– Стоп! – крикнул Юрьев. – Хорошо! Все сначала.
Сцену прогнали несколько раз, сняли со всех ракурсов, после чего переместились вниз по улице, к окраине городка. За спиной зловеще чернела на фоне неба церковь, щетинилось крестами кладбище. Сняли, как толпа тащит Далимира по дороге и как величественно следует за разъяренными крестьянами коварная Эстелла. По дороге крестьяне весело орали, пили пиво из захваченных кувшинов, и, когда локация снова сменилась, Даша спросила у Матвея:
– Зачем они пиво пьют?
– Так в книге описано, и Сергей тоже хочет, чтобы все было исторически, – усмехнулся Тихомиров, подставляя лицо, чтобы Даша пририсовала кровь на веках. – Между прочим, писатель не обманул, я уточнил. У чехов был свой способ упокоить вампира – с песнями, плясками и пивком. Веселая нация.
– И тебе нальют?
– Не в этом фильме. Хотя известен случай, когда одна так называемая вампирша выпила почти все пиво, пока ее доставляли к месту казни. Хоронили ее, надо полагать, с особенным удовольствием. А мне пива не достанется, только чеснок.
Под прицелом двух камер и взглядом режиссера статисты бодро копали могилу, разбрасывая комья земли. Марина стояла неподалеку, сохраняя высокомерное выражение лица. Крестьяне связали Матвею руки за спиной, подтащили бутафорский гроб, продолжая пить, петь и улюлюкать. Пламя факелов металось под налетевшим ветром, растрепало Матвею волосы. Даша смотрела не отрываясь, как будто кино ей показывали уже сейчас. Вот Далимир говорит старосте:
– Послушай, Ондржей, мы с тобою сколько вместе пили, жили сколько? Я разве не помогал, когда ночной пожар случился? Твою жену из пламени вынес.
– И не обгорел совсем, ибо ты исчадие ада! – кричит в ответ староста. Он нервничает, потеет, постоянно трет руки и не совсем уверен в том, что творит.
– А ты, Збинек? – обращается Далимир к другому мужику. – Я ли не вылечил твою дочь?
Мужик плюет себе под ноги и отворачивается.
– А ты, Хранка?..
– Не давайте ему заговорить себя, – громко произносит Эстелла. – Он опутает вас чарами.
Крестьяне орут; за мгновение до того, как Далимира укладывают в гроб и начинают опускать в могилу, он одними губами спрашивает у Эстеллы: «А ты?..»
– Стоп! Так, еще дубль, и не один, я хочу крупный план, и Матвей, будь любезен, уцепись за землю, расставь ноги чуть шире. Когда они тебя будут укладывать, засмейся и скажи это свое – «не ведаете, что творите». Именно тогда, когда тебя будут опускать в гроб, мне нужна эта фраза в движении.
– Да, хорошо.
– Марина…
Даша подбежала, чтобы подправить Матвею грим, Лика быстро елозила кисточкой по лбу «заблестевшего» старосты – пожилого чеха, получившего образование в МГУ еще в советские времена. Юрьев что-то говорил Марине и экспрессивно размахивал руками, а она величественно кивала, не выходя из роли.
– Как? – шепотом спросил Матвей, пока Даша снова подрисовывала ему веки, и она показала большой палец.
– По местам! – крикнул ассистент режиссера, а кто-то из реквизиторов взвыл замогильным голосом:
– Тащите гроб на колесиках!
И все захохотали, и даже Марина улыбнулась, и через минуту актеры снова скалились в камеры, укладывая Матвея в тот самый гроб, и трагизм мешался с закадровой комедией.
10
– Не гневайся, хозяин, я ищу своих братьев; сегодня я заблудилась в этом лесу и вошла в твою избушку. Разреши мне здесь отдохнуть.
– Я – Ветер, и каждого, кто станет на моем пути, я смету. Но ты устала с дороги, и я разршаю тебе отдохнуть.
Обратно ехали весело, удовлетворенные результатами работы (Юрьев получил нужные ему кадры и угомонился, а нет для командного духа ничего более вдохновляющего, чем довольный начальник), и Матвей через некоторое время снова подсел к Даше. Она была рада. За прошедшие дни она стала воспринимать их странную дружбу легче – Тихомиров действительно вел себя словно давно знакомый сосед, и это расслабляло, это… немного обманывало. Не то чтобы Матвей специально собирался Дашу обмануть. Просто она себя знала.
– Когда меня клали в гроб… – задумчиво начал Тихомиров, и Даша не выдержала и захохотала – к ней даже обернулись. – Что такое?
– Ничего, извини… те. Просто так звучит…
– Я понимаю, – он улыбнулся. – Но стараюсь говорить правду. Именно когда меня клали в гроб, я подумал о том, как иссякают легенды и что приходит им на смену.
– В смысле? – не поняла Даша.
– Смотри, что получается. – Он удобно устроился в автобусном кресле, сложил ладони «домиком». – Мы ходим по этому городу, и нам рассказывают легенды, так? Они вплетены в сценарий, они вплетены в саму Прагу, не оторвать. Но все они относятся к эпохе Средневековья, самые новые – к девятнадцатому веку. А потом пришли машины, границы мира стали более прозрачны, мир сдвинулся, обрел новые скорости, и… это уничтожило сказку. Лепреконы попрятались, привидения кому попало не являются, все можно осветить, задокументировать, проверить с помощью британских ученых. Современная архитектура вызывает восхищение человеческим гением, но не рождает сказки. А кино… Кино, пожалуй, способно это компенсировать. Оно нереально, сказочно, оно дает нам новые легенды, которые мы пересматриваем и пересказываем друг другу. Почему ты на меня так смотришь?
