Все не здесь, нелепо, второпях,
Вечный бесконечный зоосад,
С пеной на обветренных губах,
С криком не услышанным вовне,
С тусклой и не вытекшей слезой,
Медленно колеблется во мне
Полунебезумный мезозой.
Бешено колотится вода
О границу влаги и надежд,
Где нас приютили города
И без темноты и без одежд.
Как тонка и призрачна рука,
Где-то от меня наискосок,
Словно не минуты, а века
Капают и капают в песок.
Друг не друга коснулись души,
А чего-то еще вовне
Над оранжевой долей суши,
Не приснившейся нынче мне,
Над жасминовым терпким чаем
И над супом из отрубей,
За который не мы отвечаем, —
А желание хоть убей, —
Над остывшим румяным стейком,
Над нелепой пустой водой
Между паузой и римейком,
Рядом с нежностью молодой,
И летя никуда поспешно,
Долго падали наугад
В тот лимоновый и кромешный,
В тот малиновый недоад.
Из книги «Черты и резы»
Эта книга диалога, суеты и маеты,
Книга строчек, точек, знаков, книга пауз и звонков,
Где на самом горизонте силуэт маячит – ты,
Чуть заметен, но отчетлив, многозначен, бестолков.
Я его не ждал, не ведал, жизнь живя в сплошном тумане,
Я б давно, конечно, умер, и развеяли б мой прах
Где-нибудь в Париже, Риме или прочей глухомани,
Жизнь закончив, как и должно негерою, второпях.
Но случилось, но явилось, но стряслось – с такою силой, индо стиснуло виски:
Я сижу в огромном зале, мимо рыбы и собаки, мимо гады всех мастей
Лают, плавают, несутся, и с самцами вкупе самки рвут друг друга на куски,
Доги, шпицы, носороги, осьминоги и акулы, в жанре свежих новостей.
И середь вот этой свалки, этой судороги, боли, дележа и куража,
Смуты, лепета и крика, мировой державы бранной
Я люблю, дышу, страдаю, этой жизнью бестолковой бесконечно дорожа,
Этой жизнью безымянной, жалкой, грешной, краткой, странной,
Различимой на полвзгляда, но до одури желанной.
В сантиметре от медузы, ската, гарпии, удава, на полвзмаха от ножа.
Апостроф
Александру Градскому
Прозрачная стезя, прозрачнее пространства,
Беспечные шаги вперед и наугад,
И в этом – признак тем, смешных как постоянство,
Которым, как всегда, я искренне не рад.
Скольжу не тяжело, пока что без одышки,
Теряя по пути последние «куда»,
И бабочка черна на белизне манишки,
Рука еще нежна, надежна и тверда.
И белая рука в ответ еще желанна,
Прощелкал соловей убогое «пора».
И сыплется с небес как белый порох манна,
И движется ко мне заветная гора.
Коты поют в ночи роскошно и протяжно,
И кошки вторят им победно и грешно,
И то, что мир погиб, по существу не важно,
И более того, по сущности, смешно.
То, что я тебе не верю,
Ничего, переживу.
Не нужна обуза зверю
Ни во сне, ни наяву.
Снова храм в душе разрушен,
На пожарище жнивье.
Я, конечно, равнодушен.
Не мое, что не мое.
Белый сад, немного грога.
Белки. Сумрак за окном.
Как мне мало доли Бога
В светлом имени твоем.
Поживу, опять устану.
Помолчу, передохну,
Забинтую туго рану
И в Венецию махну.
Ну а там – сюжет потопа.
Капители и мосты.
Та же вечная Европа,
Гений дряхлой красоты.
Мы были вместе до земли и воли,
До этих дней, текущих в никуда,
В еще не обозначенном глаголе,
Бесформенном, как воздух и вода.
Мы были вместе, догорев до края
И улетев в неведомо ничто,
Где призрак виден сумрачного рая,
Как солнце, сквозь сплошное решето.
И были мы и голодны, и наги,
И были неделимы и родны,
Как буквы на прозрачнейшей бумаге,
Что только Богу по ночам видны.
Миска каши да чашка чаю,
Лодка красная на берегу.
Я скучаю по тебе, я скучаю,
Наскучаться никак не могу.
Вот влетела в окошко птица
И не вылетит вон никак.
Столько лет мне нездешне спится
Среди желтых в клетку бумаг.
Разбежались по весям соседи,
Деревенский мой дом поник.
Мы по паспорту все медведи,
Ну а люди – мельком, на миг.
Я тебя в свою шерсть зарою,
Твои руки, плечи и грудь.
И упрячу в слова, как Трою,
Чтоб открыли когда-нибудь.
Мир без меня не так уж плох,
Не так уж и нелеп.
В нем сущны музыка и Бог,
Огонь, вода и хлеб.
Все так же беден отчий кров,
И светится экран,
И дети в школе дураков
Листают мой роман.
Машины мчат куда-то встречь,
И снег на проводах.
И буднична больная речь
На ветреных губах.
И я непразднично бреду
Куда-то до и от.
И долог день в жилом аду
Мгновенье напролет.
Что-то солнце подземное село,
И оно же еще не взошло.
Как качели качается тело,
Раз – не нáбело, два – набелó.
Чем мне голову время забило,
Что за сор накопился в душе,
Где подземное наше светило
В этом ветхом шестом шалаше.
Я не стал бы молиться о свете,
Если б даже он снова погас.
Мы за прошлое нынче в ответе
И за то, где и не было нас.
Вот свеча догорела покорно.
Воск скатился с теплом пополам.
Как же снова легко и просторно
В этой тьме, что невидима нам.
Шаг за шагом, страх за страхом,
Очень медленно, едва
Становлюсь достойным прахом
По законам естества.
Вот развеян я над Нилом.
Вот сижу себе ужо
В настроении унылом
В черно-бежевом «пежо».
Говорю о смысле смерти,
Что витает надо мной,
И читаю на конверте
Новый адрес неземной,
Где камин и чай с простудой,
Бронза с патиной тускла,
На диване книги грудой
У окраины стола.
И еще – за что, откуда? —
Без подстилки, на полу
Два размеренных верблюда
Дремлют, чавкая в углу.
Что-то света стало мало,
Что-то веры стало боле,
Сердце бедное устало
От чужой, не царской, воли.
Мир готовит повороты,
Несмотря на все детали,
Доведя судьбу до рвоты
От заслуженной медали.
Храм высокий полусферы,
Сто земель в пределе храма.
Наступает жажда веры
У поверженного хама.
Эпоха утрат наступила,
Дельфийский оракул молчит.
И серо-зеленое рыло
Из пазухи храма торчит.
Дорический стиль на исходе,
Колонны расколоты вкось.
И жизнь уступает природе,
Которой ей быть довелось.
В развалинах длящейся драмы
Я больше не жду перемен.
И что христианские храмы
Пред камнем акропольских стен?
Афины
Замело мою память белую,
Да и черную замело.
Что на свете я этом делаю,
С коим нынче меня свело?
Я брожу между синими соснами,
Все ищу свой зеленый рай.
Меж годами подряд високосными,
Там, где мается месяц май.
И кричу никому я, веруя,
Что отыщется где-то след,
Где мы будем самые первые,
Где других просто вовсе нет.
А земля так свежа и вымыта
Этой влагой не судного дня,
Несмотря на причуды климата,
Что не минул, летя, меня.
Мы венчались с тобой на рассвете