68
Открытъ весь широкій просторъ земли. Нѣтъ уголка, куда не могла бы ступить нога человѣка. Въ вѣчной смѣнѣ красокъ можно провести всю жизнь. Отъ сухихъ льдовъ полюса къ влажной жарѣ тропиковъ, отъ затеряннаго въ океанѣ ничтожнаго островка къ самому сердцу возрожденной для новой жизни песчаной пустыни.
Но не влечетъ никуда. Замерли лѣниво текущіе часы. И нѣтъ ни силъ, ни охоты покинуть долину стараго Павла.
И каждаго изъ строителей что-нибудь свое, особенное привязываетъ здѣсь. Мара неотступно слѣдитъ за Кредо и за дѣятельностью Виса тамъ, внизу. Часто спускается совсѣмъ одна на дно долины и таинственно исчезаетъ тамъ на цѣлые дни. Коро не можетъ оставить Формику. Пусть она показывается ему только въ отдаленіи, въ короткія минуты торопливаго отдыха. Онъ не можетъ уйти. И ждетъ чего-то Лія. Думаетъ подолгу и видно, что всѣ ея мысли связаны съ горами Павла.
Акро неподвиженъ. Если его не зовутъ, онъ не идетъ никуда. А у Абелы есть здѣсь все, что ей нужно: старая, испытанная любовь и вѣрные друзья.
Такъ они живутъ всѣ вмѣстѣ, все еще не помышляя объ отъѣздѣ, а лѣто уже приближается къ концу. Красныя, желтыя и золотистыя пятна осени запестрили зеленую долину. Самая высокая горная вершина однажды покрывалась уже голубоватой шапкой перваго легкаго снѣга. Свѣжимъ холодкомъ вѣетъ отъ этой вершины и подъ ея дыханіемъ желтѣютъ и опадаютъ листья въ долинѣ.
Осень унылая. Часто приходятъ туманы. Небо заволакивается тучами, опускается низко надъ долиной.
Мара пришла откуда-то къ Коро и Ліи промокшая до нитки. Коро лѣпитъ статуэтку "Осень". Есть въ ней что-то похожее на утопленнаго въ озерѣ уродца.
Мара садится, не замѣчая, что цѣлые ручьи дождевой воды текутъ съ ея платья.
— Пора ѣхать, Коро.
Художникъ смотритъ на нее съ удивленіемъ. Такъ рѣдко бываетъ теперь, чтобы каменщица говорила. И до сихъ поръ именно она меньше всѣхъ думала объ отъѣздѣ. И чуткая Лія сразу поняла, что случилось что-то новое.
— Есть вѣсти отъ Вилана. Онъ зоветъ на открытіе маяка. Тамъ, на сѣверѣ, уже кончился день. И маякъ готовъ.
Только-то? Нѣтъ, не это. Странно неподвижны глаза Мары. Смотрятъ пристально въ одну точку, какъ глаза больного Кредо, и какъ будто, ничего не видятъ. Нѣтъ, не Виланъ зоветъ ее.
— Мнѣ все равно! — равнодушно соглашается Коро. — Я не останусь здѣсь, если всѣ уѣдутъ.
— Черезъ два дня! — говоритъ Мара. — Онъ зоветъ черезъ два дня. Ты готовъ?
Лія отвѣчаетъ за него, и онъ не понимаетъ, какой смыслъ — тайный смыслъ — вкладываетъ она въ свой отвѣтъ:
— Хорошо, мы отправимся всѣ вмѣстѣ черезъ два дня.
Мара ушла. Сквозь мокрое окно долго видно было, какъ она медленно подвигалась впередъ по тропинкѣ. Потомъ туманный дождь скрылъ ее въ мокромъ сумракѣ. Мокрые слѣды остались на полу.
— Развѣ не будетъ все то же самое и черезъ два дня, Лія? Можетъ быть, и такой же скучный дождь будетъ падать съ неба.
— Нѣтъ, Коро. Многое измѣнится.
И хочется вѣрить ея спокойному убѣждающему голосу, ея ласковой улыбкѣ. Но, кажется: если распрашивать — вѣра погаснетъ. Пусть будетъ такъ, какъ будетъ.
За окномъ, куда ушла Мара, мокро и пустынно, а рядомъ съ Ліей — уютно и тихо. Такъ хороша эта тишина, когда хочется прогнать прочь злыя мысли. Но мысли непослушны они приходятъ, какъ хозяева, вносятъ въ уютъ холодъ и пустоту.
