Плачет ночь, не ведая о чем.
Больше нет ни сна, ни переулка
Над моим мерцающим плечом.
Что я затеял, родная, с тобой
Меряться в правде и силе?
Ты защищала меня собой,
Когда мы без Бога жили.
Ты охраняла меня кругом,
Тратя и боль, и силы,
Я ощущал тебя верным врагом
Даже в тени могилы.
Оба повержены, оба правы,
Оба несчастны и оба
Ниже помятой нами травы.
Вместе уже до гроба.
Мне б опомниться как-нибудь вечером,
Посмотреть на прожитые дни,
И умом, суетой онемеченным,
Отказаться навзрыд от родни.
И уйти незаметно из города,
И уйти незаметно туда,
Где качается вечно и молодо
Золотая навстречу вода.
Раствориться устало и весело
В этой глуби до самого дна,
(Ты мне жизнь от людей занавесила
Так, что стала она не видна).
И уже из таинственной темени
Видеть мир посторонний светло.
Без учета пространства и времени,
Дважды с коими детство свело.
В каком-то, не помню, июле
В небрежном и тесном мирке
Мы нежно с тобою уснули
От времени вдалеке.
И явь растворилась покорно,
Исчезла, пропала, прошла.
Под звуки протяжные горна,
Под взмахи крыла и весла.
И больше в забытые долы
Вернуться уже не дано,
Где что-то решают глаголы
С предлогами заодно.
Где мечены стороны света,
Где мечены все полюса,
Как в то незабвенное лето,
Где жили взахлеб голоса.
Дрожанье век в прозрачной темноте.
Шуршанье рук по шороху листвы.
Сказав слова, заведомо не те,
Я снова перешел с тобой на вы.
А дождь шумел, как будто невпопад,
А ветер мел листву по мостовой.
И наших текстов теплый водопад
Растаял, словно дым над головой.
И вы легко скользили в никуда.
Как облако вдали – за горизонт.
И небо разрезали провода,
И дождик лил на одинокий зонт.
И было все привычно до конца.
Заучено до жеста наобум.
Мир оставался снова без лица.
И без души – мой нареченный ум.
– Что есть жизнь? – говорю я себе поутру,
– Что есть жизнь? – говорю я себе, засыпая.
Словно я никогда не умру
В направлении ада и рая.
Словно буду устало беречь
Все, что встретил за долгие лета, —
Эту праздную, тихую речь
В форме выдоха или куплета,
Эту встречу, одну на двоих,
В поздний вечер, пришедший с востока,
Что был вдруг оглушительно тих
Для пришедшего рано пророка.
Как мы вслух ощущали слова,
Что входили неслышимо в тело,
И, одна на двоих, голова
Все плыла, и качалась, и пела.
Дождь ночной и ал, и долог
Сквозь закат ко мне во тьму.
И распахнут черный полог
В недостроенном дому.
И бегут по коже струи,
И стекают на ковер,
Дуют в дудку ветродуи,
Что молчали до сих пор.
Ночь качнется на балконе,
И очнется, и замрет.
А в тумане бродят кони
До рассвета напролет.
Как же жили мы без встречи,
С кем мы были наугад?
Тишина. Прохлада. Речи.
Влажной нежности парад.
Пропущенной жизни засохшие крохи.
Пропущенных дней невеселый итог.
Подайте, кто может, мгновенье эпохи
И памяти свежей короткий глоток.
Эпохи не той, что сереет повсюду.
Эпохи не той, что клокочет в зобу.
А той неземной, уподобленной чуду
И тайно похожей – взахлеб – на судьбу.
Смотри на ковер золотистого поля,
Осеннюю даль расстели на траве.
Здесь вольная воля совсем как неволя,
Здесь нету простора и места молве.
Часы осторожны, и льется из крана
Не время, не слезы, а просто вода.
И смотрит пространство устало с экрана
В счастливое детство длиной в никогда.
Спи, мое солнышко, крепко,
Все, что захочешь, проси.
Вот тебе царская кепка,
Ты ее ночью носи.
Соболь пушистый на плечи
С пестрою лентой накинь.
Что нам заботы и речи
В царстве божественном Инь.
Кот прошумел по подушке,
Хвост о ресницы задев.
Свалены в кучу игрушки
Возле неубранных дев.
Солоно, ало, пушисто.
Желтое с белым в ладу.
Тихо вздыхает монисто
В нашем счастливом аду.
Этот свет стоит еще в цвету,
А на том – погосты и печали.
Я тебя встречаю на лету
Там, где мы не встретились вначале.
Горы Плеса, Вичуги холмы.
Сухость трав и затененность леса.
Странно так, что существуем мы
В мере плоти, нежности и веса.
Снова подосинники в огне,
Листья трав окутывают кожу.
Все, что вдруг приснилось нынче мне,
На тебя я бережно помножу.
Дождь упруг, и ветренен, и бос.
Крови ток и тих, и незаметен.
Я отвечу на любой вопрос,
Что теперь нелеп и беспредметен.
А закат торопится дотечь,
От него отстать на выдох мне бы.
Так родна и безымянна речь,
Как родно и безымянно небо.
Теперь и так, и влет, и наше.
И что кому дано постичь,
Что воздух живописи краше,
Как ты его не обезличь.
И задыхаясь, и упруго
Ведя к последнему венцу,
Мы ищем в памяти друг друга,
Припав навзрыд лицом к лицу.
И тяжело, чугунно, зримо,
Руками небо шевеля,
Мы повторяем вздохи Рима,
Какими полнилась земля.
И лишь потом, когда покато,
Роняя, веруя, храня…
Мы дремлем на плече Арбата,
Укрыты занавесом дня.
Не на плече, не на востоке,
Не там, где вера и трава,
А там, где нежности истоки
Не по законам естества.
И я, тебя не приближая,
Закрыв глаза, вхожу в ничто,
Жизнь не деля, не умножая
В дырявом цирке шапито.
И то, что называли светом,
Что было кровью рождено,
Я назову всевышним летом
Прозрачным именем оно,
В котором тень живаго духа —
Как солнца призрак в витраже.
И сердце бьется глухо, глухо,
Как будто умерло уже.
Пуста дорога и просторна,
Мертва дорога и крута.
И жернова смололи зерна.
Все мимо рта.
А где-то там, за гладью Стикса,
Живут и воют на луну.
И бедный игрек, жертва икса,
Опять играет с ним в войну.
Там строят домны и заводы,
Куют орала и мечи.
Колдуют до утра уроды
Над картой мировой в ночи.
А здесь земля и перегнои,
Здесь черепа и вечный сон,
Развалины забытой Трои
Со всех сторон.
Здесь надо мной кружит Всевышний
И хладна белизна ланит…
Да Эвридики зов чуть слышный
На белый свет меня манит.
Ума великого не надо
Поверить воле и судьбе.
И вот у храма Цареграда
Играю тихо на трубе —
О том, что жил давно на свете,
О том, что верил суете
И, плавая подолгу в Лете,
Был как пловец на высоте.
Я греб крылатыми руками,
По пояс выйдя из воды.
Потом служил Прекрасной Даме,
Где Патриаршие пруды.
А дале – дел убогих груда.
И дом, где сон и молочай,
Где краем глаз заметил чудо,
Что промелькнуло невзначай.
Невыносима жизнь, но смерть невыносимей.