Случайно в начале зимы.
И свет не кончается боле
И движется, еле светя,
Где слышно, как плачет в неволе
Пока еще наше дитя.
Напомните мне о распахнутом небе,
И в центре мерцающей ярко звезде,
И в Дельфы летящей оранжевой Фебе,
Светящейся нежно в январском дожде,
Где шпиль упирается пальцами в сушу
И медленных туч неподвижен полет,
Где мы открываем озябшую душу —
На выдох и вдох, на закат и восход,
Где тень гаража над ночною дорогой,
Движение ветра навстречу лицу
И вон уходящей привычной тревогой,
Меж пальцами кожей, прижатой к кольцу.
И птицей, летающей вольно и властно
В закрытой надежно, открывшейся мгле.
И каждому врозь одинаково ясно,
Что не было нас никогда на земле.
Поживи безрассудно со мной,
Полмгновения, можно короче,
Этой жизнью иначе иной,
Этой ночью иначее ночи.
Позабудь свои правила сна,
Все резоны и даже законы,
По которым приходит весна,
Зеленя и тела о газоны.
И, закрыв свой стреноженный ум,
Протяни, как когда-то однажды,
Сквозь мирской равнобедренный шум
Звуки недорастраченной жажды.
Как дом не существует за окном,
Так тяга безрассудна к диалогу.
Не лучше ли раскрыть тяжелый том
И обратиться прямо к эпилогу,
Чем в оный раз надеяться на то,
Что тяга эта впрямь необходима, —
Не лучше ли купить себе пальто
И два билета до ночного Рима.
Не лучше ли отправиться на бал —
Куда-нибудь в окрестности Калуги,
Где кружится и стонет краснотал
Под музыку умеренную вьюги.
Не лучше ли, отребье полюбя,
Добыть в толкучке толику азарта —
На этот раз не только для себя,
А в целом для теории соцарта.
И дальше, некой жаждой заболев,
Берлогу завалив еловой веткой,
Впрыгнýть во время скоком, аки лев,
С безмолвия покончив пятилеткой.
Но это, друг, скучнее многих скук.
Но это, друг, погибели подобно.
Я лучше вновь, не расплетая рук,
Любить останусь долго и подробно.
А вот когда оставит душу хмель
Из чаши Пана, ветреного бога,
Я застелю лишь нежностью постель
И опущусь ужо до диалога.
Накануне ночь бессонна,
Коротка и не темна.
Невеселая мадонна
Напевает у окна.
Горловые звуки льются
И курлычут надо мной.
Чашка чая в центре блюдца
С еле видимой луной.
Мысли движутся по кругу,
Руки в кольцах горячи.
Мы доверили друг другу
К Царству Божьему ключи.
Три ступеньки вниз, и дале —
Рук тепло. Короткий миг.
И на выбитой медали
В темноте нездешний лик.
И еще помимо света
Этой тьмы наискосок —
Наше медленное лето
Между пальцами в песок.
И потом, спустя немного —
Над землей недолгий час,
Где летает отзвук Бога,
Не дошедшего до нас.
Кожа теплая дивана,
Чая темная струя,
Запотевших два стакана,
Справа – ты, и слева – я.
И еще немного сбоку —
Мир, затерянный давно,
Еле видимое оку
Полутемное окно.
Еле видимая глазу
Тень с подносом на весу.
Хочешь, ветреную фразу
Я тебе произнесу?
Я скажу, осмелясь еле,
Не сейчас – потом, весной:
– Неужели в самом деле
Вы помолвлены со мной?
И прожив года, наверно,
Вспомним ясно и светло —
Чай. Диван. Подвал. Таверна.
Запотевшее стекло.
Елене Сарни
Седьмая ночь. Поземка еле.
Пусты проспекты и немы.