— Лія, моя избранная… Холодно мнѣ. Только палящій огонь согрѣетъ меня, вернетъ къ жизни.
Чтобы развлечь его, она играетъ съ ребенкомъ. Сынъ тянетъ къ отцу свои слабыя ручки и, кажется, силятся что-то сказать смѣшныя, пухлыя губы.
69
Прояснило. Трусливо убѣжали сѣрыя тучи. Отдѣльныя упрямыя клочья ихъ хотѣли было пріютиться на склонѣ горы, подъ нависшими утесами. Но и оттуда прогналъ ихъ теплый южный вѣтеръ.
За время дождя опали всѣ желтые, красные и золотые листья. Долина была теперь совсѣмъ голая, со сброшенной лѣтней одеждой, и выглядѣло старческимъ ея обнаженное тѣло.
Въ горахъ было лучше. Тамъ трава оставалась зеленой до самаго снѣга и не имѣли значенія времена года для покрывающихъ скалы пушистыхъ лишайниковъ.
Коро ушелъ въ горы. Долго бродилъ тамъ, пока мускулы не заныли отъ усталости. Посѣтилъ котловину съ прахомъ Павла. Трава тамъ была истоптана и примята. Такъ ее, израненную, и захватила осень.
Долго брелъ безъ цѣли по какой-то, едва замѣтной тропинкѣ. Напился воды изъ холоднаго ключа. Вспугивалъ маленькихъ желтоватыхъ звѣрьковъ, ютившихся въ норкахъ подъ камнями. Они отбѣгали недалеко и, присѣвъ на заднія лапки, внимательно слѣдили за движеніями художника. Не боялись человѣка, который не преслѣдовалъ ихъ, но и не совсѣмъ довѣряли ему.
Добрался до ущелья, гдѣ было безлюдно и, вмѣстѣ съ людьми, какъ будто, оставилъ далеко позади и свои мысли. Не думалось. Хотѣлось просто дышать, смотрѣть. Видѣть, какъ живутъ большія скалы и маленькіе звѣрьки. И вспоминалъ свое пытливое дѣтство, когда неразгаданныя тайны сторожили повсюду и такимъ большимъ представлялся тѣсный міръ. Дни тогда были длинные, длинные, и вмѣщали въ себѣ много: надежды и разочарованія, познанія и увлеченія. Теперь день— какъ часъ.
Возвращался домой, когда уже смеркалось. Увидѣлъ огни долины, острыми лучами пронизавшіе воздухъ. И по этимъ лучамъ, какъ по торной дорогѣ, вернулось все прежнее, что въ горахъ осталось за плечами.
Думалъ найти Лію одну, какъ всегда, склонившуюся надъ сыномъ. И отступилъ невольно, когда рядомъ съ Ліей засвѣтлѣли волосы Формики. Онъ давно уже не видѣлъ вмѣстѣ этихъ двухъ женщинъ, которыхъ соеди-нила въ единое его любовь. А теперь, когда увидѣлъ, — почувствовалъ еще сильнѣе и глубже, какъ онѣ обѣ для него неразрывны и необходимы.
Лія положила руки на плечи Коро.
— Формика ѣдетъ съ нами. Ты знаешь это, Коро?
Но онъ зналъ уже больше— чѣмъ она сказала, и съ радостной благодарностью цѣловалъ ея руки, и чистый лобъ, и глаза — ласковые глаза возлюбленной и матери.
Потомъ Формика говорила задумчиво и немножко грустно, — съ особенной, сладкой грустью счастья:
— Ты знаешь, ты видишь, — не я хотѣла этого, Коро. Лучше бы я осталась здѣсь навсегда, одинокая и никому ненужная, глотала бы до конца жизни сухую пыль вычисленій, чѣмъ нанести ударъ счастью Ліи. И когда ты пріѣхалъ, мнѣ такъ трудно было не пойти навстрѣчу твоей новой любви, потому-что вѣдь я уже такъ долго и страстно ждала тебя. Но любовь Ліи — выше моей и выше твоей, Коро. Впервые пришла въ міръ такая любовь. И наше счастье — это ея счастье, — счастье Ліи. Она поняла.
— И ты ѣдешь съ нами завтра же?
