Однажды к Мош Бордею пришли Боря и Славик. Они явно спорили о чем-то последние полчаса, и Славик был уже близок к тому, чтобы побить Борю. Боря чувствовал это и пытался спасти — не столько истину в споре, сколько себя.
— Мош Бордей! — сказал Боря. — У нас вот тут со Славиком непонимание.
— Слышь, Циолковский! Это у тебя непонимание! А у меня — нормально все! — тут же обрисовал картину спора Славик.
— Вот, Мош Бордей, вот что такое вино? Вот Вахт говорит, вино — это радость предков! — спрашивает все-таки Боря, косясь на кулаки Славика.
— Конечно, Вахт говорит, — смеется Славик. — На предков списать проще всего, свое поведение…
— А я считаю, вино — это форма энергии! — говорит горячо Боря. — Вот у матери, к примеру, молоко. Она кормит им ребенка, правильно? А у земли — вино. Она кормит им взрослых. Это называется — метод аналогии.
— Бредит, — говорит Славик, указав деду на Борю. — Много читает и плохо себя чувствует. Наука, я так считаю, Мош Бордей, еще никого до добра не довела. Че, я не прав? Я лично считаю, вино — это проверка. Вот выпьет человек — сразу видно, че он такое. Вы же сами говорили, Мош Бордей, — у плохого человека даже вино не получается. Да?
— А вот что такое вино, с вашей точки зрения? — настаивает Боря, прячась за авторитетом Мош Бордея от Славика.
— Идите отсюда, — говорит в ответ Мош Бордей. — Если буду глупости думать, кто вино будет делать?
Не менее важной, чем виноделие, частью жизни Мош Бордея было сидение на скамейке, перед палисадником. На скамейке Мош Бордей сидит в паузах между работой по дому или винограднику. Перед собой дед ставит на землю кувшин с вином и большую глиняную кружку. В качестве закуски присутствует пара толстых ломтей свежего темного хлеба, зеленый лук, фиолетовая влажная редиска и красные яблоки. Так выглядит стол Мош Бордея.
Дед выпивает первую кружку вина и ставит ее на землю с таким вздохом и видом, что вот сейчас, значит, хорошо будет посидеть, закусить, поразмыслить. А сам тут же наливает вторую — и пьет ее уже медленнее. Потом пьет третью. Еще медленнее. А потом сидит, тянет трубку, щурится на солнце своими желтыми глазами. Очень космическое, в плане слияния с незримыми ветрами природы, это зрелище — когда Мош Бордей сидит на скамейке.
Ну вот. Кажется, все лица нашего двора я вспомнил. Но людей во дворе, конечно, в тот день было больше. Полно людей — ведь сегодня большой праздник. Праздник урожая.
* * *
Мой отец спился. Это было давно — мне было тогда десять лет. Я помню, как это было. В нашей квартире тогда жили мама, папа и я. В большой комнате стояло пианино, черное, старое, с желтыми потрескавшимися клавишами. Папа приходил домой всегда пьяный. Обычно — поздно ночью, часа в три. Садился за пианино и играл. Он хорошо играл и пел. Всегда один и тот же романс — «Были когда-то и вы рысаками». Мама всегда на всякий случай оттаскивала меня подальше, когда папа таким образом концертировал. Но я совсем не боялся его. Мне нравилось, как он поет. Однажды зимой, в феврале, он пришел домой и не стал садиться за пианино. Он был тихий и какой-то растерянный. Прилег на диван и попросил маму укрыть его.
— Плохо мне. Знобит. Мерзнут руки и ноги, — пожаловался он маме.
— Это был инфаркт. Через полчаса папа умер, — рассказала мне потом мама.
Я этого не видел. Я спал.
Похороны отца я помню смутно. Было холодно, шел снег. Скрипач дядя Петря играл «Были когда-то и вы рысаками». Похоронами руководил Мош Бордей. Поэтому все было легко. Я хотел заплакать, но мне не разрешил Мош Бордей. Он сказал:
— Плакать на похоронах хорошего человека нельзя. Не плачь. Вспоминай. Все хорошее, что помнишь про него.
Я стал вспоминать. Но помнил только, как папа пел свой романс. Тогда я прижался к деду. Его тяжелые ладони гладили меня по голове.
После похорон отца прошел год. Моя мама за этот год стала худой, серой. Однажды она пришла к Мош Бордею, они долго разговаривали. А потом мама мне сказала:
— Я уезжаю, Вовушка. На время.
А Мош Бордей сказал мне:
— Будешь жить со мной.
Мама уехала на остров Куба. Там она осталась, надолго. На Кубе хорошо. Это видно на фотографиях. Мама часто звонит нам с Мош Бордеем. И плачет в трубку. Там, на Кубе, мама все время видит во сне наш двор, каким он был много лет назад. Во дворе она видит моего отца. Много лет назад он только начинал синячить. Он был красивым и был чемпионом города по прыжкам в воду с вышки. Это считалось очень модно тогда — прыгать в воду с вышки. Отец носил белые парусиновые туфли и белые брюки. Таким я видел его на старых черно-белых фотографиях в нашем семейном альбоме, который хранит Мош Бордей. Отец зовет мою маму, в ее снах, на танцы. Она соглашается. И просыпается. Звонит нам с Мош Бордеем и плачет в трубку.
