Как и в реальной жизни – никто не застрахован от смерти…
Даша вспомнила лежащую в гробу Лику и вздохнула. О шутнике пока ничего не выяснилось, но еще только полдня прошло, и на студию не возвращались. Даша знала только, что Анжелику не увезли в больницу, оставили в студийном лазарете. Значит, опасность действительно невелика…
А Матвей, обронив загадочные слова о поимке злоумышленника, больше об этом не говорил и весь день Дашу смешил. Рассказывал ей истории, забавные в основном. О раввине Лёве и золотой лампе, о пакостниках-гномах и жадных пекарях, о водяных и привидениях, о танцовщице с Озерова (последняя история, впрочем, была страшновата). Тихомиров так старался, что развеселил не только Дашу, но и всех гримеров, и всех, кто оказался в зоне поражения. В нем словно бил ровный, теплый источник света, лившегося, как вода, и в нее можно было окунуть руки и постоять так, пока настроение не исправится.
Может, это и есть сияние таланта?
Или обычная человеческая доброта?
…Злату улочку для съемок выбрали не случайно: ведь именно здесь согласно роману Майринка «Голем» возле стены у последнего фонаря существует порог в другой мир. Конечно, туристический аттракцион отменный, да и портал в иное измерение можно увидеть только в туман, однако вечером, на съемках вампирского сериала, тут тоже было весьма тревожно. Маленькие домики, когда-то построенные для стрельцов и прижимавшиеся к городской стене, позже ставшие обиталищем ювелиров и алхимиков, зловеще посверкивали темными окошками. Съемочной группе повезло: в прошлом году улицу еще реставрировали, и ничего снять бы здесь не удалось. Конечно, чешские умельцы (да и российские, если бы понадобилось) могли бы возвести декорацию в павильоне, однако Юрьев, известный фанат натуры, на такое пойти не мог.
И Даша его понимала: даже не окутанная туманом, освещенная со всех концов мощными лампами, Злата улочка производила нужное впечатление. Тут должна была развернуться битва между подручными Могильного Князя и ренегатом Далимиром, с колдовством, спецэффектами и неизбежным поражением отступника. Из спецэффектов присутствовал только дым, который должны были в определенный момент выпустить дым-машины, а все остальное создадут на компьютере. Видимо, немало спонсорских денег получила компания от господина Шумкова. Спецэффекты и съемки на такой натуре стоят дорого.
Развернуться на Златой улочке, конечно, было тяжело – очень узко. Тем не менее старики-профессионалы работали отлично: и камера могла ездить туда-сюда, и приборы стояли где надо, и еще люди помещались. В окнах домиков зловеще висели невинные сувенирные цветочки, похожие на детские поделки, – милая мелочь, которая сыграет зловещей деталью и вызовет безотчетное чувство тревоги у зрителя. А когда зритель вовлечен в процесс и сопереживает главному герою, фильм имеет успех.
Даша подтащила столик и кисточки поближе к месту съемок, чтобы, как всегда, сидеть наготове. Завибрировал мобильник в кармане джинсов, и Даша так задумалась, что автоматически вытащила его, не посмотрев на экран.
– Да!
Короткое зловещее молчание, а затем холодный голос произнес:
– Наконец-то.
Даша обмерла. Все чудеса, окружавшие ее только что, лопнули со звоном, словно на стеклянную вазу уронили кирпич.
– Что молчишь, красавица? – продолжали в трубке. – Не хочешь со мной говорить, да? А я с тобой хочу! Какая неразговорчивая фифа, а!..
Даша молча нажала на кнопку сброса вызова. Экран погас, голос исчез, но остался звучать в голове – насмешливый, жесткий, наглый. Она хотела избавиться от этого голоса если не навсегда, то на три коротенькие недельки, но не получилось…
Придется возвращаться.
– Даша! Даша, эй! – Лена дергала ее за рукав. – Тебе Тихомиров машет, подойди к нему!
Ничего не понимая, не осознавая, при чем тут Тихомиров, кто он такой и где она вообще, Даша двинулась в указанном направлении.
– У меня парик немного сбился, поправь, пожалуйста, – сказал Матвей, вгляделся в лицо своей гримерши и уже совсем другим тоном, резким и деловым, спросил: – Дарья, что случилось?
– Все в порядке. – Даша поправила ему парик, не понимая, хорошо поправила или плохо, поморгала, чтобы прийти в себя и спрятать подступившие слезы, и сосредоточилась. Плохо поправила – прядка вон торчит. Даша потянулась к парику снова, но Матвей перехватил ее руку.
– Я вот этого отчетливого вранья, – сказал он еще резче, – не терплю. Хватит, один раз я не настаивал, но во второй такого не будет. Я за то, чтоб все было честно. Ты расстроена. Что произошло?
– Матвей! – Юрьев за камерой тоже начинал терять терпение. – Ты навел красоту или нет? Дарья, убирайся из кадра!
– Извини, – сказал Тихомиров, смягчая тон, – не хотел на тебя кричать, но я… не люблю этого, действительно. Чем тебе помочь?
Даша, высвободив руку, все-таки поправила ему прядку, улыбнулась и шепнула:
– Сыграй лучше всех.
Он прищурился, наклонил голову набок, как любопытный ворон, подумал, поймал снова Дашину ладошку и поцеловал тыльную сторону.
На виду у всех.