— Нѣтъ, Коро. Я должна еще исполнить обѣщанное. За послѣднѣе время я работала очень много и упорно, и мнѣ нужно теперь всего только нѣсколько дней, чтобы совсѣмъ закончить трудъ Павла. Вы отправитесь теперь на сѣверный маякъ, куда васъ зоветъ Виланъ. А затѣмъ я приду къ вамъ, гдѣ бы вы ни были. Приду къ вамъ обоимъ.
Онъ не спорилъ. Теперь онъ готовъ былъ ждать еще долго, ждать и только ждать, хотя бы до самой смерти. Но другая мысль омрачила его радость.
— Нѣтъ ли здѣсь жертвы, Лія? Твоя душа глубже моей и ты можешь воспринять многое, что недоступно мнѣ. И я знаю: если бы я былъ на твоемъ мѣстѣ, то это была бы жертва. Но тяжести этой жертвы я не могъ бы снести.
— Не всякая ли любовь — свѣтлая жертва? Но то, что отдаешь въ ней — возвращается. И не кончилась ли моя печаль вмѣстѣ съ твоей?
Долго еще въ этотъ вечеръ сидѣли втроемъ, и мало говорили, чутко прислушиваясь къ своимъ обновленнымъ мыслямъ. Представлялось имъ, что за стѣнами нѣтъ ничего, нѣтъ міра. И живутъ только они трое связанные въ одинъ союзъ, взаимно дополняющіе другъ друга. А если уйдетъ одинъ изъ трехъ — рухнетъ новое счастье, какъ рушится зданіе съ подрытымъ фундаментомъ.
Когда Формика уходила, чтобы снова приняться за работу, художникъ сказалъ ей:
— А ты не думаешь, что Виланъ радъ былъ бы увидѣть тебя? Чужое счастье не причинитъ ему боли. Онъ слишкомъ добръ.
Формика улыбнулась.
— Виланъ утѣшился. Я знала, что дѣлала, когда не согласилась раздѣлить съ нимъ свою жизнь. И лучше пусть уже онъ теперь не увидитъ меня, чтобы не вспыхнула случайно старая привязанность.
Она закрыла плащемъ свои волосы, какъ сдѣлала уже это однажды при встрѣчѣ съ Коро. Художникъ и Лія остались вдвоемъ, но то, что внесла съ собой третья, не умерло вмѣстѣ съ затихшимъ шелестомъ ея платья.
Все такъ же ненуженъ былъ міръ, — лежавшій внизу темный міръ, пронизанный стрѣлами ночныхъ огней.
70
Все было готово къ отправленію. Пришлось долго ждать Мару, которой никто не видѣлъ еще со вчерашняго вечера. Присоединилась, наконецъ, къ своимъ друзьямъ и она, — молчаливая, съ каменнымъ лицомъ, Не спускала глазъ съ Кредо, который уѣзжалъ неохотно, но послушно.
И въ самую послѣднюю минуту донеслась вдругъ вѣсть со дна долины:
— Случилось небывалое. Убитый человѣкъ лежитъ среди поля, покрытый собственной кровью.
Замеръ смѣхъ. Смертнымъ ужасомъ, ужасомъ давно забытаго преступленія повѣяло отъ этихъ словъ. И не сговариваясь, всѣ вмѣстѣ, ученики и строители, устремились туда, въ долину, не желая вѣрить и уже убѣжденные въ томъ, что свершилось.
Вся сонная долина шумѣла растревоженнымъ муравейникомъ. Толпы людей сливались вмѣстѣ и стремились къ одной точкѣ, туда, гдѣ кто-то невѣдомый осквернилъ землю. Даже съ лица Ліи сбѣжало спокойствіе. Она шла вмѣстѣ съ Коро и Формикой, и страннымъ контрастомъ представлялись лица этихъ двухъ женщинъ: одна — гнѣвная, какъ древнее правосудіе, съ горящими глазами, въ огнѣ растрепавшихся волосъ, другая — угнетенная и подавленная, съ тоской во взглядѣ, похожей на тоску раненнаго оленя.
Быстрой пчелой неслась Абела. И раньше всѣхъ была уже у трупа.
Онъ лежалъ на краю дороги, съ закинутой назадъ головой и уродливо скорченными ногами. Одну руку прижалъ къ груди, какъ бы защищаясь отъ все еще грозящаго удара. Другая глубоко зарылась въ песокъ закоченѣвшими пальцами. Широко открытые глаза смотрѣли вверхъ, но небо не отражалось въ нихъ.