Иногда мама присылает открытки и подарки, их приносит почтальон, пьяница и друг Вахта, он еще от ворот радостно сообщает:
— Вам открытка с Острова Свободы!
На открытках — мама с сотрудниками консульства и местным населением Острова Свободы, у населения вместо лиц — улыбки.
Вахт спрашивает моего деда, Мош Бордея:
— Вы можете узнать у дочки? Фидель Кастро — еврей?
Вахт всех людей, у которых в жизни что-то получилось — считает евреями.
Почтальон однажды принес нам от мамы коробку, в ней были четыре темно-зеленые красивые бутылки с кубинской синькой.
— Тростниковое вино! — уверенно, как будто всю жизнь прожил на Кубе, определил Вахт, оказавшийся, как всегда, рядом с местом розлива.
Открыли бутылку. Налили в стаканы.
Мош Бордей попробовал кубинскую выпивку. Помолчал и сказал:
— Бедные кубинцы.
В тот же вечер в рюмочной на углу Армянской и Пирогова три бутылки тростникового вина распил со своими горбоносыми друзьями Вэйвэл Вахт. Лабухи, которых он широко угощал, играли кубинскую революционную песню «Команданте Че Гевара», с сильным отпечатком болгарской мелодики в аранжименте. А Вахт сказал:
— Это вино прислали нам с Кубы. Вы видели Фиделя Кастро? Вы видели, какие у него уши? Я вам говорю — он аид!
Праздник урожая, в календарной системе Мош Бордея — большой праздник. В этот день заканчивается сбор нового урожая. Соседи вечером символически допивают последний кувшин из урожая прошлого года. Текущий, а точнее, текший до этого момента год, таким образом, официально объявляется прошлым.
— Последний кувшин прошлого года! — говорит вечером Славик, высоко поднимая кружку, и весь двор взрывается криками радости. — С Новым годом, товарищи!
Лабухи неожиданно, кажется, даже для самих себя — извергают из всех своих раструбов Гимн Советского Союза, в печальной молдавской адаптации. На глазах Вахта — слезы. Он пытается даже петь гимн, но не помнит слов.
Лица жителей нашего двора легко объяснят, если на них посмотреть, почему Мош Бордей не прибегал, или почти не прибегал — сотня литров не в счет, — к такому методу виноделия, как выдержка. Потому что весь урожай одного года, собранный осенью и превращенный в вино, выливался в глотки и души жителей двора, за пять времен: Осень, Зиму, Весну, Лето и Снова Осень. Дед не прибегал к выдержке, но дело вовсе не в том, к чему не прибегал Мош Бордей, а в том, как часто к нему самому прибегали — жители нашего двора, и жители других дворов, и каждый со своей судьбой: судьбы у всех людей разные, а вот просьба к моему деду — всегда одна и та же.
* * *
Здесь, наверное, нужно привести диалог.
Диалог такого или почти такого рода происходил всегда между дедом и пришедшим за вином ходоком, таких разговоров я наслушался с самого раннего детства, так что привожу его в наиболее типическом виде. В данном случае принять за ходока можно — да хотя бы Славика. Вот Славик, например, за вином к Мош Бордею ходил так.
Двор, скамейка возле палисадника. На скамейке сидит Мош Бордей и курит трубку. На плешивом асфальте перед скамейкой — кувшин и кружка.
— День добрый, Мош Бордей! — это Славик: подходит, и начинает — подобострастно и в то же время как бы рассеянно и ни к чему.
Мош Бордей молча затягивается трубкой.
— Как же он меня подвел… Как подвел меня, да? — Славик, провокаторски.
Мош Бордей молчит. Славик садится с ним рядом на скамейку.
— Я ж хотел к вам — как положено прийти. С деньгами! Собирался взять у вас двадцать литров и еще хотел отдать вам вперед, за следующие двадцать — ну, чтоб сразу. Чтоб два раза не бегать, правильно? Плюс хотел вам отдать все, ну, по долгам, и по тем, с восьмого марта, и по тем, про которые вы сказали, что за них уже и не надеетесь. Я же теперь при деньгах буду! У меня же дядя умер, в Черновцах. По ошибке, по пьянке. Простыл, ну и все. Был человек. И нет человека. Мне от него гараж остался. А гараж у меня попросил дружок дядин, он ему как брат был, даже ближе. Продай, говорит. Ну, я продал, зачем мне гараж в Черновцах? Ударили по рукам, по телефону. Он должен был привезти мне бабки, мои, за гараж. Вчера еще. Я же наследник теперь. Ну а я бы сразу к вам, с деньгами, как положено. А он че сделал? Не приехал сегодня. Подвел меня. Ну что за люди, а?
На этом месте пауза. Славик переводит дыхание. Мош Бордей пыхтит своей трубкой, греется на солнце. И даже не смотрит на Славика.
— Че вы думаете?! — вдруг агрессивно произносит Славик, вскочив со скамейки. — Я без денег пришел? Че, думаете, без денег пришел, и типа еще на что-то рассчитывает, пониманье там, взаимопониманье там, да? Че думаете, синяк я, что ли, по типу, плетет че-то, когда трубы горят?
Мош Бордей выдыхает дым и хмуро смотрит на Славика.
— Ну горят, да, горят, — неожиданно тихим, доверительным до вкрадчивости голосом признает Славик. — Ну надо, надо, дядя ушел, этот подвел, а я же отдам. Мне же так, ерунда, одну баночку, в счет долга. А, Мош