До упора, до света и дна…
Схватка нежная волка и рыси
Только Богу случайно видна.
Еще одна раскрыта дверь,
Распахнута стремглав.
Еще один родится зверь,
Движеньем смерть поправ.
Вот тень дождя у края губ,
Течет зеленый ток.
Как отсвет этой кожи груб,
Бесстыден и жесток.
И как он держится, дымясь,
У света на краю,
Какая вогнутая грязь,
Как змея шаг в раю.
Еще нездешний силуэт,
В иное царство вход:
И ничего, похоже, нет,
И нет наоборот.
И кровь смешалась с молоком,
С дождем – ослепший пот,
И в горло пролезает ком,
Открыв навстречу рот.
Вверху дымятся дважды два,
Насквозь горит свеча.
Луну смещает голова
К звезде внутри луча.
Е. Сарни
Небо туманами вдавлено
В плоскую плоть бытия,
Даже и недооставлено,
Словно бы ты или я.
Бродим с глазами открытыми,
Полными тьмы пелены,
Даже с недоубитыми,
В жизнь и туман вплетены.
Молча, кустарно, уродливо,
Бешено, трепетно, зло,
Все-таки недоугодливо,
Даже тепло и бело.
Ныне и присно изгнанники
В собственной смутной стране —
Рыцари, лодыри, странники,
Бедные люди вполне.
Далёко-далёко на том берегу,
На том берегу да на том рубеже
Я сердце свое от людей берегу,
Что жило еще, остывая уже.
Я на ноги белую шаль положу,
Придвину к глазам совершенную плоть,
И губы закрою, и молча скажу:
«Пошли мне надежду и волю, Господь.
Пошли мне однажды две бедных воды,
Живую одну и другую, увы,
И те золотые рябые пруды
У самой твоей и моей головы,
Пошли мне вовеки священное дно
Поверх и вокруг осторожной руки,
Какое постичь нам случайно дано
Всей жизни твоей и моей вопреки.
Далеко-далеко на том берегу,
На том берегу дожидайся меня,
Пускай на лету, на ходу, на бегу —
До встречи всегда и до Судного дня».
Сердце холодное тает,
Капает бедный лед,
И прошлое улетает,
Быть перестает.
Я заплатил с лихвою
За каждый поданный грош.
Я тебе дверь открою
Под непонятную дрожь.
Голос твой осторожный
В той короткой ночи
Мир изменил безбожный
Под колыбель свечи.
Как ты меня качала,
Баюкала, берегла,
И это было начало
В два разноперых крыла.
Я взял в багровые губы
Медный открытый звук,
Конечно, мы были грубы,
Не расплетая рук.
Но как это было свято,
Спасительно до конца
Под запахи летней мяты,
Солода и чабреца.
Милое мое чудо,
Любимая, как во сне,
Почему ты пришла оттуда,
А не отсюда ко мне?
Я к тебе так прикован,
Прибит и привязан так…
Омен, любимая, омен,
Омен – мой Божий знак.
Блажен родившийся и живший,
Дышавший, мучимый, уставший,
Ничто на свете не открывший,
Ничто на свете не познавший,
Проведший жизнь во тьме и страхе,
Как червь убогий и ничтожный,
Истлевший заживо во прахе
Судьбы и жалкой, и безбожной.
Блаженней всех святых на свете
Ничто на свете не познавший,
Блаженней чем цари и дети
Дышавший… мучимый… уставший…
Проснулся Петр, а жертвенник потух,
И падал снег на мраморные плиты,
Все жертвы были до него убиты,
Что подтвердил назойливо петух.
И вот тогда он разделил народ,
Назначил лучших в жертвенное стадо,
Кого кормить и холить стало надо,
Потом зарезать позже в свой черед.
Манеры, лоск, парады, языки —
Все отвечало вечному обряду,
За будущие муки им в награду
Дома вручались, парки, парики,
Чтоб это все в семнадцатом году
Собрать в костер и сжечь неторопливо
Во время бунта, игрища, разлива
Под праздничную резвую дуду,
Что пела громко музыке не в лад,
Предвосхищая важность ритуала,
Когда же жертва эта допылала,
Пошел ужо с мечом на брата брат.
Так Петр, проснувшись, спас родной народ,
И вслед за ним и мы готовим жертву,
Которой быть, да будет мертву,
Конечно, не теперь, а в свой черед…
Устало, непохоже и бездонно,
И некому сказать про этот свет,
Вот почему он плачет монотонно,
Как будто бы его и вовсе нет.
Нет облаков и черных, и пернатых,
Нет голубей, воркующих навзрыд,
Железных, неподвижных, виноватых,
Под пенье скудоумных энеид.
И легкое движение оттуда,
Где было и уснуло бытиё,
Вещей забытых сваленная груда,
И влажный свет ее и не ее.
И что мне издалёка переливы
Щемяще-уходящего лица,
Мне кажется, что некто были живы,
Как мы, в пределах медного кольца.
Как грубо, светло и бешено,
Бережно, нежно так
Было кольцо подвешено,
Несущее вверх гамак.
Сети ячеи крупные,
Проруби пьяных глаз,
И неподсудные, и неподкупные
Речи венчали нас.
Все, что дрожало – тлело,
Все, что дышало – жгло,
Как тесто пучилось тело
Нáбело и набелó.
Проруби глаз парили,
Пар по земле таща,
Мы на мгновение были
Мгновенней стрелы и праща.
И как это было грубо,
Бешено было как,
Когда разнополые губы
Сплелись, как пальцы в кулак.
Заклятье пало почему-то так,
Как падает не занавес, но штора,
А может, свет дрожащий светофора,
А может, на пол – стершийся пятак.
И голова от туловища вдаль
Куда-то плавно унеслась поспешно,
И стало вдруг грешнó, точнее, грéшно
В крутом рассудке размешать печаль.
И все опять звенит, напряжено,
Все на пружине взведено и сжато,
Как будто в стены дряхлого Арбата
Господь прорезал круглое окно.
И я смотрю на мельниковский дом,
И рук твоих тепло стекает в душу.
Я, может быть, и этот дом разрушу,
Что дался нам с таким большим трудом.
Девятый день сплошного января,
Зеленый чай пролит во время оно,
И ты, босая, сладко спишь у трона,
В растворе спирта пальцы растворя.
Как дышала наотмашь дико,
Как садилась насквозь, до дна,
Так, что вздрагивала повилика,
Так, что гасла в окне луна.
Эта осень сквозь красный омут
Среди глади кривых зеркал
Отстраняла рукою холод,
Что во влаге твоей сгорал.
Как дождем исходило небо
Среди черных завес плаща,
Рот отверстый давился хлебом,
Вздрагивая и трепеща.
Друг о друга скрипели кроны
Возле дерева, павшего ниц,
И кричали светло вороны
Средь мерцавших навзрыд зарниц.
Оценила бедные пожитки,
Вместе с мужем, брошенным вчера —
Кофемолка, кафельные плитки,
Сложно перепутанные нитки,
Пуговицы, кольца, веера.
Оценила, подвела итоги,
Подсчитала тщательно и зря,
Каждому досталось по дороге
Да по счастью, как иголка в стоге,
На излете света января.
Волосы устало уложила,
Губы чуть заметно подвела,
Над диваном тихо покружила,
Полежала, нежно поблажила,
Сок морковный лежа попила,
Двери нетяжелые закрыла,
Окна занавесила. Потом —
Все, что было, незаметно сплыло,
Так же постепенно тает мыло,
Так же незаметно рухнет дом.
Задремала, наяву уснула,
Под щеку ладони положив,
Чтоб не слышать гибельного гула