Позже многие говорили о том, что беда заключалась не в отсутствии планов — планы были, а в том, что внезапно изменившаяся обстановка не позволила их выполнять.
Однако это было не совсем верно. Если бы планы обороны были, то совсем по-другому располагались бы группировки сил и средств, иначе строилось бы управление и организация материальных запасов. Но в приграничных военных округах ничего не было сделано.
Основной просчет Сталина и его вина заключались не в том, что страна не подготовилась к обороне — собственно, она к ней и не готовилась, — а в том, что не удалось точно определить момента нападения. Подобный упреждающий удар спас бы миллионы жизней и намного раньше привел бы к тем результатам, к которым страна пришла.
Однако, ясно осознавая неизбежность военного столкновения с Германией, руководство СССР не видело себя в роли жертвы, не гадало — нападут или нет, а напряженно работало над тем, чтобы начать войну в благоприятный момент и провести ее малой кровью на чужой территории.
Около полуночи 21 июня, согласовав и разрешив Жукову и Тимошенко отправить в приграничный округ некий документ, озаглавленный «Директива № 1», Сталин уехал из Кремля на Ближнюю дачу. Когда Жуков позвонил с сообщением о нападении, охранник заявил, что Сталин спит, и велел его не будить. Начальнику генштаба пришлось накричать на несговорчивого охранника.
Однако с границы уже в субботу, 21 июня, шли сплошным потоком донесения разведки о том, что немцы готовятся к нападению, стягивают войска, и с немецкой стороны доносится рев моторов.
21 июня в 13.00 немецким солдатам зачитали перед строем приказ Гитлера о будущем нападении на СССР. И несколько перебежчиков-коммунистов переплыли Буг, чтобы предупредить «товарищей» о том, что ночью начнется война. Судьба этих немецких солдат, которые должны были бы стать героями в СССР, неизвестна. Скорей всего, их расстреляли.
После нападения Сталин вернулся в Кремль и провел остаток ночи в Кремле в обществе Жукова, Тимошенко, Берии, Молотова. Мехлиса и Маленкова, анализируя поступающую с границы информацию и обсуждая, как быть дальше.
В штабах советских войск на западном направлении до дивизий включительно имелись детальные планы «прикрытия», которые хранились в «красных пакетах». Их можно было вскрыть после получения приказа от наркома обороны.
Эти планы отличались от стратегических военных планов. В них был разработан комплекс мер по обеспечению мобилизации, сосредоточения и развертывания основных сил при возникновении удара неприятеля. Также — занятие личным составом укреплений, выдвижение артиллерии на танкоопасные направления, подъем частей ПВО и авиации, активизация разведки. Введение такого плана означало боевую тревогу.
Но… Сталин не разрешил Жукову и Тимошенко сделать этот необходимый шаг. «Красные пакеты» не были открыты. Командование частей действовало на свой страх и риск.
Невероятно, но факт: всеобщая мобилизация в СССР была объявлена не в день начала войны — 22 июня, а лишь спустя сутки — 23 июня, при том, что каждый час задержки давал противнику дополнительные преимущества. Соответствующая телеграмма наркома обороны поступила на Центральный телеграф в 16.40 22 июня. При этом короткий текст из трех предложений не содержал ни слова о вероломном нападении и защите Родины, а был написан сухим канцелярским языком, словно речь шла об обычном призыве.
Имеются многочисленные свидетельства об отмене 21 июня ранее отданных приказов о повышении боевой готовности. И почти во всех частях на границе объявили неожиданные выходные дни.
«На воскресенье 22 июня в полку объявили выходной. Все обрадовались: три месяца не отдыхали. Вечером в субботу командование, летчики и техники уехали к семьям», — вспоминал бывший пилот 13-го бомбардировочного авиаполка Павел Цупко.
Сталин стремился дать понять приграничным войскам, что в стране царит спокойствие, если не беспечность. В итоге вместо того, чтобы ввести агрессора в заблуждение относительно боевой готовности наших войск, ему намеренно дали понять, как обстоит все на самом деле.
Возможно, именно этими приказами об отмене боевой готовности и выходных воспользовалась немецкая разведка. Руководствуясь данными своих агентов о том, какая атмосфера царит в войсках на границе, Гитлер намеренно выбрал для нападения выходной день.
Самая невероятная история произошла в 122-м истребительном авиаполку в Гродно. 20 июня, в пятницу, в часть приехали высокие чины из Москвы и Минска и объявили приказ всему личному составу: уже к вечеру в тот же день снять с истребителей И-16 и отправить на склад все вооружение и боекомплекты. Распоряжение было настолько дикими и необъяснимым, что летчики заговорили об измене. Их заставили замолчать и выполнить распоряжение. На следующее утро 122-й авиаполк был уничтожен полностью…
Сталин до последнего момента не верил в войну. Он до конца считал, что это провокация отдельных недисциплинированных частей немецкой армии. Эта навязчивая мысль постоянно присутствовала в уме Сталина.
До 6.30 22 июня он не давал разрешения открыть ответный огонь — пока Молотов не сообщил, что Германия официально объявила войну СССР.
