Он был в хорошем подпитии, был возбужден, удары изображал преувеличенно, и по всему было видно — сегодня он не против набить чью-то рожу.
— Ладно, — сурово сказал я. — Хорошо, что это не ты. А что, думаешь… Она меня вообще…
— Че «вообще»? — спросил Славик отечески высокомерно.
— Ну… не воспринимает? — выдавил из себя я.
— Воспринимает, — сказал Славик. — Но крутит динамо. Нормальное явление.
— Слушай, — сказал я решительно. — Давай забухаем.
Славик посмотрел на меня с испугом. И спросил:
— Че это вдруг, мне бухать с тобой?
— А че не забухать? — наступал я. — Разведу деда на баночку.
— Ты, «разведешь»?! — Славик засмеялся даже. — Он тебя самого разведет. Один к двум.
— А если выставляю — банку из золотого запаса? — в ответ хлестко провоцирую я. — Тогда забухаем?
— Забухаем, — тут же соглашается Славик с огнем в глазах.
И я иду к деду.
А в это время Рая встает из-за стола и подсаживается к Мош Бордею. О чем-то говорят, Рая смеется, она смешливая такая. А я уже иду. Славик это видит. Отступать уже нельзя — засмеет подлец Славик, а идти… Но как? В общем, подхожу.
Дед вопросительно смотрит на меня. Рая — тоже, с насмешкой. Вечной своей.
— Есть разговор, дед, — я начинаю низким, мужским, с моей точки зрения, голосом, но даю непоправимого петуха, откашливаюсь тут же.
— Я мешаю? — спрашивает Рая.
Дед вопросительно смотрит на меня. Я — на Раю.
— Нет, — идиотически уверенно заявляю я.
— Ну, тогда говори! — смеется Рая.
— Мне бы, дед. — Я набираю воздух в легкие и несу одним потоком сплошную ахинею, отчего-то непроизвольно копируя хамские интонации Славика. — Ну, в общем, мы тут с пацанами приглашены, в одну компанию, к девчонкам, и надо бы винчика с собой зацепить, чтоб не с пустыми руками, ну и дед, конечно, к тебе, выручи, как обычно, надо взять, как обычно, ерунда — баночку, одну. Пообщаться, с девчонками…
Мош Бордей смотрит на меня удивленно.
У меня пылают, кажется, не только щеки, но вся голова.
Мош Бордей все понимает. Хмуро протягивает мне ключи и говорит:
— Возьми, одну банку.
Мы спускаемся в бордей со Славиком. Славик потрясен моей крутизной, но виду не подает.
Мы открываем самый главный замок во дворе и спускаемся в бордей. Теперь пора сказать несколько слов и о самом бордее.
Бордей — это такой погреб, присутствующий в каждом дворе в этой местности и занимающий большое, а в отдельные времена года центральное место в жизни и системе ценностей местного народа. Именно виноделие, связанное с ним и трепетно передаваемое из поколения в поколение полное отсутствие воли, а также высокоразвитый музыкальный фольклор делают здешний народ одним из самых веселых на планете. Бордей используется для хранения, хотя правдивее было бы сказать, для охлаждения вина и сопутствующих продуктов — то есть закуски. Внутрь бордея ведет крутая каменная лестница, инженерно решенная таким образом, что схождение происходит моментально, а восхождение — завтра. Вино в бордее хранится в бочках, еда — в бочках. Объемы позволяют спокойно предаться беседе, не унижаясь суетой. Посуда — глиняная. Кувшины и кружки. Потолки низкие. Здесь холодно. Но если спуститься в бордей из июльского полдня — это кайф. Здесь очень чисто. Из достижений цивилизации в бордее — только голая лампочка на шнуре, включаемая из нашей квартиры. Я с детства знал, что, если дед втыкает красную вилку в розетку — свет в бордее, — значит, будут гости. Бордей — явление коллективное, хотя и не всегда. Если не нашлись собутыльники, то, в конце концов, целеустремленному человеку достаточно кружки и рта. На коллективность, тем не менее, указывают маленькие деревянные скамейки. На них сидят, пьют и закусывают. Вообще, бордей — это целая вселенная, даже больше. В детстве, когда я спускался сюда, я был наповал заинтригован увиденным и дал себе слово, что, когда вырасту, отдам все силы этому делу. Теперь я вырос.
Славик ориентировался в бордее как на ринге — знал здесь каждый уголок. Умиленно, как на старых друзей, смотрел он на ряды пустых уже — или пустых еще, ведь сегодня праздник урожая — высоких кувшинов, оплетенных виноградной лозой. Похлопал, как по плечу, все четыре бочки Мош Бордея. Высокие синюшные бочки, пахнущие всем, чем пахнет бордей — холодом и вином. Бочки — это главное винохранилище Мош Бордея. В каждой бочке — тысяча литров. Всего — четыре тонны вина. Славик смотрел на бочки по-особому — с большим уважением, пониманием их ценности и вместе с тем по-свойски — так служитель Алмазного фонда смотрит на бриллиант, не имеющий равных в мире, который он, служитель, вот так вот запросто, каждый день протирает тряпицей.
