Я нашел Раину коробочку. В ней все еще лежали свечки — две тонкие желтые церковные свечки.
Когда секретной комнаты не стало, началась осень. Снова Осень — последнее время года по календарю Мош Бордея.
* * *
В тот день, когда началась Снова Осень, мы сидели во дворе, с дедом и Вахтом. Вдруг из-за ворот раздался нахальный автомобильный гудок. Потом еще и еще. Вахт пошел посмотреть, что случилось. Вышел в калитку.
Когда он вынырнул обратно, во двор, на лице его было то особое лучезарное выражение, которое означало: будет синька. Вахт тут же открыл настежь ворота, и во двор въехала огромная черная «Чайка». Из «Чайки» тут же высыпались празднично одетые незнакомые люди. А потом — красивый мужчина в костюме жениха. И Рая. В платье невесты. Это была ее свадьба.
Вышли все соседи. Я вынес сонного Димку. Мош Бордей сказал мне:
— Иди, принеси вина!
Но жених уверенно заявил:
— Да не надо, у нас все с собой!
И достал из машины шампанское. И бокалы. Хрустальные.
Тут же во дворе, издалека почувствовав праздник, появились лабухи со своими помятыми трубами и такими же лицами, но жених сказал им тоже:
— Да не надо, мы же так, чисто символически, да у нас и музыка с собой!
И достал из машины портативный магнитофон. Из него заиграл оркестр Поля Мориа. Лабухи мрачно слушали. Им не понравился Поль Мориа.
Все пригубили шампанского, вежливо. Вахт, осторожно понюхав даже зачем-то шампанское в своем хрустальном бокале, произнес тост:
— Ну… Что я могу сказать… Будь счастлива, Раечка!
Я смотрел на Раю. А она смотрела только на Димку и Мош Бордея. Дед улыбался ей.
Потом гости попрыгали обратно в машину.
«Чайка» нелепо-торжественно, задним ходом, выехала из двора.
Потом я сидел во дворе, на скамейке Мош Бордея, и смотрел на тополя. Я сказал о нашем дворе уже так много лишнего и не сказал главного: вокруг него растут тополя. Высокие белые тополя. Бывает так в этой местности осенью — быстро чернеет небо, и вот уже в лиловом небе вспыхивают молнии, но нет ни грома, ни дождя. Дождь идет — но где-то там, далеко.
Мош Бордей сказал в тот день цыганке бабе Саше:
— Дождя нет. Винограду нужен дождь. Давай, сделай.
Баба Саша кивнула. Пошла в свой дом, в котором я никогда не был, и никто из соседей не был, по-моему.
Когда она вышла во двор — стала ходить кругами и сыпать на старый асфальт белые желтые точки — крупу. Потом глянула в небо своими разными глазами, так, как будто небо ей что-то должно, и сказала по-цыгански что-то быстро и очень сердито. И ушла опять в свой дом, в котором никто не был.
Той же ночью хлынул ливень. Лил всю ночь, из тысячи ведер. Вот почему у нас во дворе все боялись бабу Сашу. Цыганка, что с нее возьмешь.
* * *
Винограду хватило — и ливня, и солнца. В ту осень, Снова Осень, урожай был большим. Мош Бордей суетился целыми днями, и все во дворе суетились, помогали ему. Указания Мош Бордея жителями двора всегда выполнялись точно и быстро, как в бою. Все знали, что от этих дней — зависит весь год.
Небо над двором все наполнилось темными налитыми гроздями. Дед все время посматривал вверх. Был доволен. Один раз даже сказал:
— Да. Давно такого урожая не помню.
Во дворе новосел Василий Иванович Кифа сколачивал столы и скамейки — теперь он был за дядю Феликса. Его жена Надя носила чистую посуду, в эмалированном белом тазе — она была за тетю Долю. Мне казалось, что я слышу сквозь стук молотка и звон посуды — гундосый наглый голос Славика. Звонкий смех Раи. Басовитый голос Бори, который говорит: «это называется».
Я хорошо выпил. И танцевал на бочке. Играли лабухи — Аккордеон, Туба, Цимбал, Доба и скрипач дядя Петря. Играли хорошо.
А потом Мош Бордей принес Димку. Ему было уже четыре месяца. Мош Бордей поставил Димку в бочку, придерживая его бережно, к шумному восторгу синих соседей. Димка потоптался на бочке своими игрушечными голыми ножками. Сначала подумал, не улыбнуться ли ему по этому поводу, но потом его что-то расстроило — наверное, виноград был холодный. И он заревел.
А Мош Бордей опять засмеялся — я второй раз в жизни видел, как дед смеется.
Потом он отдал мне Димку. И сказал:
— Пойду в бордей. Нужно подготовить еще одну бочку и бутыли. Нужно успеть. Все успеть.
Он был доволен, когда шел в бордей. Таким я видел его в последний раз.
В погребе он сел на скамейку, перед четырьмя своими главными бочками. Оглядел ряды чисто вымытых, приготовленных для нового урожая бутылей. И умер.
* * *
Я снова вспоминаю, каким был праздник урожая в нашем дворе.
Я помню лица. Я помню голоса.
Я теперь не живу в нашем дворе. Прошло много лет с тех пор.
И Вахты в нашем дворе не живут — они умерли. Сначала — Рива, она всегда болела. Потом — Вэйвэл Соломонович. И цыганка баба Саша. И дядя Яша Яковлев, который работал в тюрьме. И скрипач дядя Петря. Прошло много времени.
В нашей третьей квартире теперь живет Димка, мой сын. Он уже вырос, он уже смотрит на девочек. И на тополя.
Рая уехала, сначала далеко, потом еще дальше. Я не знаю, получается у нее не вспоминать? У меня — нет.
Теперь в нашем дворе много новоселов. Больше, чем старожилов. Но во дворе все так же нет дней, а есть только праздники, и год все так же состоит из пяти времен года: Осень, Зима, Весна, Лето и Снова Осень.
Живо и виноградное дерево. Дальше и дальше разрастаются по двору в поисках света его чуткие длинные руки.
Я слышал, новоселы даже расширили погреб моего деда. Традиции легко переживают своих создателей. Так бывает. Особенно в этой местности.