Пролетая над детством однажды,
Я не вспомнил один эпизод —
Не себя, полумертвым от жажды,
Над смущением медленных вод.
И тебя, не пришедшую в гости,
В длинной юбке, с косой по плечу,
И ведро на дубовом помосте,
И оплывшую к утру свечу.
И пронзительно в бездну над нами
Улетающий в выдохе дух.
Твердый воздух уже под ногами,
И закат, что еще не потух…
Что ты плачешь, в обносках старуха,
Что бормочешь, глаза заслоня,
На развалинах взгляда и слуха,
Что опять не узнали меня?
Убежало на пол молоко,
Чай пролит, и раскололось блюдце.
Я теперь настолько далеко,
Что, пожалуй, не смогу вернуться.
Я теперь у твоего плеча,
Я теперь у твоего порога.
И чадит погасшая свеча,
Продолжая смерть свою немного.
Дверь скрипит, качаясь на ветру,
Занавес колеблется похоже.
Ты еще мне снишься поутру,
С радугой, рассеянной по коже.
Ты еще проходишь через свет,
Через все, что не было и было,
Но тебя иначе рядом нет —
Незнакомо, тускло и остыло.
Тревожит день непрожитая ночь.
Тревожит сон непролитая влага.
И, кто хотел, не может мне помочь
В намерении выбора и шага.
Неужто я не разглядел судьбу
В мельканье лиц, похожих до иоты,
И не услышал судную трубу
С обломками на меди позолоты.
Неужто мы размыты до штриха,
До на свету неразличимой речи,
И тени первородного греха
Нас отсекли от первородной встречи.
А все вот так, как должно у скота.
Рога, копыта, случка и разлука.
И струйка крови у разлома рта.
И смерти шаг без шороха и стука.
Дорога вдаль длинна и холодна.
И влаги ток протяжен и смиренен.
Я выпью жизнь налитую – до дна,
Одним глотком, что ярок и мгновенен.
Не выходя вовне из глубины
Того, что неделимо и надежно.
И чувство веры, меры и вины,
Как в оны дни, мне кажется – безбожно.
И только свет, не подымая глаз.
И только дух, витающий над нами.
И все, что вдруг соединило нас,
Что называют люди временами.
Широкой юбки ветреная плоть.
Сухой листвы шуршание о кожу.
Я в храме дней молюсь тебе, Господь,
И, уходя, людей не потревожу.
Продолженье диалога
Как обратная дорога,
Как короткая стезя
Между можно и нельзя.
Продолжение завета,
Поиск праздного ответа —
Свет иной еще короче,
Так же дни сменяют ночи?
Или все сплошная тьма.
Как природа без ума.
Отмерзают остылые люди,
Мезозой начинает дышать,
Голова улыбнулась на блюде —
Вот такая опять благодать.
Вот к ладони протянуты губы.
Вот салат задышал не спеша.
Как же слезы теплы и не грубы,
И открыты, не то что душа.
Серый сумрак развешан по стенам,
И заметны полоски огня.
Там, где тело бежало по венам,
Нету больше на свете меня.
А на коже – подтеки сиропа.
А на шее – затекший рубец.
То, что выжил ты после потопа, —
В самом деле, большой молодец.
Видишь, люди мелькают повсюду.
Слышишь музыку в форме рулад.
Как же нежно привязан ты к блюду,
Погруженный по шею в салат.
Вот и дрогнуло правое веко,
Вот рука потянулась к руке.
И набросана присказка века
В самом первом черновике.
Зло и вера неразличимы.
И в добре не живет благодать.
И разгадку убогую – чьи мы —
Никогда никому не узнать.
И, увы, неразгаданно тоже,
Что за Стиксом бытует еси.
Знает это всеведущий Боже,
Но не скажет – проси не проси.
Лишь вздохнет на пустые вопросы.
Улыбнется всевидящий дух.
При мерцанье во тьме папиросы
Двух сидящих у моря старух.
Жить в аду не так уж плохо.
На войне как на войне.
Ко всему тому эпоха
Интересная вполне.
Позвонишь – не отвечают.
Жить намылишься – умрешь.
Кто в тебе души не чает,
За спиною прячет нож.
И во сне, где вся свобода
Бесцензурна, широка,
Так же мучает природа,
Как в истекшие века.
И глаза твои двулики.
И в словах двойное дно…
Даже листья повилики
С желтой смертью заодно.
Жить без веры – множить тени,
Обойдешься без меня.
Встанешь снова на колени
Возле должного огня.
Скажешь то же, сделав то же,
И забудешься опять.
Дай тебе удачи, Боже,
В даре мучить и терять.
Дай тебе глоток покоя,
Вздох простой несуеты,
Угол теплый в трюме Ноя,
Где жила бы долго ты.
Иногда во сне летала,
Ненавидела, любя.
Крепче камня и металла
Было б сердце у тебя.
Не пиши усталые слова,
Не рисуй непрожитое лето.
Ты опять и в этом не права,
Оставляя выдох без ответа.
Воздух нем, и тишина мертва.
Замер звук, тяжел и неподвижен.
Катится со стуком голова.
Тайный смысл разгадан и унижен.
Что тебе в оттенке естества.
Все на все похоже без остатка.
Подошед к нездешнему едва,
Вспыхнула открытая тетрадка.
И сумно, и гулко, и светло
Я к тебе стремим и неизбежен.
Треснуло нагретое стекло.
Звук очнулся, выносимо нежен.
Врагу не пожелаю этот дар —
Искать любви у камня и железа.
Слепая страсть – невыгодный товар.
Но этот нож полезен для надреза —
Копилки снов, аорты бытия
И горла, продолжения рассудка.
Вот почему на свете ты и я
Так связаны канатом промежутка
Всей нашей прошлой памятью не зла
И будущей, ушедшей в поколенья.
Меня всю жизнь манила и везла
Твоя душа – и сучья, и оленья.
И эта дрожь рассудку вопреки.
И мы опять – без вздоха и вопроса —
На фоне грязной, выцветшей реки
Два камня, вниз летящие с откоса.
Я уже не умираю.
Даже, кажется, дышу.
Подошед опасно к краю,
Выбираюсь на сушу.
Различаю отсвет тезы
Бездны прежней на краю.
Все бемоли и диезы
Снова правильно пою.
И, минуя ум и волю,
Снова чувствуя навзрыд,
Я свою шальную долю
Заколачиваю в быт.
Но уже иные меры
Освещают фонари.
И знакомые химеры
Дышат преданно внутри.
Клетка пуста и наружу открыта.
Ветер о дверцу колотится влет.
То ли я – жертва бессрочного быта.
То ли – не жертва, а наоборот.
Память как листья летит, облетая,
Вечер блажен, но усердствует зря.
Осень моя и судьба золотая,
Тускло мерцая и еле горя,
Что наплела ты в усердии пыла,
Чем одарила в движении дня?
Что ты в себе безнадежно сокрыла,
Думой нездешней тревожа меня?
День догорает в тумане камина,
Мрамор горяч и искусен вполне.
Жизни четвертой уже половина
Лунным серпом исчезает в окне.
Я справедлив не более, чем сон,
И вы меня не менее жестоки,
И каждый раз, зайдя за небосклон,
Я попадаю в мертвые потоки.
Вот я веслом табаню тишину.
Вот я верчусь опять в водовороте.
И, затевая новую войну,
Торчу, увы, на безнадежной ноте.
Вотще я жил до появленья Вас
В убитом мире, сером и свирепом,
Не подымая на природу глаз,
В своем упорстве, мелком и нелепом.