Как бедный лист боготворит полет,
Единственный за вечность бедной жизни,
Который вспомнит на безликой тризне,
Когда его природа отпоет.
А где тот миг, в который мы летим
Вот так свободно и крылато? —
Быть может, тот, под дулом автомата,
Что в жизнь уже не обратим.
Быть может, тот, когда, наоборот,
Внутри тебя движенье оборвется,
Иссякнет влага личного колодца
В какой-нибудь нерукотворный год.
А может быть, не минут в должный срок —
Прыжок, полет и ветер под тобою,
Над всей вселенной сине-голубою
Звездой небесной вдаль наискосок.
Звенела музыка, листва себе летела,
И было холодно и ветрено вполне.
На звук зимы не отзывалось тело,
А просто улыбалось с ветки мне.
Меж нами были рамы, и решетка,
И лай собак в избушке лубяной,
Деревни – Оклахома и Находка,
И даже айсберг в шапке ледяной.
Меж нами были прожитые годы,
Любовь в шкафу с начала до конца,
И диалог на студии свободы,
И тень кольца на линии лица.
Еще меж нами солнце не всходило
И шли дожди в начале октября,
Чертило путь вдали паникадило,
Над суетой и праздностью паря.
И все казалось так невыносимо
От счастья, заполнявшего простор,
Что я прошел неосторожно мимо
Судьбы самой, нацеленной в упор.
Не хочу быть золой и прахом
Под копытами и стопой
И болеть неизбежным страхом
Расставания нас с тобой.
Не хочу быть травой и глиной,
Возрожденной в ином витке,
И уродливой половиной,
Только с вечностью накоротке,
А хочу быть упругой массой,
Заключенной в панцирь забот,
И лететь неудобной трассой
Или воздухом, наоборот.
Я хочу не дрожащей тварью
Сожалеть о невстреченном дне
И писать густой киноварью
Просьбу холода об огне.
И еще две пустых заботы —
Сохранить сквозь продленный век
Эту нежность до самой рвоты
И любимую имярек.
Вы поверьте, тема смерти
Не печальнее других.
Вот письмо в пустом конверте,
Поздний ужин без двоих.
Вот свеча горит напрасно,
В доме мыши и сверчки,
Что, курлыча громогласно,
Лезут в жирные бачки.
На окошках липнут мухи,
В доме дряхлом ни души,
Кривоногие старухи
Прячут медные гроши
И поют чуть слышным хором
Про весенние деньки,
Про страну за косогором,
Где гуляют мужики,
Где жужжат железно косы,
На межах торчат рожны.
И ответы на вопросы
Даже умным не нужны.
На ржавом поле ржавые ветра,
И рожь железом отливает вдаль,
И коростель выводит до утра
Один мотив по прозвищу печаль.
И что мне до разрушенных могил
В глуши афинской, выжженной дотла,
До тех имен, кого боготворил,
Молясь тайком вдали из-за угла.
Трусит осел, под тяжестью присев,
Погонщик пьян и вовсе не жесток,
Его сожрет за поворотом лев
Или убьет столетний водосток.
Какая пыль, какая тишина,
На сто веков не видно ни души,
Сюда не забредет уже война —
Не снизойдет до подлинной глуши.
Я пью стакан дешевого вина,
Платком невзрачным вытираю лоб…
А тишина печальна и дивна,
Тесна и неподвижна, аки гроб.
Куда ушли волнение, и страх,
И все надежды на веселый лет —
Наверное, сгорели на кострах
Или попали в худший переплет.
И посему пристало истолочь
Пригоршни дней фарфоровым пестом
В небес конечную земную ночь
Под Крымским или Каменным мостом.
Где тот железный крашеный гараж,
И старый пень у сломанной ветлы,
И наших слов невнятный ералаш,
Достойный безразличия метлы.
И старый дрозд некстати на скамье,
Подняв крыло, мне говорит умно,
Что все бессмертье – в детях и семье,
А остальное – бедное оно.
Но я не дрозд, не стар и не крылат,
И свой резон имею с давних пор:
Еще к семье прибавить надо – ад
И в букву ростом мелкий кругозор.
Уходит дом, как пристань, как причал,
За поворот печалей и времен,
Протяжно ворон вечер прокричал,
Но не пришел после заката он.
Потом под утро прокричал петух,
Но утро не настало за окном,
И бывший день нисколько не потух,
Забредший невзначай в ушедший дом.
Все длились в доме долгие часы,
Переполняя стены и углы,
И лаяли невыразимо псы
Из растворенной вне пространства мглы.
И музыка томительно текла,
Исчезнувшая в новой немоте,
И тусклый свет струился из стекла,
Где щи варились сонно на плите.
Стоял диван, к консоли прислонясь,
И Рунге нависал над головой.
И это все напоминало связь
Между судьбой и памятью живой.
Все длился день, затерянный в веках,
А время шло размеренно туда,
Где слушал музыку, кусая губы, прах,
Когда текла летейская вода.
Я почему-то верую в ничто,
Ищу свою дорогу в никуда
И длинное тяжелое пальто
Не надеваю больше в холода.
Кусок свечи на мелочи топлю,
Старинный крест начищенным ношу,
Я пеплу доверяю и углю,
Скорее чем огню и шалашу.
Мне ближе прах, летящий надо мной
Или осевший в листьях золотых,
Преображенный в дерн и перегной,
Чем голоса и помыслы живых.
Еще я различаю невзначай
В минувших днях, коротких, как века, —
Не скошенный косою иван-чай
И птицу за мгновенье до силка.
Карусели миг не вечен,
Что с того, что недвижим,
Век любой не человечен,
От которого бежим
В перевод, леса и оды,
В ненадежду и покой,
В храмы призрачной свободы —
От судьбы над головой,
От толпы в наряде красном.
Нетолпы без парика,
С вожделением прекрасным,
Напряжением быка.
И живя свои полмига,
Надрываемся, бежа,
Как надрезанная книга
От движения ножа.
Опустела печаль на три меры,
Отступило прошедшее вниз,
Мне немного бы воли и веры
Ненароком грядущего из.
Где заводик свечной в мезонине,
И бумаги вощеной стопа,
И вода в не разбитом кувшине
Об обломок гранитный столпа.
Где-нибудь возле Питера-града
Или в потной афинской глуши,
Коим сердце до одури радо
При участии части души.
Где я грабли возьму у сарая,
Залежалые листья сгребу
И увижу от края до края
Тень идеи в открытом гробу.
А вокруг самодельные свечи
И засаленной Библии том.
И неловкие пальцы Предтечи
Над закапанным воском листом.
Круг дыханий так не вечен,
Так прерывист, краток, скор,
Но в итоге бесконечен,
Вот до тех от этих пор.
И когда в потоки эти
Уплываем мы и ты,
Недовымершие дети,
В час не-тьмы и немоты,
Повторяя действо, множа
Все до нас и после тож —
Пастуха, оленя, дожа,
Напоровшихся на нож,
Влаги, нежности, обрыва
И еще – движенья встреч,
Не без не не-перерыва
Обращая воздух в речь.
И кому какое дело
До дыхания взахлеб,
Где легко снимают тело,
До себя добраться чтоб.
Мизерных дел невыразимый раж
Длиною в жизнь, размером в полнаперстка.
Комедии уродливая верстка,
Не вышедшая вовремя в тираж.
Вот я верхом на дряхлом скакуне,
Вот ты верхом на резвом драндулете,
А жили ли и мы на этом свете