окойно, брали пищу, делали одолжение. Даша повернулась спиной к мосту и лебедям, чтобы ни на что не отвлекаться. Матвей молчал, не торопил, не мешал. Так просидели минуты три.
– Ладно, – сказала Даша и прочистила горло. – Ты сказал, все должно быть честно. Я должна тебе сознаться, я больше не могу. На самом деле, я не должна была сюда ехать.
– Марь Иванна говорила, что ты кого-то заменяешь…
– Нет, – Даша покачала головой и сглотнула. – Я… я сюда преступным образом попала. Должна была ехать новенькая, Ира Городецкая, а я – пойти в отпуск. Только мне нужно было уехать из Москвы, и обязательно в Евросоюз.
– Так, – сказал Матвей и чуть подался вперед, скрестив руки на груди, – давай по порядку.
– О господи, если б я еще знала, где он, этот порядок… Ладно… – Даша сцепила пальцы, чувствуя, как они слегка дрожат, и дрожь передается в локти, в позвоночник. Всегда непросто сознаваться в подобных вещах. – Я живу с мамой, отец нас бросил, когда мне было одиннадцать. Уехал далеко, мы ничего о нем с тех пор не слышали. Я его очень любила, и мама тоже, и я видела, как она страдала и как ей было нелегко одной. Может быть, поэтому… да нет, точно, именно поэтому я не могу долго оставаться одна. Мне нужно, чтобы вокруг были люди и чтобы у меня был… парень, просто был, замуж сразу мне не надо, просто чтобы не одной…
Матвей вдруг расцепил руки, наклонился вперед и положил свои ладони на Дашины.
– Так.
– Я встречалась… с разными. Кто-то получше, кто-то похуже, работа такая, что с людьми знакомишься, выбор есть… Ну и мечтала, конечно, – усмехнулась она. – Каждый раз казалось: вот, это большая любовь, насовсем! Время шло, любовь проходила, да и с самого начала было ясно, что это ненадолго, я просто… себя обманывала. Но было так страшно – одной, что вечером некому позвонить и в кино не с кем… Ты не думай, Матвей, я не…
– Я не думаю.
– Хорошо… ладно. А три месяца назад я вдруг столкнулась во дворе со своим бывшим одноклассником, Гришей Ферапонтовым. Мы за соседними партами сидели, он в меня жеваной бумагой кидался.
– Верный признак влюбленности. И что же господин Ферапонтов, вспомнил о старых чувствах?
– Угу. Мы поговорили, слово за слово, он меня пригласил на свидание. Я пошла… Мы встретились пару раз, болтали. Он не большого ума человек, но мне казалось – приятный. Однако я понимала, что долго так продолжаться не может, он книгу-то дай бог одну в год читал, в общем, я ему сказала, что ничего у нас не выйдет. А он… не согласился.
– Не согласился, значит.
– Да. И я сразу не поняла, что вляпалась. – Даша подняла глаза и посмотрела на Матвея. Тихомиров выглядел задумчивым. – Потом уже выяснила, что Гриша… у него не совсем честный бизнес, так скажем. А по виду нельзя определить, он неплохо выглядит. Я думала, он топ-менеджер или владелец фирмы небольшой, а он… и друзья у него под стать, и… короче, он сказал, что не отпустит меня и что так просто его бортануть нельзя.
– В сетях криминального авторитета, – прокомментировал Матвей. – Я понял. Что дальше?
– Дальше было очень муторно и долго. Я от него бегала, он бегал за мной и названивал каждые пять минут. Как-то я не выдержала, высказала ему все, кричала на него, хотя, Матвей, я вообще ни на кого не кричу… И он сказал, что я могу не трепыхаться. С такой гаденькой улыбочкой сказал. Что если я не соглашусь с ним встречаться, то сильно пожалею, а еще у меня имеются драгоценные родственники, вроде мамы, с которыми ведь может что-то случиться, правда?
