* * *
— Его нашел Боря! — потом рассказал соседям и зевакам из соседних дворов Вахт — как всегда, он уже знал все, вторым после Бога. — Боря пришел к Славику, с бутылкой вина, поговорить за их дела. А Славик на полу. Пуля попала Славику прямо между глаз. Мне страшно! А вам нет?
Убийца проник в квартиру Славика легко — дверь была не заперта. Он никогда не закрывал ее. Он был королем улицы.
Во двор понаехали менты и люди в белом. Соседи заглядывали в квартиру Славика через спины ментов. Видно было, что худая бледная женщина в перчатках осматривает тело на полу. Тело Славика. Торчали из-за двери две голые пятки.
Руководил обыском мент, лейтенант. Он ходил по квартире, равнодушно брал в руки предметы, равнодушно их ставил на место.
Допросили соседей. Спросили Вахта, на какой почве был конфликт у Славика с Геной — кто рассказал, что он был, я так и не узнал. Вахт сказал, что конфликт был на нервной почве.
Потом дошли до меня. Лейтенант спросил:
— Убитый поссорился с кем-нибудь? Ты что-то знаешь?
Я сказал:
— Нет.
Через два дня вернулся из командировки Гена.
В этот день хоронили Славика.
* * *
Мош Бордей, когда узнал о смерти Славика, сказал:
— Пойду в погреб. Принесу вина.
Но до погреба дед не дошел — упал на руки Вахта.
Мош Бордей любил Славика. С позором выгонял порой с порога, когда тот после полуночи приходил клянчить ключи от погреба, ругал за долги, и — любил. Он ведь вырастил Славика.
— Стенокардия, — сказал потом врач «скорой помощи», осмотрев деда. — Алкоголь употребляете?
Неизменно присутствующий там, где нужен совет мудреца, Вахт горячо заверил врача:
— Что вы, товарищ доктор. Только по праздникам, — это была чистая правда, ведь в календаре Мош Бордея не было дней, а были только праздники. — Мы же тут все приличные люди.
— Ему надо в больницу, — сказал доктор про деда.
Потом машина «скорой» уезжала со двора, увозила Мош Бордея в город.
Я сидел в машине рядом с дедом. Первый и единственный раз я видел его таким. Растерянным.
Мош Бордей слег на месяц. Он провел его в больнице.
Двор изменился за это время. Стало тише. Как будто во дворе стало жить меньше людей. В нем действительно стало жить меньше, на одного человека. Моего друга, Славика Петрова.
На похоронах собрались все. Его знали все. Дядя Феликс сколотил стол и скамейки, для поминок. В глубине двора поставлены были табуретки для гроба. Пришли горбоносые приятели Вахта, из рюмочной на углу Армянской и Пирогова. Был Боря с Женечкой-химиком. На Женечке была очень странная черная шляпа, почему-то с пером. Вообще, Женечка-химик, конечно, «была не совсем при себе», как говорил Славик.
Дядя Яша Яковлев, как председатель дворового комитета — оказалось, в нашем дворе есть такой комитет — вынес венок с лентой. На ленте было написано:
«Незабвенному Мстиславу Петрову от соседей»
Я никогда не знал, как звучит полное имя Славика. Славик и Славик. Он, оказывается, был Мстислав.
На похоронах скрипач дядя Петря подошел к Вахту и спросил:
— Что играть? Какой национальности, я извиняюсь, был покойный?
Вахт посмотрел на фамилию «Петров» на траурном венке. И сказал — наверное, лучшее, что мог сказать о покойном:
— Еврейской.
Скрипач дядя Петря взял в руку смычок. Занес над скрипкой уже. Но не стал играть. Не получилось. Лабухи посмотрели на него и тоже не стали дуть в свои раструбы. Дядя Петря любил Славика — они пили вместе. Он выпил еще один, полный стакан вина. И только тогда стал играть.
Вынесли гроб к одиннадцати. Славик был сильно напудрен на лбу — где была дырка от пули. Боря и Женечка-химик заплакали. Они все делали вместе.
Пришли Гена и Рая. Гена вернулся в этот день из командировки, он был в отъезде, когда Славика убили. Выглядел Гена уставшим. Рая была в черном бархатном платье. Она была красива, какой-то нехорошей, заболевающей красотой.
Я вынес вина. Всем раздали маленькие граненые стаканчики. Соседи выпили.
Самым ярким событием этих похорон, если уместно такое выражение, стала надгробная речь Вахта.
— Вот, Славик, и кончен твой путь! — сказал Вахт и причмокнул губами — он делал так, когда был сильно нетрезв. — Вот! — повторил скорбно Вахт. — Путь оказался короче, чем мы все хотели, для Славика. Я любил его, хотя не взаимно, как вы знаете. Но я вам всем хочу сказать! — Вахт грозно обвел присутствующих взглядом старческих янтарных глаз. — Убийцы ответят! Я жизнь прожил! И я вам скажу, — и тут Вахт разрыдался. — Сукины вы дети!
Вот такая была речь Вахта. Он рыдал на полном серьезе еще минут пять. Как оказалось, он тоже любил Славика. Хотя и не взаимно.
Хоронили Славика на бескрайнем городском кладбище. Без Мош Бордея было плохо. Все путались в обычаях. Дядя Феликс спорил с Вахтом:
— Вино в могилу надо вылить перед тем, как опускают гроб?