Были слухи о том, что за несколько дней до начала войны Гитлер направил Сталину секретное личное письмо с предупреждением, что некие английские генералы могут попытаться спровоцировать военный конфликт между СССР и Германией. Сталин даже говорил с Берией о том, что это невозможно, так как в Красной армии — полный порядок.
Поэтому Сталин изо всех сил пытался не дать Гитлеру повода для агрессии. По свидетельству очевидцев, он не хотел думать о войне, потерял инициативу и был практически парализован страхом.
Однако есть мнение, что Сталин сам планировал нанести Германии первый удар. За первые три недели июня Сталин семь раз встречался с Жуковым и Тимошенко. Позже Жуков говорил о том, что Сталин призывал немедленно привести войска в какое-то непонятное состояние «полной готовности к войне». Очевидно, Сталин прекрасно понимал агрессивные намерения Гитлера и хотел начать войну первым.
На секретном совещании 18 июня с участием Жукова, Тимошенко, Молотова и Маленкова было решено начать войну и напасть на Германию… 22 июня, в самый длинный световой день в году. Однако военные действия планировали начать не на рассвете, а гораздо позже — после полудня.
Также есть мнение, что Сталин планировал начать войну с провокации — налета нескольких купленных у немцев «юнкерсов» и «дорнье» на Гродно в тот час, когда жители позавтракают и выйдут на улицы, отдохнуть после трудовой недели. Пропагандистский эффект был бы оглушительный, а пожертвовать несколькими десятками гражданских лиц в высших интересах дела Сталину было не привыкать.
Поэтому до последней минуты он не мог поверить в то, что немцы действительно ударили первыми. И что все происходящее уже не провокация, а правда.
По этой версии логически можно объяснить все: и крепкий сон в ночь 22 июня — потому, что в важный день нужна ясная голова, и начало мобилизации в понедельник — приказ приготовили заранее, а переделать в неразберихе утра не потрудились…
Это объясняет даже разоружение истребителей под Гродно — чтобы не сбили кого-то из «юнкерсов»…
Сталин готовил демонстрацию не для Германии, а для своих советских граждан — чтобы показать коварство фашистов, они разбомбили бы мирный советский город… Поэтому до последнего момента он не желал ввести в действие план прикрытия. Но агрессия оказалась настоящей, началась война. И к отражению агрессии Сталин оказался не готов.
Вот как вспоминали о начале войны немецкие генералы. Генерал Гудериан: «В тот роковой день 22 июня 1941 года в 2 часа 10 минут утра я поехал на командный пункт группы и поднялся на наблюдательную вышку южнее Богукалы. В 3 часа 15 минут началась наша артиллерийская подготовка. В 3 часа 40 минут — первый налет наших пикирующих бомбардировщиков. В 4 часа 15 минут началась переправа через Буг передовых частей 17-й и 18-й танковых дивизий. В 6 часов 50 минут у Колодно я переправился на штурмовой лодке через Буг».
Генерал Гот: «22 июня в три часа с минутами четыре корпуса танковой группы при поддержке артиллерии и авиации, входившей в состав авиационного корпуса, пересекли государственную границу СССР. Бомбардировочная авиация наносила удары по аэродромам противника, имея задачу парализовать действия его авиации. В первый день наступление проходило успешно, по плану».
Воспоминания о начале войны стали незабываемыми для немецких солдат.
Иоанн Данцер, артиллерист: «В самый первый день, едва мы только пошли в атаку, как один из наших застрелился из своего же оружия. Зажав винтовку между колен, он вставил ствол в рот и надавил на спуск. Так для него закончилась эта война, и все ужасы, связанные с ней».
Эрих Менде, обер-лейтенант: «Мой командир был в два раза старше меня, и ему уже приходилось сражаться с русскими под Нарвой в 1917 году, когда он был еще в звании лейтенанта. “Здесь, на этих бескрайних просторах, мы найдем свою смерть, как Наполеон, — говорил он с пессимизмом, — запомните, Менде, этот час. Он знаменует конец прежней Германии”».
Ганс Бекер, танкист: «Это гигантское по мощности и охвату территории сражение походило на землетрясение. Повсюду были видны огромные грибы дыма, мгновенно выраставшие у земли. Поскольку ни о каком ответном огнем и речи не было, нам показалось, что мы вообще стерли эту цитадель с лица земли. Здесь, на Восточном фронте, мне повстречались люди, которых можно назвать особой расой. Уже первая атака обернулась сражением не на жизнь, а на смерть».
Хронологию начала войны можно описать следующим образом. 21 июня в 13.00 германские войска получают кодовый сигнал «Дортмунд», подтверждающий, что вторжение начнется ночью. Командующий 2-й танковой группой группы армий «Центр» Гейнц Гудериан писал в своем дневнике: «Тщательное наблюдение за русскими убеждало меня в том, что они ничего не подозревают о наших намерениях. Во дворе крепости Бреста, который просматривался с наших наблюдательных пунктов, под звуки оркестра они проводили развод караулов. Береговые укрепления вдоль Западного Буга не были заняты русскими войсками».