Сбивший ворону в полете,
Черную, в перьях и плоти,
Прямо навылет в висок?
Чей это суп на столе,
Дымный, походный, горячий,
Суп из вороны незрячей,
Сваренный в черном котле?
Чьи это в перьях слова,
В плаче, и просьбе, и дыме,
Произнесенные в Риме
Шепотом, слышным едва?
Словно закончен сюжет,
Словно истрачена вера,
Сумрачно лыбится Гера,
Слушая лепет в ответ.
Кубок клоня на восток,
Треснувший, синий, прозрачный,
С влагою неоднозначной,
Падающей в песок.
Семнадцать градусов в июле,
И полдороги в никуда,
И трещина в шершавом стуле,
И остальная лабуда.
Ночник арбатского приказа,
Дом двухэтажный во дворе,
И незаконченная фраза
В давно законченной игре.
Терраса пыточного дома,
Зеленый цвет сквозь белизну,
Околыш черный эконома,
Являющего новизну —
Иного времени масштабЫ,
Иного подвига черты, —
И во дворе в сарае баба
Стирает грязные порты.
И мне, рожденному не к месту
И не ко времени к тому ж,
Господь послал вдову-невесту
Еще из не рожденных душ.
И оба мы в усталом раже
Беседуем на ложе пня.
И рядом дрыхнет пес на страже,
На лапы голову склоня.
Этот ветер не стал еще светом,
Это море не стало птенцом,
Только мы не узнаем об этом,
Разминувшись с не нашим творцом.
Солнце тлеет, но тлеет высоко,
Сад цветет, но заброшенный сад,
И от век отстраненное око
Снова зелено, как виноград.
Вот дитя выползает из стойла,
Краснощек, величав и глазаст,
И хлебает молочное пойло,
И читает Экклезиаст.
И, с колен подымаясь неспешно
И перстом осеняя восток,
Смотрит весело, прямо и грешно,
Прямо в рот опуская манок.
И, ловя соловьиное эхо,
Как кукушка, талдычит в ответ
Две мелодии – боли и смеха,
В коих разницы в истине нет.
Как я слушаю эти рулады,
Как их слушаем, бедные, мы
Посреди пролетарской Гренады
Поздней ночью в зените зимы.
И. Беляковой
Во саду ли, в огороде бузина гнездо качала,
Одинокая принцесса наблюдала за птенцом,
Уходила, засыпала, начинала все сначала,
С бесконечно равнодушным, замечательным лицом.
Так прошли века, и годы, и минуты, и недели,
Промелькнули незаметно и исчезли в никогда,
Так же точно птицы пели, и свистели свиристели,
И текла себе беззвучно одинокая вода.
Я, конечно, был не против принимать участье в деле
Наблюдения над бездной бесконечных перемен,
Но участники процесса этой цели не имели,
Поелику не поднялся я в развитии с колен.
Новодевичее поле возле кладбища кружило,
Соловьева прах развеян был в окрестности стены,
И в ладони помещалось то, что медленнее жило,
Чем обычное пространство, ниже солнца и луны.
Шел монах с улыбкой мимо, мать-игуменья спешила
По своим заботам важным, как столетие назад,
Где когда-то, может статься, будут плавать в дебрях ила —
Может, рыбы, может, люди, может, целый зоосад.
Ждя планету никакую,
На чужой земле кукую
И прошу кого попало
Помолчать со мной устало.
Я тебя не понимаю
И поэтому теряю.
Ты меня не понимаешь,
Не поэтому теряешь.
И живем с утра до ночи,
Словно Вий сомкнувши очи,
На краю нездешней суши,
Занавесив плотно уши.
Эта явь других не хуже,
И достойнее к тому же,
Многих вспышек и страстей
Наших избранных гостей.
Может быть. А может нет.
Сорок зим и сорок лет.
День за днем, за часом час.
Бог простит, надеюсь, нас.
