Пополам разъято лето,
Ну и жизнь – само собой.
В небе вспыхнула ракета —
То ли праздник, то ли бой…
Не совпали культурные коды,
Некультурные не совпали,
Стало больше немного свободы,
Стало больше немного печали.
И под музыку несовпадений,
Под сурдинку вины и расплаты
Клонит голову сумрачный гений
Среди белой больничной палаты.
То он смотрит последние вести,
То уставится в глубь небосвода,
Слишком коротко были вы вместе,
Значит, так рассудила природа.
Старинный дом у моря на краю,
Комод и свечи, пальмы и балкон.
Я пред окном в полуночи стою,
В стекле полупохоже отражен.
А за окном не видимо ни зги,
Не видно дали слышимой морской,
И чертит мотылек свои круги
В кольце огня до гибели мирской.
И никого ни возле, ни вокруг,
А только ночь, и шорохи, и тьма,
Да тот, кривой и ржавый, полузвук,
Как будто сходишь медленно с ума.
Бедный Лазарь опять различает цвета,
Слышит пение ветра на тихом юру,
Возвращение в мир, как всегда, суета,
Опыт жизни другой бесполезен в миру.
Как и прежде, кричит монотонно осел,
И торговцы опять предлагают товар.
И доносится гомон разбуженных сел,
И противен привычный корений отвар.
Так же ссорится громко с соседом сосед,
Та же пьяная брань с вечеру до утра.
И как будто прошла уже тысяча лет,
А на свете все та же глухая пора.
Бедный Лазарь встает и идет за порог,
За границу двора, за пустое гумно,
Где он жизни другой бесполезный пророк.
Но иного ему на земле не дано.
Не помню где, быть может, на Сицилии,
Пещера, гроты, лестница и свет.
Потом мы с Богом собирали лилии,
Которого, как мне сказали, нет.
Мне все равно, что говорят прохожие,
Когда такая теплая трава,
И эти дни, живые и погожие,
Я замечаю, Господи, едва.
Но слышу свет на городской окраине
И бормочу, как будто наяву,
Ни об Иóве или Каине,
А лишь о том, что я еще живу.
Зачем тебе весь этот бред,
Игры веселый шум,
Как будто дел на свете нет
Других, чем праздный ум.
Мотай обратно свиток дат,
Подробно, не спеша,
И пусть умножит многократ
Их смысл твоя душа.
И, растворя короткий век
В сосуд, который миг,
Поймешь, что мир и человек —
Продукт побочный книг.
Ольге Тимофеевой
Как хорошо вернуться снова
В берлогу с бытом визави
И стать рабом простого слова
В пределах веры и любви.
И ставить чай, и мыть посуду,
И дни подробные влачить,
И мир, как легкую простуду,
Глотком бургундского лечить.
И где-то там, в районе ночи,
Задеть нечаянно струну,
Потом смежить спокойно очи,
Предавшись будничному сну.
Жизнь наладится, конечно,
Разрулит сама собой,
И продолжится неспешно
Несмертельный штатный бой,
Будем жить под знаком хлеба,
Волю вольную беречь
И под оком зорким неба
Не кривить неверой речь.
Собирать в лесу коренья,
Летом ягоды, грибы.
И варить себе варенье,
Сытым быть зимой кабы.
И под музыку кукушки
Куковать в своем дому.
Да приличные игрушки
Были б чаду моему.
Среди обыденного шума,
Среди обыденных забот
Меня обыденная дума
И занимает, и гнетет.
Пройдя не ближнюю дорогу,
Я вспоминаю многократ,
Как было сердце близко к Богу
В молитве детской наугад.
Читая текст полуустава,
Страницы рукописи для,
Где распят Бог, а не Варавва
И плоской мыслилась земля.
И отчего случилось ныне,
Куда мой плоский мир исчез?
Летит земля среди пустыни,
Корявый шарик средь небес.
И Божий дух витает сбоку.
Где… «аз умре, но не истле…»?
Полууставу и пророку
Все меньше места на земле.
И мир этот здешний – не твой,
И тебя в нем сегодня – нет.
И этот мотив земной
Звучит уже тысячи лет.
Здешнего мира нет,
Как же ты без него?
Жил же я тысячи лет,
И вроде как не дурново.
Что же ты делаешь здесь?
Строю ограду и лажу дверной замок.
Где я, к примеру, днесь
Встретиться с милой мог.
Свищет в саду соловей,
И роза цветет опять.
«Прав на кресте человек, но солнце правей,
Попробуй его распять».
Опять качели с утра до вечера,
И мыслей бремя туманит свет.
Жизнь такова, и делать нечего,
Вопросы заданы, и есть ответ.
Не нами время для жизни скроено,
Не нами выбран ее словарь.
«До нас все слажено и обустроено», —
Бормочет мученик и пономарь.
Шумят на площади, молчат окраины,
Ползвука в пóлгода и – тишина.
Жируют мытари да правят каины.
Под них и сляпана моя страна.
Не сложилось, не совпали.
Постояли, разошлись,
Хорошо, что лишь в начале,
Хорошо, что сверху вниз.
Где твою качает лодку?
А моя – на берегу,
Щи варю, глотаю водку,
Жизнь от смерти берегу.
И живу себе в печали,
Следом – в радости живу.
Хорошо, что не совпали,
Хорошо, что наяву.
Приличен ад и не неволит волю.
И что с того, что ты не виноват.
Напрасно азмъ стократ сие глаголю,
Мне отвечают, что на то и ад.
И это значит, что кипит работа,
И профи знают автоматом роль,
И жгут умельцы до седьмого пота.
И все равны – и кравчий, и король.
Поленьев нет – компьютеры и кнопки,
И градус обусловлен не виной.
Устроен каждый в подходящей топке,
Все по расчету вечности одной.
А завтра наступают выходные,
Потом два дня назначен передых.
У каждого из профи есть родные,
И жуткая потребность в выходных.
Там, на земле, жара, поди, под сорок.
В такой мороз трясемся и не спим.
И все по плану – надлежащий морок,
И у ворот на страже – херувим.
Хорошо усталость запивать бузой,
Хорошо кукушку слушать за рекой,
Хорошо, что в мире снова мезозой,
Право вне закона, веры никакой.
Кто кого осилит, тот и молодец,
Кто кого погубит, тот и на коне.
Господи, прости нас, сжалься наконец.
Лучше быть потопу, чем сгореть в огне.
Место на ковчеге отведи в углу.
Справа – пара овнов, слева – голубей,
Наведи на море, если хочешь, мглу.
Только, если можно, Боже, не убей.
Где-то Арарата под водой гора.
Может, запах хлеба ветры донесут…
Хорошо, что в мире дивная пора.
Божий суд не скоро. А людской – не суд.
Круглая дата – рожденье весны.
Семь миллиардов лет.
И в ночь под праздник я вижу сны
О мире, которого нет.
Трава, деревья. Вокруг цветы,
Птицы поют, и над
Всем этим летаешь ты
Тьмудцать веков назад.
То быстро, словно это стрижи,
То медленно, как парашют,
И я говорю тебе вверх: «Скажи,
Как тебя там зовут?»
Ты молча рядом в ответ кружишь,
И, руку связав рукой,
Мы вместе летим над скопищем крыш,
Над незнакомой рекой.
И молишься ты: «Да не сокруши