Здоровый дух в нездешнем теле,
Где мы еще уже не мы,
Где гололед натерт до блеска
И шум машин далек и мал,
Где сон скрывает занавеска
Меж полотном старинных шпал,
Где спит трамвай, унизив дуги,
И спит «рено» на свой манер,
И в нем – две пьяные подруги,
Меж ними – милиционер.
А нам идти еще далёко,
Увы, неведомо куда.
Зачем недрéманное око
Уткнулось взглядом в провода,
Где среди пятен интернета
Бессонниц улицы густы
И нежно падает комета
Сквозь разведенные мосты?
Вот и кончилась слякоть в округе,
И асфальт почернел от тепла,
Отгуляли вчерашние вьюги,
Оттемнела вчерашняя мгла.
И луной осиянные дали
Так торопятся в никуда,
Как когда-то в нездешнем начале
Торопили меня провода,
Разрезая зарю на зарницы,
Не один совершая виток
Вдоль Земли, что проворно крутится
Снова с запада на восток.
И легко мне, и весело даже
Повторить этот путь не спеша,
Где белее становится сажи
Незнакомая прежде душа,
Где звенит не монетой в кармане
И не птицей в самóй вышине —
Медным коло-колом в тумане
То, что в Генуе слышалось мне.
Теплая Генуя, плещет волна.
Розы, лотки и машин вереница.
Вид из двустворчатого окна —
Возле фонтана веселые лица.
Что я забыл в этом тусклом раю,
Розовом черезвычайно?
Я на два голоса вновь не спою,
Сделать стремясь это нощно и тайно.
Лебедь, застыв, неподвижен вовне.
Облако в небе, похоже, застыло.
Рифма природы случилась во мне,
Сердце забилось и позже заныло.
Господи Боже, у белой стены
Я на коленях молюсь тебе долго —
Слишком во мне накопилось вины,
Слишком убавилось веры и долга.
Дом мой далек, и беспамятен ум,
Руки сильны, тяжелы и напрасны.
Слушает слух фонетический шум,
С коим душа и язык не согласны.
Город чужой и чужая страна,
Время чужое, и все же, и все же —
Дай мне допить мою чашу до дна
Из милосердия, Боже.
Пошуми, говоришь ты глухо,
Волчью шерсть подымая в рост,
Ты исчадие сна и слуха,
Вдруг прервавшая трезвый пост.
Желтой кровью налиты зенки,
Красных век отверсты черты,
Это предки твои, эвенки,
Довели нас до той черты.
Как грехи наши нынче тяжки,
Плащ скользит, торопясь с плеча.
Две уродины, две дворняжки,
Две дыры, поперек – свеча.
И над всем этим тонко-тонко
Светлый серп сквозь весенний дым,
И оранжевая трехтонка
Из миров, где я был молодым.
Ветви ничего, и сны оттуда
Изначально переплетены,
Два больших качаются верблюда
Вдоль земли по краешку вины.
Бережны, слепы, велеречивы,
Обжигая ноги о песок,
Слушают надежды переливы —
Бездны неглубокой голосок.
Вот они снимают с мехом кожу,
Вот ложатся медленнее сна.
Душу, на томление похожу,
Поднимают бережно со дна.
Словно соли, нализавшись смерти
И припав к придуманной воде,
Чертят на линованном конверте
Букву «мы» и следом букву «где».
Наливаясь яростью незримо,
Поднимают неподвижный глаз —
На недоразвалины не Рима,
Дородивших незаметно нас.
Принеси мне куклу из чулана,
Поиграть на время одолжи,
А потом, не поздно или рано,
Ты ее обратно положи.
Я сошью ей модную одежу,
Выглажу и фартук, и жабо.
Жизнь свою нескладную умножу,
Что без куклы было бы слабо.
Посажу ея на подоконник,
Брови незаметно подведу.
Будет у голубушки поклонник
У прохожих нижних на виду.
Что тебе до пожилой игрушки,
Как проводит чучело часы?
Ведь остались у твоей подружки
Локоны от срезанной косы.
Выпьем за развалины чулана,