Будничный наш полет».
И плавно летят две грешных души,
Всю ночь летят напролет.
Уходит даль куда-то никуда.
Садится солнце красное картинно,
Учтиво расступается вода,
Солидно, не спеша и благочинно.
Вот так же мир опустится на дно,
И будет рябь, где гоношилась суша.
И кто-то снимет классное кино,
Закона папарацци не наруша.
И там, на дне, где рыбы и земля,
Застынут неподвижно в смутном иле —
Бродвей, Пигаль и, наконец, Кремля
Торчащие из волн наружу шпили.
Зое Брук
Любовь – пугливая птица,
И страх у нее в крови.
Она нелюбви боится
Больше самой любви.
И так, как в холодную воду
Входит купальщик дрожа,
Любовь выбирает свободу
В дистанцию миража.
И долго не может смириться
С сутью, что ей видна.
Любовь, пугливая птица,
Все чаще живет одна.
Я живу в сплошном июле,
Гари, засухе, чаду.
Примостясь на шатком стуле,
Жизнь затворника веду.
Не хожу уже на волю,
Только в сон и миражи,
Где снега метут по полю,
Обновленны и свежи.
Где несут куда-то лыжи
Через реки и леса,
Где мне снова стали ближе
Прошлых судеб голоса.
Где мне кажется в итоге —
Как сие не назови,
Жизни суть, конечно, в Боге,
Но не менее в любви.
Столько раз прощенье явлено,
Сколько прошено в тиши.
Жизнь, наверное, оставлена
Во спасение души.
И сюда, к стене намоленной,
В свой черед приведена
Вот такою обезволенной,
Как и быть она должна.
Так молись, невольно веруя,
Душу вылечить дабы…
Все, последние и первые,
Бога сущего рабы.
Птицы в тени скворечен.
Все и теперь, как встарь.
Каюсь, что многогрешен,
Как и любая тварь.
И все же… ветра и травы,
Радуга и вода,
Как вы сегодня правы,
Ко мне заглянув сюда.
Так на душе благодарно
За свет закатного дня.
И как хорошо, что тварно
Все, что вокруг меня.
Что за сны смущают душу,
И о чем они во мне,
Почему, оставив сушу,
Я живу на самом дне?
Не реки, не океана,
А вселенского мирка.
И встаю поутру рано
Дня размерами в века.
Чищу дно сие до блеска,
Мрамор мою без конца,
Все размеренно, не резко
С верой в Духа и Отца.
День встает и умирает,
Но мое всегда со мной.
И внутри меня витает
Шарик маленький земной.
И кто их рассудит,
Приближенных к краю.
Природа забудет,
А люди – не знаю.
Явление чуда
На улице сонной,
Ужели забуду
Закаты на Бронной.
Зеленую ветку
В окне с занавеской,
И звездную сетку
В округе нерезкой,
Где по небу плыли
Корявые строчки…
Как мы уходили
Поодиночке.
Собираю камни, стены возвожу,
Снова строю крепость посреди дорог.
Снова Богу жизни медленно служу,
В этом скромном деле он и мне помог.
Птицы чуть повыше строят тоже дом,
И кроты копают под землей ходы,
Все дается только верой и трудом,
И светла награда только за труды.
Вот уже и стены, крыша и конек,
Вот и свет в окошке, и звезда в окне.
Вот уже и кошка мельтешит у ног,
И приходят гости наконец ко мне.
А вчера – лишь ветер, стужа да жара.
Под открытым небом – нежилой ночлег.
Хорошо, что было это все вчера.
А сегодня – гости, за окошком – снег.
По краю железного быта,
В надежной подвижной броне,
Живу одиноко и сыто
В подробном и медленном сне.
Но стоит прерваться миражу,
И быт беззащитности вдруг
Вступает, как воин на стражу,
И весь занимает досуг.
Мою сокрушая свободу,
Он страждет и жалить, и сечь,
Заставив живую природу
Законом святым пренебречь.
И снова бегу я на волю,
В священную видимость ту,
Где я забываю недолю
В железном и сытом быту.
Утро вечера не проще,
А сложнее и больней,
Как печально свищет в роще
Незнакомый соловей.
Все, что с вечера томило,
Поутру томит стократ,
Никуда оно не сплыло.
Виноват, не виноват.
Шаг налево, шаг направо —
Тяжелы наперебой.
Где кончается забава,
Там и жизнь, само собой.
Черепаха ползет по паркету.
Еле-еле, но только вперед,
Нас Господь призывает к ответу,
В свой, не свой, но какой-то черед.
А за окнами – знойное лето
И крикливые птиц голоса,
А под окнами плещется Лета.
И над розами – божья роса.
Выйду вон, опущу свои ноги
В ток тяжелой текущей воды.
Что мы сделали в общем итоге,
И полезны ли наши труды?
Впрочем, это ли главная мера
На весах и судьбы, и судеб.
Все решает не польза, а вера
И насущный заслуженный хлеб.
Я заглянул удачно в ад
И быстро вышел вон.
Какой там нынче аккурат,
И как он оснащен.
Котла с компьютером тандем,
И пульт компактный впрок.
Лишь там, где выход был в Эдем,
Висит дверной замок.
Там сера булькает, ее
Приятен аромат,
Но остальное бытие,
Как тыщи лет назад.
За мной захлопнул кто-то дверь,
И смолкли крик и стон.
Но беспокоен стал теперь
Любой мой здешний сон.
Едва опустит вечер тьму,
Погаснут фонари.
Так больно телу и уму,
Как будто я – внутри.
Подари мне передышку,
Сон глубокий подари,
И закрой потуже книжку
И снаружи, и внутри.
Покажи во сне мне горы,
Рай с любимой в шалаше,
Без уловок разговоры
И снаружи, и в душе.
Или нет, плесни немного
В кружку медную вина.
И верни мне веру в Бога
Вместо праведного сна.
Народ отходит медленно от сна,
И это пробуждение заметно:
Событие сие не беспредметно,
Растеряна огромная страна.
Рассеян и разъят по весям люд,
Куски земель разбросаны по свету,
И виноватых не было и нету,
Не любят сильных, ну а слабых – бьют.
О, как страна восторженно спала,
Во сне главенствуя в нерукотворной силе.
Ну а теперь – совсем проснешься – или
Как сор смахнут ладонью со стола?
Умываюсь в речке Лете
И сижу на берегу.
Хорошо живу на свете,
Жизнь живую берегу.
В речке – рыба, в речке – мели
На окраине Москвы.
Неужели в самом деле
Здесь – живой, а там – увы.
Перешел, не оглянулся,
Все забыл, что раньше знал.
Здесь заснул, а там проснулся.
Стал велик, где числен мал.
Птица клюв о древо точит,
Смотрит сверху на меня.
И идет пугливо кочет,
Гребень набок наклоня.
Потаскушка у Катулла,
У Хань-Юя – Бог и дух.
У меня в саду два стула
И опять огонь потух.