Когда на круг ударом о стеллаж,
Моя душа упавшего не слышит,
А, в душу взяв роскошный карандаш,
Нездешним сном волнуется и дышит.
Когда во тьму дороги никуда
Я радуюсь минувшему безбожно
И в такт минуте булькает вода
В святом колодце в полночь осторожно.
М. Масейко
Остров мой необитаем
И за жизнь необходим.
Что с того, что мы растаем,
Словно в небе легкий дым.
Остров мой такого роста
И в длину, и в ширину —
Шире узкого погоста,
Выше взгляда на луну.
И еще совсем немного
Преимущества запас —
Где-то вне души и Бога
Светит месяц мимо нас.
Скачет заяц, стонет вьюга,
Пыль дорожная тепла,
И летят вдоль неба с юга
Два разрозненных крыла.
А меж ними, Боже правый, —
То ли я, а то ли мы,
Словно тени над державой,
Выплывающей из тьмы.
Купить диван, к нему построить дом,
Найти предлог и выпасть из окна,
И бедный век, великий эконом,
Покажется неярким, как луна.
Пробив земную жиденькую плоть,
Упасть стремглав в распиленный зенит,
В какой-нибудь египетский ломоть,
Что был во время оно знаменит,
Или в каляный провонявший чум
С шаманом и костром наперебой…
Как много накопилось праздных дум
У нас с тобой.
А день все тоньше, словно волосок,
А жизнь все дале, словно стрекоза,
И бездны зрак просунулся в глазок
И смотрит немигающе в глаза…
Мне хочется проснуться невзначай
В каком-нибудь стонадцатом году
И, попивая земляничный чай,
С тобою поболтать про ерунду.
Но не о том, что войны и долги,
И не о том, что выборы и град,
О том, что ночи тусклы и долги
И Петроград зовется Ленинград.
О том, что ты, живущий невпопад
В республике зачуханной земли,
Со временем ко мне заглянешь в ад,
Куда плывут подолгу корабли.
Потом мы безнадежно помолчим,
Уставясь в запотевшее окно,
О том, что род людской неизлечим
И смертен, как и прежде, все равно…
Кто-то ходит по синему полю,
Кто-то бродит по белому морю,
Кто-то ищет нездешнюю волю,
Я ему незатейливо вторю.
Кто-то ищет надежную пару,
Кто-то строит рублевые стены,
Упирая убогую фару
В непроглядную тьму перемены.
Я им вторю туманнее лада,
Непристойней любовного стона,
Из пустого осеннего сада
Или далее – из небосклона.
Ничему на прощанье не веря,
Ни на что не надеясь по сути,
Я им вторю, глухая тетеря,
Словно холоду – капелька ртути.
Эта нежность похожа на ветку,
Наклоненную сонно к воде,
На корову в зеленую клетку,
Не живущую нынче нигде,
На росу в нержавеющей раме,
В незатейливой плошке цветок,
Что однажды в двуцветной панаме
Позвонил в мой короткий звонок.
Где вы, пестрые годы разлуки,
Где нелепая речь ни о чем? —
Только сон, да случайные руки,
Да последний приют за плечом,
Да еще, безнадежнее плена,
Темной пряди в седой голове, —
Голый остров, Святая Елена,
Император ничком на траве.
Так бездарно прожит век,
Прожит мною и тобою,
Словно в мае бедный снег,
Залетевший с перепою,
Где законы бытия,
Управляемы корытом,
Не открыли ты и я
В этом мире неоткрытом.
Мало нажито детей,
Много прошено у Бога.
Копошится без затей
Безобратная дорога.
Но осталось ведь «ничто»,
«Никуда», «еще» и, кстати, —
Темно-синее пальто
На линованной кровати.
Но осталось молоко,
Не пролитое в итоге.
Так далёко-далеко
Не ступали даже ноги.
И осталась эта тьма,
Различимая до рези,
Словно призраки ума
В белых пятнах на железе.
Фонарь разбит, аптека опустела,
Над улицей туман и та луна,
Что по ночам вывешивает тело,
Иным законам верности верна.
И голый свет струится отраженно
На тьмы могил, засыпанных вполне,
Пред коими коленопреклоненно
Стоять достало безутешно мне.
Над прахом бедуина и катулла,
Над прахом жен, сожженных ни за что,
Стоять с упрямством молодого мула,
Не сняв кольцо, и желтое пальто,
И весь набор условностей и знаков,
Доступных пониманья никому;
Подобно бы стоял в ночи Иаков,
Успев отправить отпрыска во тьму.
О господи, смешно и бесполезно
Стучаться в мир, стучащийся давно,
Куда душа уходит безвозмездно
И тело, между прочим, заодно.
Проходит мост свое пространство
И достигает берегов,
Как самодельное шаманство
Во сне неведомых врагов.
А на мосту, чернее света
И ниже облака вдали,
Обводит медленно комета
Кривую линию земли.
А над землей, еще чуть ниже,
И изначальней, и смешней —
Моя любимая в Париже,
И харя пьяная над ней.
С тобою жизнь пуста,
Но без тебя пустее,
И музыка с листа
Играется листее.
Ты видишь темный вход
И выход видишь тоже,
Стекает небосвод
По напряженной коже,
Не мертвая вода,
И даже не живая
Стекает никогда,
Как рана ножевая.
И выспренно вполне
Шагает трость за мною,
Где пятна на луне
Принадлежали Ною.
Цивильное пальто
Распахнуто, как птица.
Душа сквозь решето
Так буднично сочится.
Изначально и блаженно,
Непростительно смешно,
Больше нощно, реже денно
Месяц лыбится в окно.
Он так близок, так наряден,
Так программен и пятнист,
Бесприютен, безотраден —
С древа жизни желтый лист.
Я к нему подсяду ближе,
Чашку с чаем наклоню,
Чтобы вспомнить, как в Париже
Мы гуляли с парвеню.
Как чесал он щеткой кожу,
Как ворочал головой.
А потом я жизнь умножу
Скучной стрелкой часовой
В ожидании итога,
В исчерпании стези.
Боже, Боже. Ради Бога,
Только в этом помози…
Сокращается бедное тело,
Прибавляется бедная плоть,
Завершает верховное дело
Продолжения рода Господь.
Меньше воздуха, больше неволи,
Наступает на сушу вода,
Учат мальчиков выстрелу в школе
Без раздумия и суда.
Учат девочек немилосердно
Видеть мальчиков гибельный труд.
Как их нелюди учат усердно,
Выставляя за мужество – «уд».
Вся надежда осталась – на поле,
На цветы среди бедных лугов
И на то, что в единственной школе
Столько лодырей и дураков.
Редеют первые ряды,
Тускнеют сталь и медь,
Семирамидины сады
Не засинеют впредь.
И птица вещая в садах
Не будет голосить,
Не будет в них под наше «ах!»
Не-дождик моросить.
Не будет пучиться туман
Средь медленных ветвей,
И юной девы терпкий стан
Не выгнет суховей.
И не зажжется желтый лист
По осени в саду.
А только бережно флейтист
Вздохнет в аду в дуду.
Девятнадцатое марта.
Перевернутая карта
Навзничь медленно легла
В окружении стола.
На кону судьба и дело,
Может, дух, а может, тело.