее просил?
— Этого я не могу сказать. Не имею возможности. Тебе не понять, но моя работа держится на сборе информации и ее огласке в соответствии со строгими правилами, одним из которых является конфиденциальность. Это основной принцип. Я и так, чтобы снять твои сомнения, ответил на твои вопросы, не утаив того факта, что знаю имя твоей жены. Возможно, для тебя это пустой звук, но вся моя деятельность строится на доверии.
Я положил палец на спусковой крючок и посмотрел на Нисину. Выражение его лица не изменилось. Я выжидал. Наконец отпустил палец и со вздохом положил пистолет на колени. Пугать этого старика оружием — пустая трата времени. Выстрел мог прозвучать в любую секунду, а он и не думал говорить. Пожалуй, в этом мало здравого смысла, но таковы уж его жизненные принципы. Вероятно, он ни разу от них не отступал. Может, он прав и я по сравнению с ним действительно дурак? Однако вслух я произнес совершенно иное:
— По мере старения и познания границ собственного таланта человеку свойственно отказываться от некоторых своих мечтаний. А теперь представим, что эти люди определяют для себя некий уровень. Даже самые тривиальные бытовые разговоры возносятся ими в степень крайне важных, неизбежно нагромождая вокруг стену несвободы. Иными словами, может статься, вы живете в вами же выстроенной клетке.
Он долго смотрел на меня. Наконец его губы изогнулись в странной улыбке.
— Ты удивительный человек, Акияма.
— В чем же?
— Да много в чем. Например, ты ни разу не заговорил о Ван Гоге. Похоже, твое сознание всецело поглощено одной-единственной идеей.
— Какой?
— Местью, — ответил он, — у тебя в голове одна только месть. За что ты хочешь мстить, мне неясно. Да и неинтересно. Одно я знаю точно: смертоносным оружием, как правило, запасаются именно ради этой, пусть и полинявшей от времени цели. Я не прав?
Я молчал. Харада говорил о расследовании. Теперь этот старик твердит о мести. Что же все-таки — расследование или месть? А может, вообще что-то третье? Пока неясно.
Между тем он продолжил: