Вступившие с непрошлым в тайный брак.
Этот бережный звон невзначай,
Эта хрупкая фраза на дне —
И фарфор, обнимающий чай,
И прощание с присказкой «не».
Некасание легких волос,
Неоткрытие веры и сна,
Непоездка автобусом в Плес
У открытого настежь окна.
И нежизнь не у моря потом,
Черногорский поблекший пейзаж,
Безэтажный и призрачный дом
Ненадолго и даже не наш.
Тонут губы в нетерпком вине,
И слабеет над морем рассвет.
Постепенно из присказки «не»
Попадая в историю «нет».
Принцесса, туфелька, восторг
И обожание некстати,
И что с того, что я – Восток,
А Вы – мой Север по палате.
И что с того, что мы нежны
И очень бережны напрасно,
В Вас все четыре не жены
Не уживаются прекрасно.
Мы ходим по полю во тьме,
Несложной жизни пилигримы,
И дважды два в моем уме
В Ваш смысл непе– и ре-водимы.
И на краю большой зимы,
Ходя оставшихся полкруга,
Как счастливы, помилуй, мы
В непонимании друг друга.
Евгению Ревзину
Имея – не иметь, а потеряв – обресть,
Не двигаясь – лететь, меняясь – быть собой,
На самом деле мы осуществляем месть
Всему, что нам несет слияние с судьбой.
На самом деле мы поток тревожных снов
Преображаем в тех, кому мы не нужны,
На самом деле мы, не разбирая слов,
Навзрыд и невпопад к небывшему нежны.
Спадает пелена с идущих наугад,
Торопится рассвет в пространство изнемочь.
Смотри, как недвижим мгновенье водопад
И как светлее дня единственная ночь,
Как болен юный клен, растущий под окном,
Как болен старый дуб, листвою трепеща,
И как минувший век, великий эконом,
Бежит за нашим днем без крыльев и плаща.
Чужие дни, чужие речи,
Чужая музыка вокруг,
И шаль тяжелую на плечи
Накинул вежливо не друг —
Тебе, не сотворенной вживе,
Тебе, влекомой не вовне,
И в том, взволнованном, заливе
При расколовшейся луне,
И там – на перемене века,
На гребне жала и жары,
На пике недочеловека
Из неоконченной игры,
Тебе, любившей непотребно
Не жизнь, а кожу и восход,
Что растворяются целебно
Среди незамутненных вод.
Играй и двигайся упорно,
Под эту музыку скользя,
Твое движенье небесспорно,
Но лучше двигаться нельзя.
А я легко и отстраненно,
Заметив равнодушный жест,
К вам отнесусь неблагосклонно
Под блáговест и благовéст.
Парафраз из незнакомых фраз,
Из дождя надежды и письма,
Пусть не каждый, но хотя бы раз
Нас утешит в горести весьма.
Бедный мир, до одури не мой,
Белый свет, до отсвета не наш,
Приведет нас к вечеру домой
Или в полночь – в лубяной шалаш,
Где смола на высохших ветвях,
Где роса на выцветшей земле,
Белый соус в черных трюфелях
И огонь, невидимый в золе.
Вместо солнца – свечи и фонарь,
Вместо моря – галька, и песок,
И нездешней сущности букварь,
Что читает бездны голосок.
Я уйду за эхом этих даль,
За усталым отсветом дорог,
Где дамасской гильотины сталь
Преподаст очередной урок.
Бродит кошка по дивану,
На метле летает муха,
И пришла себе к Ивану
Очень древняя старуха.
Принесла в заплатах карты,
Полколоды, воска свечку,
Пива теплого три кварты
И легла к нему на печку.
На полатях пели куры,
Плыл закат в окне багрово,
И, пустившись в шуры-муры,
Изрекла Ивану слово:
– День, Иван, – большое дело,
Ночь, Иван, еще дороже. —
И ласкалась неумело —
Помоги ей в этом, Боже.