Под прицелом камер, под взглядом Юрьева, рядом с маячившим неподалеку «Могильным Князем во всем его ужасающем величии» (смотреть страшно – постаралась Марь Иванна, ничего не скажешь!). Матвей Тихомиров поцеловал Даше руку (звякнули браслеты) и проговорил угрожающе-весело:
– Ну ладно.
И от этих ничего особого вроде не значивших слов Даше вдруг сделалось спокойно.
Ни разу еще ни один мужчина не говорил ей «ну ладно» так, словно закрывал от пуль.
– Ого, – сказала Юлечка Терехова, когда Даша возвратилась на свое место, бегом вылетев из кадра. – Что это Тихомиров такой с тобой галантный, а?
– Ничего, – пробормотала Даша. Щеки пылали.
– Ага, как же. Небось любовь на Карловом мосту загадала, теперь сработало? – поддела ее Юля.
– Нет, – вздохнула Даша, – не любовь.
Она просила у Яна Непомнуцкого ясности пути и возможности разобраться, однако пока святой не слишком-то хорошо ей помогал.
Или помогал все же?
Она смотрела, как Матвей ушел в дальний конец улицы, как Галахов встал напротив него, как заняли свои места члены съемочной группы, каскадеры, статисты… Короткое «Мотор!» – и сцена оживает, и Матвей идет по улице, а навстречу ему выходят убийцы, от которых теперь не уйти.
Даша смотрела, ей казалось, что она уже видела это когда-то: один против всех, победить нет возможности, но он все равно идет, потому что деваться ему некуда. В десятке фильмов она такое видела. Лица и декорации меняются, а герой, по сути, нет.
Он все равно идет…
Именно в этот момент, на старинной Златой улочке, где когда-то алхимики проводили ночь над колбами и алкали золота, Даша по уши влюбилась в Матвея Тихомирова.
Она не знала, что так бывает. Словно что-то сдвинулось внутри, сложилось: и звонок, и эта сумасшедшая поездка, и свиная рулька у пана Ладислава, и дурацкий, дурацкий гроб, и загаданное в тумане желание, и это последнее, многозначительное «ну ладно». Однако внутри у Даши словно раскрылся цветок, с шорохом выпустив тугие прохладные лепестки, и все стало понятно, довольно просто и ужасно сложно.
Матвей сказал: он за то, чтоб все было честно.
Даша врала ему и всем врала.
Это надо исправить, хотя бы наполовину.
Больше не хотелось плакать, телефон она отключила, руки не дрожали. Она подбегала к Матвею и Диме Галахову в перерывах, делая свою работу, улыбаясь им мимолетно, и Тихомиров все смотрел на нее – о, как он на нее смотрел!..
Даше казалось, что, когда он раз за разом идет по Златой улочке, чтобы в энном дубле проделать с каскадерами те же элементы драки, – он идет к ней. Улицу заволокло дымом, сломался вентилятор, Юрьев то ругался, то восторженно восклицал: «Ах, мерзавцы, хороши-то как!» – и Могильный Князь стучал о брусчатку красивым витым жезлом. А Матвей шел, шел, снова и снова, и смотрел в Дашину сторону, но все никак не мог дойти.
Когда через два с половиной часа режиссер сказал заветное «Снято!», все с ног валились: сцена далась неожиданно тяжело. И дело не в большом количестве трюков, исполняемых актерами, не в узком пространстве и не в дыме, который все заполонил, а во внутреннем напряжении. Уж Даша его ощущала в полной мере.
Она разгримировала сначала Галахова, искусно подпорченного во время битвы (храбрый Далимир без боя не сдался), а потом Матвея. За актерами пришла отдельная машина, чтобы отвезти их в отель, однако Тихомиров покачал головой:
– Я поеду в студию. Хочу узнать, что с ассистенткой.
Только тут Даша вспомнила про Лику – вот ведь неблагодарная, забыла почти!
– Можно позвонить и узнать, – предложила Лена, но Матвей покачал головой и от легкого пути отказался.
Они с Дашей не разговаривали, пока не сели в автобус, оказавшийся вовсе не местом для приватных бесед: на сей раз «Мерседес» ехал битком набитый. Матвей огляделся, обронил очередное «ну ладно» и негромко спросил:
– Итак?
– Матвей, – сказала Даша, почему-то очень волнуясь, – ты не обижайся, но я сейчас ничего рассказывать не буду. Не здесь. Если ты действительно хочешь что-то от меня услышать… если тебе интересно… давай после того, как проведаем Лику, уйдем в тихое место, и я скажу, в чем дело. Это не очень просто. Ладно?
– Святый боже, какие глаза у пани! – протянул Матвей, превосходно имитируя чешский акцент. – Колдовские глаза! Пани совсем меня приворожила, я готов делать, что она скажет!
Даша засмеялась, и дальше ехали молча. Матвей достал из сумки плеер и слушал музыку, откинув голову на спинку кресла – устал, видать, – а Даша смотрела в окно, за которым проплывала лучистая вечерняя Прага. Было одновременно хорошо и страшно.
Хорошо – потому что она хоть кому-то скажет. А страшно – потому что неизвестно, как Матвей отреагирует.
«Чтоб все было честно». Как это трудно, святый боже…
На студии разгрузились, разложили все по местам, и только после этого Лена, Даша и Матвей пошли в лазарет. Юля и Марь Иванна тоже хотели пойти, но Янаева их отговорила, сказав, что большому количеству посетителей чешские медсестры точно не обрадуются.