По пояс трава-мурава.
Мне счастья обломок положен,
И в этом природа права.
Кузнечики, ночь оглушая,
Строфу повторяя и для,
Лепечут: какая большая
Твоя неземная земля.
Восток под севером засох,
И запад съежился до вздоха,
И самой худшей из эпох
Моя объявлена эпоха.
Опять колеблется земля,
Водой с огнем пространства руша.
И убывает – море для —
Вчера незыблемая суша.
Что я на берегу стихий,
Что мы в кругу семьи и веры,
Коль поднимает веки Вий
По знаку царственной химеры,
И где, потворствуя греху,
Роль глухоты неодолима.
И снова слово на слуху
О гибели очередного Рима.
Не всеведущи и души,
Не всесущи, не бессмертны.
Да и голос лиры глуше,
Где поющие инертны.
Посижу на старой лавке,
Погадаю, пострадаю
О потере места в давке,
Ближе к брезжущему раю.
Выпью пива пол-полкружки,
Закушу его неспешно
И устроюсь на подушке
Беззаботно и безгрешно.
И встречая сон недлинный,
Ум на время онемечу,
У огня в пустой каминной
Проведу с ним тайно встречу.
И под эти тары-бары
Я проснусь беседой сытым.
И услышу звук гитары
За окном моим открытым.
Промежуточна жизнь изначально,
Между безднами хрупкий мосток,
Оттого так минута печальна,
Когда падает желтый листок.
Вот он кружится, с ветки слетая,
И сливается с влажной землей.
Ах, какая луна молодая,
Молодая луна надо мной.
Может, скажет мне дальний прохожий,
Встретив мельком на свете меня,
Отчего под железною кожей
Не случилось святого огня?
Только сна безыскусного крохи,
Только памяти смутная тень,
Да случайный из целой эпохи
И не полный, но медленный день.
Дождь стучит по серебряной крыше,
Словно пальцы по кромке стола.
Жизнь дарована, может быть, свыше —
Все же истинной в сути была.
Правилен лёт стрекоз
Над голубой водой,
Мне бы один вопрос
Перетереть с собой.
Радость поверх греха,
Или же жест ничей?
Как моя ночь тиха
В свете лунных лучей.
Сердце стучит, дыша,
И замирает вдруг,
Словно сама душа
Слушает музыку рук.
Слушает чутко так,
Любой заглуша ответ,
А вечер просторен и наг,
И так далеко рассвет.
Телесен грех и явлен наугад,
И нож скользит по безымянной плоти,
А за окном преображенный сад
И птицы по деревьям на работе.
Как долог день, как медленны часы,
И веры сон разумен и предметен,
Как равновесны точные весы,
И как их суд для глаза незаметен.
А ветер наг, и лист округлый чист.
И все, что свыше, кажется уместно.
И клавиши перебирает Лист.
В ответ душе и благостно, и тесно.
У страха красивые лица,
И временны их имена,
Пора бы в молитве забыться
И в сумраке краткого сна.
Пора бы тревожные речи
Разбавить тяжелым вином.
Я ставлю на мраморе свечи
В заброшенном доме пустом
И, прошлого дней не итожа,
Я справа налево пишу:
Прости меня, господи Боже,
За все, что еще совершу.
Тьма свивается в лица упруго,
Мельтешит, на лету ворожа,
И в пределах предложного круга,
И творительного падежа.
И в родительном та же картина —
Те же тени на белой стене,
Тень отца не похожа на сына,
Как лампада – на месяц в окне.
Но без этого, вдруг, хоровода,
Что живет, и кружа, и вия,
Что моя неземная свобода,
Что мне древняя воля моя.
Нераскаянный грех, не отмоленный грех,
Не разгадана суть самого бытия,
Среди суетных дел и веселых утех
Продолжалась бы жизнь безмятежно моя.
Но под выдох судьбы, что пришла наугад,
Я пойму – не пойму осторожно вину,
И построю свой дом, и возделаю сад,
И оставлю другим и вино, и войну.
И молясь наугад, и покорно служа
Тем, пред кем был виновен в невольном пути,
Я смирюсь наконец перед правом ножа
Искупления путь начертать во плоти.
Час деля, а больше множа,
Вел нелегким датам счет.
Почему же это, Боже,
Век стоит, а жизнь течет?
Как мгновенны лет десятки,
Как длинна надежды нить,
В том, что все потери кратки,
Нынче некого винить.
И, считая жизнь поштучно,
Тех, что ведал или знал,
Я служу благополучно
Не за страх или металл.
Дай мне силы жить неспешно,
В меру веры и стыда.
Не безвольно, не безгрешно,
Вплоть до Божьего суда.
Потускнела зима, занедужила,
Заболела зима от весны,
И растаяло тонкое кружево,
Без особой ее вины.
Черный снег по оврагам стелется,
И трава пробивает лед.
Замирает в лесу метелица
И по полю уже не метет.
По дорогам ползет испарина,
На ветвях набухает лист.
И на свист молодого барина
Откликается птичий свист.
Перевалив за тьму и светы
И страх оставив позади,
Я верю в верные приметы,
Но только в собственной груди.
Не верю в жест руки и слова,
Не верю в прочерки в судьбе,
А в то, что жизнь приходит снова,
Когда нуждается в тебе.
И ворожит, и кружит долы,
Верша и веру, и уют,
Когда, глаза открыв, глаголы,
Дрожа, и плачут, и поют.
Центр им. Блохина
…Трехгранная пирамида,
Круглая виолончель…
Воздух из жидкого твида,
Каменная постель…
…Иконы красные тени
Мечутся по углам,
Ставя навзрыд на колени
Разрезанного пополам…
Ночь
Алле Латыниной
Юле Латыниной
Что я понял, выйдя за грани
Единственного бытия,
Что там, еле видим в тумане,
Похожий и все же не я.
Тот, кто теченье Леты
Провел ножом по груди,
Не верит больше в приметы,
Которые впереди.
В стеклянном окошке лица,
Ребенка расплывчатый свет,
Как будто прошлое снится,
Которого больше нет.
И ты – меж двумя берегами
Беспамятства и небытия,
Где время считают веками,
Жизнь из соломы вия.
Ножи положены в чехлы,
И память видит сны,
Где ветви ветреной ветлы
Легки и зелены.
Плывет воздушная кровать
Поверх берез и дат,
И сердце, кажется, опять
Надежно, как солдат.
Рука сильна и нетверда,
Движения просты,
И дней проходит череда,
За сутки – две версты.
Лечу куда-то наобум,
И безогляден путь,
И сердце понемногу ум
Перемещает в грудь.
Начать бы с чистого листа
И каждый шаг направить в даль.
Где даже в помысле чиста —