Век прошел, потом неделя,
А потом и вовсе кроха,
И еще допер Емеля,
Что кончается эпоха,
Где кому-то в самом деле
Было все-таки неплохо.
Выпил пива, вытер губы,
Бросил веник у порога.
А кругом трубили трубы,
Славя тление и Бога.
Дни мелькают, как недели,
А недели – как года.
Неужели в самом деле
Нас не будет никогда?
Ни коровы, ни собаки,
Ни излучины реки,
Ни развалины Итаки,
Всем прогнозам вопреки,
И, конечно же, в итоге
Ни Сатурна, ни свинца,
И в одном нездешнем Боге
Мы сольемся в пол-лица,
Встанем молча на пороге,
Без дыханья и лица.
И, приветствуя ушедших
Раньше нас в иной предел,
Встретим толпы сумасшедших
Без регалий и без тел.
И, хромая духом бедным,
Поплетемся в никуда
Под зеленым солнцем медным,
Досветившим без следа.
Какая музыка пасла свои стада,
Какой пастух гудел себе на дýде,
Что камня сквозь забулькала вода,
Глаза открыла голова на блюде.
Я вышел вон, гонимый никуда,
И брюки клокотали от нагрузки,
Дымились в полуметре провода
От зеркала разбившейся Тунгуски.
И чукча, брат, сквозь чум издалека
Мой праздный ум, не торопя, тревожил.
Как будто прожил я не долгие века,
А только то, что прожил и не прожил.
Процесс омоложения условен
И все-таки, увы, необходим.
Для этого потребен белый овен,
Огонь, шампур, и музыка, и дым,
Кастальский ключ и непреложность быта,
Прилива шум и пальмы у окна,
Кусок щепы от прошлого корыта,
К которому привязана волна,
И все твои несбывшиеся встречи
На тыщу лет, не прожитых вперед,
И с блюда – взгляд уснувшего Предтечи,
А может быть, Иродиады рот.
Акрополь, Дельфы и Колхида,
Еще потребна, Господи спаси,
С гвоздем во лбу – кариатида
Из влажной липы посреди Руси.
Пора, мой друг, засесть за переделку
Убогой жизни, призрачной давно,
И, взглядом беглым провожая белку,
Открыть в мороз туманное окно.
И губы шевеля тяжелым слогом,
И ум таща сквозь медленные дни,
Забыться не в молитве перед Богом
И не в природе, данной искони,
А в этом вот навозе и помете
Соседской суки, тощей и хромой,
Летящем низко трубном самолете
И даже в жизни тлеющей самой,
В остатках снов, в обмылках боли,
В железной выси ночи ледяной
И даже в той незавершенной роли
Царя царей в избушке лубяной,
В сибирской язве братского сената,
Стеклянной выси рухнувших гордынь
И в прорези зеленой автомата,
Восшедшего, как кара, из пустынь,
Нагих и нищих, мертвых и проклятых,
Несущихся на перекрестье крыл
В живое сердце всех невиноватых,
Которых Бог спасеньем не закрыл.
Пора, мой друг, иначе будет поздно,
Пусть стынет кровь и падает листва.
И в небе так невыносимо звездно
Не вопреки законам естества.
Кружи по медленному кругу
Минувшей жизни и судьбы
И не молись уже испугу
Попасть в цари или рабы.
И пей расколотую чашу,
Пустую, горькую, до дна,
Вмещающую вечность нашу,
Которая на всех одна,
Которая в узорной хляби,
Которая в моче кобыл,
В Твери, Термезе и Кулябе,
Что Бог благословить забыл,
Которая в ошметках лета
На Крите горном напоказ,
Которая в глуби рассвета,
Встречающего взрывом нас,
Которая во тьме и дыме,
В песке, пыли или жаре,
И пóлыме или полы#ме,
Где он «истле, но не умре».