Темнота, застыли липы,
Ветви, что-то бормоча,
Как скаженные прилипли
К коже правого плеча.
Где-то плачется кукушка,
Лай лисицы молодой,
А в руках пивная кружка
С газированной водой.
И такая в сердце вера,
Что привстань – и ты взлетишь…
Но всему присуща мера
На краю отвесных крыш.
Окно задернуто стеной,
И пальма жалкая застыла.
Опять жара сменяет зной,
И снова зной заходит с тыла.
Кипят размеренно мозги,
Душа сняла с себя одежды.
И птица вьет свои круги,
Оставив не лететь надежды.
Гомер, как рукопись в огне,
Свернулся в пепел неразумный.
И все смиряется во мне
С насущной мыслию безумной —
Мир состоит из тишины,
Из листьев, тени и прохлады,
Но в жизни верховодят сны
Да бесноватые менады.
Ведь все равно и свет, и тьма
Единородны в Божьей воле.
И призрак «горя от ума»
Давно оставил мир юдоли.
Рваная ночь в лоскуты,
Утро тревоги длит.
Что же оставила ты
Меня одного, Лилит?
Сменяют друг друга сны.
Коротки и чудны.
Мы же твои сыны
После родной страны.
Смажь неземной пейзаж
И замени другим,
Пусть это будет наш
Отечества штатный дым.
С тусклым светом Стожар,
И криком не певчих птиц,
И гомоном будничных свар
В одной из живых столиц.
И стихнет, наверно, боль,
И страхи сгорят дотла.
И эта моя юдоль
Станет опять светла.
Смена коротких снов,
Яви в ответ череда.
Словно как пара слов —
Нет, и зеркально – да.
Это как быть – и не быть.
Это как здесь и – там,
Это как землю рыть
К медленным облакам.
Где-то стучит состав,
Рядом дорог гудки,
Я принимаю устав,
Нежности вопреки —
Жить, как фонарный столб,
Греть, как немая печь,
Жизнь от исхода чтоб
Все-таки уберечь.
Не принимая примет,
Не подымая век,
Здесь, между да и нет,
Бешено быть век.
Передышка, остановка,
Незатейливый привал.
Может, Рим, или Каховка,
Или Витебский вокзал.
Посижу в тени и лени,
В церковь местную зайду.
Встану в угол на колени
Возле грешников в аду.
Посочувствую немного,
За несчастных помолюсь.
И с надеждой, Слава Богу,
В мир оставленный вернусь.
Сяду в поезд, в сердце – вера.
Быт привычный и земной.
Ну а те костры и сера
Где-то тают за спиной.
У меня в саду береза,
А под ней в саду трава,
И еще большая роза
В пышной фазе естества.
Вот придет зима и скажет —
Что за мусор во дворе.
И ковер метели ляжет
В надлежащем декабре.
А в дому – тепло и сухо
И в метели и дожди,
Не стучит сюда разруха,
Не витийствуют вожди.
Здесь закон всегда на страже,
Прост и легок, как стихи, —
Если ты виновен даже,
Здесь отпустят все грехи.
В Кейсарии, на стадионе, сидя
в императорской ложе,
Иосиф Флавий наблюдал,
как плененные защитники
Храма убивали друг друга.
Бедный Флавий, служа отчизне,
Проклинаемый ею стократ,
На твоей бесконечной тризне
Что за страсти века кипят?
Не прощаемо и любимо,
Ты живешь, неземной солдат,
Добровольный невольник Рима,
Оказавшийся Римом над.
Да и нет – не имут ответа,
Под ногами тверда вода.
До другого берега Леты
Не дойти тебе никогда.
Светлане Ивановой
Вяч. Вс. Иванову
В Галилее пахнет мятой,
Пахнет диким чабрецом,
На молекулы разъятым
Царским праведным венцом.
От жары пожухли травы,
Воздух медленен и густ.
Вы, мой друг, сегодня правы,
Этот вечер златоуст.
Над горой, вдали плывущей
Сизым облаком литым,
Над священной в дымке кущей
И над солнцем молодым
Чья-то песня еле-еле
Полу-видимо слышна.
И дрожит на самом деле
Ветка ивы, как струна.
Неуправно и свободно
Жизнь беспечная течет,
Безмятежно, первородно.
Всякий нечет в оной чет.
Что с того, что боль на боли,
Что с того, что тяжело.
В онемеченном монголе
Что ни слово, то крыло.
Над водой белеет парус.
Под водой в каменьях дно.
Ну а ты себе Икарус,
Без привычных в мире но.
И скользит над бездной тело,
Любопытствуя, паря.
Раз в начале было дело —
Слово выдумали зря.
Предупреждение, наказание,
Искупление или что,
Или что не имеет названия
В эту жизнь наугад пролито?
Что за магма, металл расплавленный,
Что за воздух, огня горячей,
Это мир, мне как чудо явленный,
Только мой и больше ничей.
Чей проект это, Боже праведный,
Чья затея, какой исход,
Этот век, на удачи скаредный,
Как на счастье не щедрый год?
Чем одаришь и что отнимется,
Будет жить невзначай легко?
Или жизнь, как кувшин, опрокинется,
В землю выльется, как молоко,
Растечется, иссякнет, бедная,
Растворится, сойдя на нет.
Лишь останется чурка медная,
Подтверждая земной ответ…
Л. Сараскиной
Н. Солженицыной
Эта музыка звучала,
Эта музыка текла.
Изначально – как попало,
А в финале – как могла.
Звуки медленно кружили,
Ворожили наугад,
Целый миг мы долго жили
Этим миром грешным над.
Незнакомы, невесомы,
Неизбежны и родны.
Позабыв случайно, кто мы
В горнем мире тишины.
Позабыв земные страхи,
И заботы, и дела.
И о том, что минут в прахе
Наши скорбные тела.
Только дух – судьбы предтеча —
Будет нами до конца.
И случится снова встреча
В царстве Сына и Отца.
Грачиный грай, убогое подворье,
Прощальный свет, прощеные слова,
И где-то там – мальтийское приморье,
И где-то здесь – казенная Москва.
Как далеки холмы и буераки,
И фризы стен, и арки, и мосты,
Как близки вдруг развалины Итаки
И ватмана с рисунками листы.
Зачем нести, что все равно уронишь,
Где так конечен каждый материк,
И где твой сон по имени Воронеж,
Что тяжелее кованых вериг?
Опять дожди, и холода, и дымка
Над бездной лет, отправленных в архив.
Ни профиля, ни прочерка, ни снимка,
А только факт, что веруешь и жив.
И вот еще, к насущному в придачу,
Любить дано замысловатый быт.
И то еще, что очень редко плачу
Над вымыслом, который был открыт.
У веры – неверы в достатке
И уйма стыда и греха.
Как грустно звучит на трехрядке
Мелодия даже стиха.
А косы длинны и туманны,
А руки нежны и слабы.
Есть в имени лишь Иоанны
Таинственный смысл ворожбы.
Владимирский сад неухожен.