Я присел на скамейку, пока Славик общался с тридцатилитровым бутылем. Посуда — это еще одна особенность бордея. Такой посуды сейчас, конечно, не делают. Мош Бордей, как алхимик, собирал всю жизнь эти высокие пузатые бутыли, на самый разный, и всегда нестандартный по сегодняшним меркам литраж — пятнадцать литров, восемнадцать литров, тридцать литров. Зеленоватого, желтоватого, коричневатого стекла бутыли. В горлышки вставлены старые деревянные пробки. Именно из таких бутылей сливалось вино в емкости меньшего объема — банки, кувшины, сердца.
Славик налил полкувшина вина.
— Дед сказал — целую банку можно, — широко сказал я.
— Куда торопиться? Банка не убежит, — усмехнулся Славик и посмотрел на меня.
Мне показалось, что его все еще одолевают сомнения — трусливые, но притворяющиеся моральными.
— Зачем тебе бухать? — подтвердил мою догадку Славик. — Думаешь, лучше будет?
— А что, не будет? — спросил я бодро.
— Да как те сказать, — вздохнул Славик, упиваясь своим превосходством. — По-всякому бывает.
Мы наливаем в глиняные кружки.
— Ну че, — говорит Славик. — Давай. Побазарим.
Славик стукает мою кружку своей и делает первый глоток.
* * *
Когда мы со Славиком вышли из погреба, во дворе было совсем пусто.
Соседи разошлись — все, кроме Вахта. Он сидел за столом и был ангельски пьян.
Я был тоже пьян, и сильно. У меня кружилась голова, слегка подташнивало, но в целом было хорошо. Я присел на скамейку Мош Бордея. Славик куда-то исчез.
У меня в глазах сливались, размывались, плыли яркие цветные пятна лампочек в винограднике.
Потом я встал и пошел. Откуда-то сзади послышался голос Славика. Он кричал:
— Вова-ан! Будь же ты мужиком!
Мне было наплевать на то, что кричит Славик. И вообще на все. Кроме Раи. Быть пьяным мне нравилось. Все как будто стало красивей и проще.
Я пошел прямо к дому, в котором жил Гена. Окна были довольно высоко, заглянуть в них снизу было невозможно. Света в окнах не было.
Я подошел к входной двери в квартиру Гены. Она была распахнута настежь. Так всегда делают ночью в этой местности — жарко. В проеме двери чуть колебалась от сквозняка тонкая сетчатая занавесь. Осторожно — хоть и пьян был, а страшно все равно — я нырнул внутрь квартиры. Оказался в коридоре. Сделал еще несколько шагов и вдруг услышал стук. Из кухни вылетела Рая.
Я поспешно нырнул за вешалку — в коридоре стояла древняя рогатая вешалка. Тут же раздался голос Гены — он гнался за Раей.
— Стой! — кричал Гена.
Были звуки короткой, довольно отчаянной потасовки.
Я выглянул из-за вешалки. По молодости и пьянке я не понимал, что происходит и уже собирался защищать Раю, если придется.
Но защищать Раю не пришлось — Гена прижал ее лицом к стене. Рая захохотала и выгнулась.
Всего остального я не видел. Хотя оно было. Я оставался там, в этом темном чужом коридоре, за вешалкой, пока оно было.
Потом Гена на руках унес Раю.
А я тихо вышел во двор.
Во дворе я тут же встретил Славика, бухнулся в его пьяные боксерские объятия и — забылся. Ничего больше не помню.
* * *
Утром я проснулся оттого, что на меня смотрела целая толпа народа. Собственно говоря, это было уже не утро, а полдень. Жизнь во дворе шла своим чередом, и мне, оказывается, нужно было срочно к ней присоединяться. У моей кровати стоял дед, Мош Бордей, он добродушно усмехался, ухмылкой ветерана, наблюдающего первые потуги новичка. В руке он держал стакан, в котором был помидорный рассол. Рядом с дедом стоял Славик, выражая лицом самую горячую и несколько агрессивную дружескую поддержку. А рядом со Славиком стоял Боря, о котором можно было сказать и вовсе коротко — Боря сиял. Чем насторожил меня — если не сказать, напугал.
— Ну ты крас-савец! — с энтузиазмом воскликнул Славик и больно ткнул меня кулаком в живот.
Мош Бордей протянул мне стакан с рассолом.
Я покорно принял стакан и сделал глоток холодного рассола. Это был кайф, и я выпил до дна.
— Нормально вчера дали, да? — радостно спросил Славик.
Мош Бордей посмотрел на него коротко, и Славик молниеносно — только он так умел — очистил лицо от радости и наполнил его товарищеской озабоченностью.
Боря по-прежнему сиял, таким ровным и чистым сиянием, что я не удержался и осторожно спросил:
— Борь? Ты чего?
— Все! — сказал Боря и просиял еще сильней.
— Что — все? — испуганно сказал я и посмотрел на Славика и деда, ища в них поддержки.
— Дали согласие! Первого октября! Вот, — Боря указал на деда и Славика. — Все уже знают.
Боря домогался руки и сердца Женечки-химика уже целый год — причем у своих родителей. Боря и Женечка были влюблены друг в друга довольно давно и нежно, но очень скоро столкнулись, точнее, Боря столкнулся с преградой в лице своих родителей — дяди Феликса и тети Доли. Собственно, истинной преградой была тетя Доля, которая, как было сказано много выше, работала гинекологом, была строгой женщиной и правильной еврейкой. Брак Бори с Женей она категорически отвергала. По всем соображениям тети Доли, Женечка была Боре не пара. Женечка была не еврейкой, а хохлушкой, родители ее работали на военном заводе, а сама Женечка последни