Одиноко по ночам.
Топчем росы, стелим травы.
В яви вместе и во сне.
В каждом жесте мы неправы.
Впрочем, счастливы вполне.
Жизнь распалась на минуты,
На короткие века,
На бессрочные маршруты
По следам черновика.
Снова лошади в тумане,
Снова всадники во тьме.
Если б было знать заране,
Что начудится в уме.
Что намчится мыслью скорой,
Что навеется взначай
Той надеждою, которой
Полон твой зеленый чай.
Я наказан был за это,
Но, быть может, и за то.
Впрочем, призрака ответа
Нет в чулане и пальто.
Кукла старая пылится.
Книги свалены в углу.
И опять в тумане лица,
Что пригрезились полу.
Ранили, минули, сгинули.
Не небесследно прошли.
Ливни целебные хлынули
И растворились вдали.
Что мы, усталые странники,
Смотрим им вслед, не спеша,
Дольнего мира избранники,
В ком не погасла душа.
Медленно, бережно, веруя,
Тихо бредем среди тьмы.
В здешней юдоли не первые
И не последние мы.
В каждой женщине спрятана дева
С запечатанной тайной на дне.
Поднимите подол, королева,
И ступайте навстречу ко мне.
В тонких струйках пахучего дыма
Мягко светится кожа твоя.
Ты сегодня родна и любима
В незнакомом краю бытия.
В нашем храме колеблемы свечи,
Воздух бешеный плавен и гол.
И звучат допотопные речи,
Перепутав и время, и пол.
Каждый раз, уходя, попадаю
В незнакомую зону судьбы.
Приближаясь к заветному краю,
Где просторы и вера в кабы —
Кабы был я инее, чем люди,
Кабы ты пожалела меня,
К голове на серебряном блюде
Ты прибавила тело огня.
И, летая по белому свету,
Поперек или вдоль наугад,
Я причалил бы к прошлому лету
У литых с позолотой оград.
И набрав незеленого древа,
И устроив с удобством ночлег,
Я согрел бы вас так, королева,
Чтобы сердце исторгло побег.
Пустота, одиночество, ночь.
Полчаса до усталого сна.
Я бы выпить с тобою непрочь
У отмытого утром окна.
Я налью полбокала вина,
Мягким яблоком вкус заглушу.
Почему я сегодня, луна,
Никого ни о чем не прошу?
За окном голубеет фонарь.
Поздний снег ноздреват и жесток.
Бормочу, как седой пономарь,
Из Катулла печальный стишок.
Может, с жизнью исчерпан контракт?
Может, вечность уже за плечом?
И качается маятник в такт.
Ни о чем, ни о чем, ни о чем.
Наконец-то будет детство,
Что мне нынче по плечу, —
То единственное средство:
Жить вчера, как я хочу.
Мы с тобой построим сани,
Дом построим и очаг,
Будем жить там только сами,
С бездной нынешней в очах.
Все дожди да будут наши
В этой шири голубой.
А когда мы станем старше,
Мы поженимся с тобой.
И венчаться под ракитой
Нам придется, милый мой,
Слава Богу, в неубитой
Жизни, грешной и живой.
Осинник чист, и лопухи теплы,
И руки пахнут жизнью и простором,
И мы с тобой на берегу Ветлы
В том будущем единственном, в котором
Нам жить дано открыто и всерьез,
И все исчислить медленно и точно,
Качаться в такт у стонущих берез
Навеселе, туманно и бессрочно.
И жить, как жить пришедшему дано
В случайный мир неутолимой страсти,
Чтобы подняться на любое дно
И жить в его велении и власти.
И знать, что мы – отсюда до всегда —
Еще вернемся в тайные чертоги.
И нас услышит мертвая вода,
Живою став на выдохе в итоге.
Оставайся одна в незатейливом доме,
Где болтаются призраки в сонной гульбе.
Словно нет никого у тебя, милая, кроме
Нездоровья людей, что бесследно прошли по тебе.
Я сыграю навзрыд твою бедную долю,
Я ладони свои расстелю под тобой.
И немного, мой друг, про себя поглаголю,
Помогая продлить твой мучительный бой
С этой жизнью шальной, не вписавшейся в норму,
В этой самой мирской полуночной поре,
Мы оставим себе только пеструю форму,
Что нужна дуракам в надоевшей игре.
Я, конечно, готов, я, конечно, сыграю
Эту музыку в хаосе громкого грая ворон,
Я тебе не скажу, что полжизни уже умираю,
А скажу – не поймешь, погруженная в страхи и сон.
Мораль пришили ночью, наугад,
И, брошенное, долго истлевало тело,
Желтело, мокло, позже голубело,
Перетекая из простора в ад.
Ни памятника бедной сироте,
Ни слова на железе и граните.
А тень ее, что вы еще храните,
Бессмысленна, как книга в темноте.
А те, кто вытирал о полу нож,
Кто дале жил без шороха и гула,
Кто брел себе устало и сутуло,
Испытывая призрачную дрожь,
Растаяли бесследно в свой черед,
Истлели для простора незаметно.
И стало все знакомо беспредметно,
Как беспредметен, в сущности, народ.
А птицы пели, лютики цвели.
И церкви голосили колокольно.
И было им нарядно, и не больно,
И милосердно посеред земли.
Усталости предела не бывает,
И даже смерть полуночно бодра.
Смотри, как снег непоправимо тает,
Не долетая кончика пера.
Мне не дано осилить вашу волю,
Болезней рой и паводок беды.
Я доиграл единственную ролю —
Роль берега для бешеной воды.
Несладок хлеб и пахаря, и прачки,
И горек сок тревоги и тоски.
Достался мне не леденец из пачки,
А только стон, вспорхнувший из руки.
Так тихо вдаль пиликает сурдинка.
Так сумрак мал и движется легко.
И роза выползает из суглинка
В небесном стиле ретро-рококо.
Мне осталось запомнить только
Голос, бешеный и родной,
Как ко мне наклонялась полька
Гладко-темной своей спиной.
Как куда-то в нездешнюю меру
Отправляла взахлеб слова,
Обращая безбожника в веру
Бога, воздуха и естества.
Где я жил временами вечно,
Где летал временами столь,
Что казалась бесчеловечна
До тебя моя каждая роль.
Ветер ветви качает ивы,
Соблюдая живой устав…
Как мы были с тобой счастливы,
Наяву и во сне стремглав.
Заходила в полдень шлюха
Попросить немного соли,
А за ней еще старуха —
Средство верное от боли.
И еще в придачу столько
Разной живности любой,
Заходила даже полька
Вместе с прошлою судьбой.
Впрочем, что об этом проку
Размышлять и толковать,
Я кладу с собой мороку
На широкую кровать,
И, насколько хватит силы,
Бреда, удали, труда, —
Мы с морокой, шестикрылы,
Испаримся в никуда.
Мы опять друг друга потеряли,
Нам опять с тобой не повезло.
Тонкий профиль выткан на медали,
С кратким фактом по излому – зло.
Это было лучшее, чем боги
Одарили бедного раба.
Подводи, чудовище, итоги
С серой кличкой – время и судьба.
Что-то было, что-то перестало
Тикать, течь, тревожится, страдать.
Долго сердце пряли из металла,
Не того, что выдумала мать.
Долго душу в сере полоскали,
Долго крали музыку и речь,
Дней остатки, кажется, едва ли
Можно от бессмертья уберечь.
Ходит воздух по гортани гулко,