— После! — возражал Вахт.
— А не перед?
— После! Я, слава богу, половину друзей похоронил! — уверял Вахт.
Соседи покидали камни в могилу. Вахт вылил в могилу две бутылки вина. Одну до того, как опустить гроб, и одну после. Закопали Славика двое пыльных ребят очень быстро.
Воткнули обтянутый красной материей столбик с табличкой:
МСТИСЛАВ ПЕТРОВ
1954 — 1984
Потом во дворе были поминки. Все напились.
Я в этот вечер забрал себе боксерскую грушу Славика и натянул ее на нашей веранде.
Не помню, когда разошлись, когда и как я уснул.
* * *
Когда я проснулся, за окном был снег. Наступила зима.
Зимой дни становятся короче, а сны длиннее.
Иногда во сне я видел Славика. Он был живой.
— Уголовное дело закрыли, — говорит Вахт, он идет по двору, он пьян, я поддерживаю его под локоть. — Говорят, нашего Славика убили наркоманы. Уже знают кто. Но пока не могут найти. А Риве сегодня ночью снился ангел. Звал ее к себе, Рива говорит, что умрет, теперь уже точно. «Умрет»! У нее крепкое сердце. Она меня похоронит. Я же знаю…
Зимним утром Рива стоит на пороге, глядя куда-то в бесконечность своими подслеповатыми глазами. На седых ведьминых патлах Ривы — снег.
На винограднике снег.
Мош Бордей, в нательной майке, выходит на улицу рубить дрова. К нему подходит худой еврей, это врач из больницы. Он навещает Мош Бордея теперь регулярно.
— Я принес вам рецепты, — говорит врач. — Вот они. Это таблетки, очень хорошие, укрепляют сердечную мышцу, у вас от них будет сердечная мышца, как бицепс. Пить надо два раза в день, после еды. Вы запомнили?
Мош Бордей ничего не отвечает. Рубит дрова сидя. Врач осуждающе смотрит на него.
— Вы вообще что себе думаете? Сердце — это не игрушки! Я вам сказал гулять полчаса в день. А не рубить дрова! Как вы одеты? Сердце не любит холод. Да что это такое! Дайте сюда!
Мош Бордей, крякнув, разрубает очередное полено. Врач бросается к топору, пытается вынуть его из толстого серого пня. Но у него не получается. Мош Бордей смотрит на врача. Улыбается. Врач чуть не плачет.
Потом дед растапливает печку. Не торопится. Кладет в печку дрова. Разводит огонь, поджигая спичкой рецепты. Огонь разгорается. Дед смотрит на огонь. Так проходит зима.
Зимой Гена запил. Началось это после похорон Славика.
В один из вечеров к деду пришел Гена и взял вина. С тех пор он стал появляться у нас каждый вечер.
— Ты приходишь каждый день, — сказал однажды дед Гене.
— Вы тоже каждый день пьете, Мош Бордей, — сказал Гена.
— Я старый, а ты молодой, — сказал дед.
— Да, да, — безучастно подтвердил Гена.
— Горе не вино. Все не выпьешь, — сказал дед.
Гена ничего не ответил. Только посмотрел удивленно на деда. У Гены стали мутные, измученные глаза.
Зимой дни становятся короче. А сны длиннее.
Один раз во сне я видел Раю. Она держала на руках младенца. Благолепно так — прямо мадонна нашего двора.
— Рая, — я говорю ее имя шепотом, когда просыпаюсь.
Однажды, за неделю до Нового года, я вышел во двор покурить. После смерти Славика я закурил. Было красиво. В снегу виноград. От люка с надписью «MUNICIPIA» идет пар. И вдруг во двор вышла с бельем Рая. У нее в руках были выжатые простыни, от них на морозе тоже шел пар.
Она увидела меня, отвела взгляд сразу. А я подошел и помог ей, как-то у меня это легко получилось, просто подошел и спустил веревку, для этого надо отставить длинную палку. И у Раи, я сразу увидел, как будто темная тень исчезла с лица.
— Как ты живешь? — спросил я.
— Хорошо, — ответила Рая и улыбнулась. — Разве не видно?
— Видно, — сказал я. — Может, поговорим?
— Поговорим, — согласилась Рая. — А о чем?
— Ну… Что, не найдем, о чем? — спросил я.
— Найдем. Когда-нибудь, — сказала Рая, лицо ее было бледным.
— Ты чего? — спросил я, заглянув Рае в глаза.
— Ничего, — ответила Рая. — У меня все хорошо. Даже очень.
Я был сбит с толку, и я был рад. Мы заговорили — мы произнесли первые слова. Я смогу скоро рассказать ей, какой я подлец, но как сильно я ее люблю. И она простит меня. И все будет опять хорошо у нас. Вот какие радостные ветры дули после этого разговора в моей голове.
Тем же вечером я пошел в бордей. Зимой там очень холодно. Я протянул в погреб спиральную печь. Было уютно смотреть на раскаленную, ржаво-красную спираль печки. Я накатил уже две кружки вина, и мне стало тепло. Бывает так от вина — все кажется поправимым, временным, все кажется черновиком, настолько предварительным и, что называется, «никуда не идущим», что… да что там! Все будет хорошо!
Вдруг на лестнице раздались,