Небесов неловкий клекот,
Гарь собачья на песке,
Продолжающийся опыт
Нотой тусклою в виске.
Грань иная – мимо грани,
И герань в окне – одна,
Нежный лепет в Ленкорани
Возле призрачного дна.
Что тебе начало века,
Что с того, что звук возник?
На коне сидит калека,
Ратной службы отказник.
И еще, напротив света,
Позади густых теней,
Робко падает комета
Среди вымерших камней.
Вот она все ближе, ближе,
Вот уж хвост как парус ал…
Их полет следят в Париже
Медь и вежливый металл.
Жизнь не имеет тупиков,
Как фирма «Круг и K°»,
И даже смерть в конце веков
Обводится легко.
И посему, когда закон
Нарушен мной и им,
Мне только ветер с трех сторон
Один необходим.
Мне только ветер под и над,
Закованный в гранит,
Потребен нынче в променад,
Что жизнь мою хранит.
И я распахнуто дышу,
Помимо цепких рук,
Система СИ, в системе шу,
В один и тот же звук.
И вот уже мерцает слог
Сквозь смуту тупика —
Прекрасен, как и прежний, долг,
Как тот, что нем пока.
Парус прям, и изогнута ось,
На которой крути#тся Земля,
На которой торчать довелось
По причине души и рубля.
И в другом изначальном витке,
Что на смену ушедшему дан,
Я беседую накоротке
С не женой из неведомых стран.
Я не кости мечу по столу
И не в картах ответы ищу,
Я впотьмах в полукруглом углу
Собираю из шума пращу.
А она, наблюдая за мной
И плетя непонятный узор,
С поволокой своей неземной
Не отводит рассеянный взор.
И, спеша из рассвета в рассвет,
Дни сжимают отмеренный путь,
Словно смерти воистину нет
И не в ней помещается суть.
Мы совпали, как воздух в полете
С никуда не летящей стрелой,
Как две тени в одном повороте,
Поглощенных нечаянно мглой,
И в нездешнем и общем начале,
И в назначенной кем-то судьбе,
В бедной радости с долей печали,
С общим именем во гробе.
И теперь не спеша, сумасбродно,
Не деля на вчера и всегда,
Мы живем себе слишком свободно,
Как в любом океане вода,
Не пугаясь ни воли, ни страха,
Ни потери вины и ума,
До мелодии медного Баха
От мелодии праздной Дюма.
Коснуться невзначай пространства возле слуха,
Чуть выше головы, внезапнее лица,
И, не переводя ни помысла, ни духа,
Сойти не на простор, но все-таки с крыльца.
И, не не торопя, внезапно наклониться,
Спросить, о чем уже не спрошено давно,
И медленно смотреть, как неподвижна птица,
А небо все летит и падает в окно.
И как звенит в тени прозрачно паутина,
Как ветер в волосах шуршит и не поет,
Как кисти Лакруа волнуется картина
И будущий закат горит наоборот.
Хрустальный башмачок налез наполовину,
А пряжку расстегнуть, намылить – и уже
Пора на божий свет отцу, а следом – сыну
Возникнуть и мелькнуть на пятом этаже.
Скрипит себе ольха поверх березы вздоха,
Собак далекий лай, нездешний перебрёх…
– Ну, как тебе, мой друг, текущая эпоха?..
– Да так себе, мой друг, не гаже всех эпох.
Коровий след напротив тишины,
Архивный шкап с оторванной петлей,
И две вороны молча над землей
Понуро возвращаются с войны.
И где-то там, меж облаком, блестя,
Другие птицы медленно кружат,
Отцвел бесплодно невишневый сад,
Кому-то за содеянное мстя.
Родной язык и мертвый не звучат,
Но письменно вполне еще смешны,
И тоже возвращаются с войны
В отцветший внове невишневый сад,
Где кормим мы линяющих собак,
Где собираем вялые грибы —
Счастливых дней нездешние рабы,