И с кем ты был, возникший из тепла,
Из нежности и утреннего плача…
– Я был с тобой.
– А я – одна была.
Н. Эйдельману
Он уходил, уверен в правоте, —
Все по закону чести и отваги,
А то, что Александр марал бумаги,
Отражено на мраморной плите.
Он уходил, удачей осенен.
И позади счастливая развязка,
Веселой лени выгодная встряска.
Героем дня. Беспечен и влюблен.
Он уходил, Россию сокруша,
Удачливей в тот час Наполеона,
И женщины вослед ему влюбленно
Взирали, от восторга не дыша.
Ну хорошо – свет мстил поэту так,
Французский мальчик свету был послушен —
Но кто-нибудь ведь был неравнодушен
К стиху, к судьбе или охоч до драк?..
Он уходил свободно, свысока
Взирая на заснеженные дали.
И в грудь ему ствола не упирали,
Ничья к курку не вздрогнула рука.
Шел, окруженный праздною толпой,
Был вид его и сумрачен, и беден.
И было далеко до славы и обеден,
А близко было до любви слепой.
Но, как они, он жалок был и слеп,
Но, как они, – жесток и фанатичен.
Своею смертью в смерти ограничен,
Своей судьбой – в избранности судеб.
Так незаметно к озеру пришли;
Смеялись дети, плакали старухи,
Везде следы погрома и разрухи,
Но средь камней шиповники цвели.
И он прошел сквозь тернии к воде,
И кровь свою смешал с прозрачной влагой
С такой спокойной доброю отвагой,
С какой вчера держался на суде.
Собаки, люди, жажду утоля,
Расселись на развалинах по кругу.
Он встал, спиною обращенный к югу,
Чтоб солнце в спину и в лицо – земля.
И так сказал в умолкнувший партер:
«Я к вам пришел, ведомый беспокойством.
Вы сыты, как и я, масштабом, и геройством,
И вечною подачкой полумер.
Лишь нищий духом, мыслью и мошной
Поймет меня и в равенстве успеет.
Иной другой дышать и жить не смеет,
Все началось с войны и кончится войной.
Всех, кто не с нами, вырежем до дна
И выровняем судьбы перед Богом.
Пусть каждый будет раб в значенье строгом
Теперь, во все и присно времена».
И повернулся к солнцу не спеша.
Собаки, люди тронулись по следу.
И, ты подумай, одержал победу,
И нищей стала плоть, и нищею – душа.
И только тот, с насмешливым бельмом,
Смотрел на сброд с развалин храма,
Как шел пророк, стреле подобен, прямо,
Одним добром и верою ведом.
День прожив, возвращаться к итогу —
Все равно, что вернуться туда,
Где молились горячему Богу
Ныне мертвые города.
И бренчать милосердия сдачей —
Все равно, что забыть о труде,
И возиться с задрипанной дачей,
Полусползшей к весенней воде.
Все же пусто в кармане вчерашнем,
Даже если он плотно набит,
Что сказать позапрошлым домашним
Мне на их укоризненный вид?
Что наступит – еще непонятно,
А наступит, приму ли вполне,
День грядущий глядит виновато,
Дню минувшему равен в вине.
Когда уходит день – из глаз, вовне, наружу,
Когда выходит ночь на небо, не спеша,
Причастность ли судьбе минутной обнаружу,
Когда не говорит, а молится душа.
Когда повремени – и вслед забудешь слово,
И только позови – надвинется покой,
Не тот, что знак любви, а тот – первооснова,
Текущий под землей невидимой рекой.
И в нем купай коня и женщину открыто,
И с виду утони, уверив близких в том,
А сам потом ступай по краешку зенита
Дорогою любой, ведущей в отчий дом.
И будет день и час, и красный конь прискачет
И грянет о порог железным каблуком,
И пусть с его спины дитя зовет, и плачет,
И в шею бьет коня бессильным кулаком.