– Ты очень разговорчивый, Матвей, – сказала Даша негромко. – Мы мало общаемся, но обычно ты менее эмоционален.
– Это все гроб, – сказал он серьезно, – и чеснок, которым меня накормили на всю оставшуюся жизнь.
– Как же чесночная рулька пана Ладислава?
– У него много других хороших блюд. Кстати… Дарья, не хотела бы ты…
– Я бы хотела, – прервала она его сразу, – но не могу. Сегодня я заканчиваю в гримерной, остаюсь последняя, и я не знаю, насколько это затянется. Нам с Марь Иванной нужно еще кучу вопросов утрясти на следующую неделю, и я…
– Я понял, – в свою очередь прервал ее Матвей. – Хорошо. Пойду выпью пива с Галаховым и компанией.
– Извини.
– Не за что извиняться, Даша. И… ты можешь не опасаться, я не собираюсь развлекаться за твой счет.
Дарья окончательно перестала что-либо понимать. Все-таки для подобных разговоров она слишком мало его знала.
– В каком смысле развлекаться, Матвей?
– Я не Галахов, – отчеканил он. – И ни в коем случае не позволю себе…
– Так, стоп, – сказала Даша, внутренне удивляясь: обычно она такой смелой с мужчинами вовсе не была. Обычно складывалось совсем по-другому. Но Тихомиров… он изначально воспринимался как существо иного порядка – актер, объект приложения ее, Дашиного, мастерства. И то, что он становится другом (или хотя бы хорошим знакомым), облегчало производственные отношения. С ним было легко, как с Казимиром, которого Даша знала всю жизнь. – Этот гроб явно не пошел на пользу. Зайдем с другой стороны. Матвей Александрович, я вас ни в коем случае не хотела ввести в заблуждение. Я не… – Она не знала, как бы корректно сказать, что не собирается ловить его в широко расставленные сети и крутить роман со звездой, просто ради престижа, да ради чего угодно! – Я надеюсь, что веду себя достаточно… уважительно.
Матвей посмотрел на Дашу, потом за окно (там уже мелькали освещенные пригороды), потом изрек глубокомысленно:
– Это все гроб.
И замолчал, загадочный.
Даша поколебалась, потом протянула ему ладонь:
– Мир?
– Труд, май. – Тихомиров пожал протянутую руку. Даша прикасалась к нему целыми днями, нанося и стирая грим, но лишь это рукопожатие отозвалось непонятным тягучим ощущением внутри, словно хотелось, чтобы за ним последовало что-то еще.
В отель Даша в тот вечер пришла поздно: засиделись с Марь Иванной и Таней над графиком съемок. Остальные отправились погулять в город – вечер выдался отличный, теплый, а на следующий день съемки стартовали поздно невероятно, аж в девять утра. Лика написала континьюити, разложила фото и отпросилась гулять вместе с остальными, и Даша с чистой совестью ее отпустила. Несмотря на то, что пришлось работать сверхурочно, чувство выполненного долга грело. Когда Даша пришла в номер, Лики еще не было. Впрочем, молодежь собиралась гулять допоздна, поэтому особо беспокоиться не стоило. Даша упала на свою кровать, завернулась в одеяло, вытянула усталые ноги и даже не успела подумать, какая муха укусила Тихомирова с его странными разговорами. Заснула.
Когда будильник прозвенел в семь, Даша протерла глаза и обнаружила, что Лика, по всей видимости, в номере не ночевала. Всерьез беспокоиться, конечно, не стоило: в начале своей гримерской карьеры Даша сама частенько просиживала с приятелями-коллегами всю ночь, однажды загуляла с симпатичным осветителем, который во Львове лазил для нее за каштанами через забор городского сада. Чудесная была ночь, такие не повторяются. Напевая, Даша оделась, нацепив смешную майку с надписью «Work for food»[3], любимые желтые браслеты, и пошла сначала на завтрак, а потом на работу. Завтракали еще немногие; отчаянно зевающие коллеги рассказывали о грандиозном загуле, включавшем пару ночных клубов, и возвращении уже под утро. Лики и тут не было, но вдруг ей попался такой же осветитель, как в свое время Даше? Хорошо бы у нее сложилось. Хорошо бы…
Телефон взорвался противной трелью, и, бросив взгляд на экран, Даша поморщилась и отключила звук.
Никто не испортит ей настроения, кроме совести, просыпавшейся периодически и шептавшей: «Ты здесь незаконно!»
По правде говоря, этот факт Дашу чрезвычайно удручал. Она не привыкла вести себя подобным образом, но… она была вынуждена поступить так, просто вынуждена! Иного выхода она не видела, а в России ее бы нашли быстро. Остается терпеть и молчать.
В смешанных чувствах Даша явилась в гримерку – и обнаружила Марь Иванну в еще более смешанных чувствах.
Тетя Маша стояла у своего столика, горестно потрясая какой-то баночкой и приговаривая:
– Ах, глупая я, глупая женщина!