Они теперь твои, они твоя забота,
Легко их потерять и никогда – вернуть,
Ты выйди навсегда, открой скорей ворота,
Пока еще ничей лежит, дымяся, путь.
Спеши взлететь в седло, дитя рукой окутай,
Животное гони, но не сходи с ума,
Да… Женщина еще… – Измерь ее минутой,
Не жди, не вспоминай. Она дойдет сама.
Как же биться было рано
И усердствовать в труде.
Не читай, Иван, Корана,
А иначе быть беде.
Не лишай себя порока,
Замышляя чин большой, —
Жить учиться у Востока
И легко кривить душой.
Виждь подобье и поддержку
В псе, виляющем хвостом,
Выдавай ферзя за пешку
И игру – за жизнь потом.
Был стакан. И нет – осколки.
Свет пронзает, как стекло.
Было время треуголки,
Было время. Истекло.
Истекло? Куда? В посуду.
Истекло зачем? Затем.
Время нынче самосуду
И осколки – тема тем.
Не читай, Иван, Корана.
Пса приблудного пои.
Две версты до Тегерана,
Где ровесники твои.
Весь мир – причина
Стиха и прозы.
Горит лучина,
Трещат морозы.
Замерзла речка,
Замерзла птаха.
Погасла свечка,
Лучина, Таха.
Ничто на свете
Не минет тлена.
Прошла Мария,
Пройдет Елена.
Что после света?
Что после праха?
– Опять Мария…
Елена… Таха…
В. Скуратовскому
Остывает свод небесный —
Холода.
Нынче речи неуместны,
Господа.
Те возвышенные речи
Хороши,
Если бронза, если свечи…
Две души.
Если голос дан от Бога,
Если честь.
И в грядущее дорога
Тоже есть.
«Дили-дон» – бокалов пенье.
Нынче май.
Скоро пост, потом Успенье,
Дальше – рай.
«Дай, любимый, погадаю!»
– Погадай.
«Я сегодня умираю».
– Умирай.
Год семнадцатый за гробом
Побредет.
Наша гордая Ниоба —
Этот год.
«Дили-дон» – еще немножко
Мне налей.
Лица белые в окошке
Фонарей.
И октябрь в окно стучится,
Прост и прям,
Пожелтевшею страницей
Телеграмм.
«Дили-дон» – заупокойный
Звон и бой.
Если можно, то достойно,
Милый мой.
Если можно, то немного
Погоди.
Обрывается дорога
Впереди.
Остывает свод небесный.
Холода.
Дальше речи неуместны,
Господа…
Когда метель стемнеет за окном
И Божий свет исчезнет и растает,
Приходит женщина, потом
Ее партнер лениво прилетает.
И мы втроем садимся за чаи,
Не спим, молчим и курим папиросы,
И вот уже ответы не мои
Идут на ум не на мои вопросы.
Они враги, они уже давно
Не ищут то, что мне необходимо, —
Понять, зачем постелено сукно,
И всё в слова легко переводимо.
Сидим и пьем – лениво, не спеша.
Чужой ему, я для нее – забава,
Зажата с двух сторон моя душа —
Ошую он, она, как должно, справа.
Но иногда она коснется головы,
Губами тронет у меня запястье,
И я пойму, что на краю Москвы
Возможно незатейливое счастье.
И целый век продлится этот миг,
И хмыкнет он, и оторвет за косы,
И скажет: – Цыц, бездарный ученик,
Ответь сначала на мои вопросы.
И потечет беседа не спеша —
Лицом об стол рука меня замесит.
– Вы совратите, баба, малыша, —
И ей шлепок рука его отвесит.
Урок второй начнется, только чуть
Я вытру кровь и глаз набрякший глянет:
Руки моей коснется тихо грудь,
И в ней тугая плоть засохнет и завянет.
И черный глаз, раскатисто смеясь,
И белый клык мою проколет кожу:
«Ну не сердись, не плачь, мой бедный князь,
На зеркальце», – и им ударит в рожу.
«Ты посмотри внимательно сюда —