Она содрогнулась, вспомнив тот разговор и пустые холодные глаза человека, который ей, вот странно, сначала понравился…
– Я испугалась до одури. Маме, конечно, ничего не сказала, у нее здоровье так себе, нечего ее пугать. Уговорила потихоньку съездить к тете Евдокии под Нижний, выпроводила из Москвы на природу, но Гриша вроде не заметил. Я его так боялась, Матвей. Иногда видела, как его… сотрудники у дома караулят – за мной присматривали. А мне на работе как раз отпуск дали, я сначала думала тоже в Нижний поехать, но он ведь там нашел бы меня мгновенно! Просто проследил бы. Мне надо было сбежать. Тогда я взяла в сообщники Казимира…
– Казимир – это кто?
– Мой двоюродный брат, сын тети Евдокии. Он по профессии программист, а по призванию хакер. Я его подговорила на… преступное деяние. Поздно вечером, после съемок, я стащила ключи у охраны, и мы с Казимиром забрались в директорский кабинет. Там Казимир вскрыл все пароли, и мы все поменяли: сделали так, что Ира Городецкая полетела в Турцию, а я – сюда, вместо нее, в Прагу. У Гриши нет визы в Евросоюз, я знаю. В Турции он бы мог меня достать, а здесь – нет. И я улетела вместо Иры. Мы ей позвонили, Казимир представился сотрудником студии и объяснил перестановки. У нас ведь часто все меняется, Ирина согласилась в Турцию лететь, режиссерам и помрежам на вылете уже все равно, лишь бы комплект, – а тут мы и в билетах имена изменили, и во внутренней документации, даже в платежных ведомостях. Мы все подделали, всех обманули, это когда-нибудь обязательно вскроется, и мне ужасно стыдно. Я трусиха, Матвей. Трусиха и преступница. Но мне было так страшно за себя и за маму, что я все это натворила. Я сама во всем виновата…
– Дарья, – сказал он негромко, – стоп. Давай оставим самобичевание до лучших времен.
– Мы с Казимиром были как шпионы. Он рано утром подъехал к моему дому и забрал меня, на машине отвез в аэропорт, и я прилетела сюда. А потом Ферапонтов выяснил, что я сбежала, и начал названивать. Я в тот день забыла телефон в гримерной, пришла, а там куча неотвеченных вызовов. Вот я и ревела в твою рубашку, Матвей, – сказала Даша, распрямляя ссутуленные плечи. Хватит праздновать труса, нужно вести себя достойно и отвечать за свои поступки. – Не потому, что я все еще пугалась, а потому, что я такая глупая и нерешительная и навлекла неприятности на себя и, может, маму. И еще с Ирой так поступила, всех обманула. Ты вправе меня презирать.
Тихомиров помолчал, а потом задумчиво поинтересовался:
– Я, конечно, вправе. И не стану отрицать, что так поступать не следовало, это действительно против студийных правил. Хотя ты немного не права, и вряд ли кто-то заметит это в нашем вечном российском бардаке. Если гримерша Ирина не затеет разбирательство и не примется дотошно выяснять, почему ее вместо Праги отправили в Турцию и кто ей звонил, ты имеешь все шансы избежать уголовной ответственности. Это я тебе, голуба, говорю как краевед. – Он помолчал. – Но с презрением я повременю, Дарья, если ты мне позволишь. Спасибо, что рассказала. Я не хотел бы, чтобы у тебя сложилось превратное представление о том, будто я одобряю такой поступок, но не хочу вводить тебя в заблуждение и уверять, что это сильно испортило мое мнение о тебе. Честно говоря, я подозревал какое-нибудь совершенное… чудачество.
Даша смотрела на него во все глаза.
Раньше, если она откалывала какую-нибудь глупость (а ее поступок иначе, чем глупостью, не назовешь) и об этом узнавал тогдашний Дашин мужчина, все происходило иначе. Он ее ругал. Он смеялся. Он подкалывал. Но еще ни один парень не попытался понять, почему она это сделала, и вместо того, чтобы самоутвердиться за ее счет, – успокоить и помочь. Да еще деликатно назвал эту дикую историю чудачеством. Вот уж, поистине, хорошее воспитание.
Да, она не великого ума девушка. Да, Даша иногда такое делала, что потом бывало ужасно стыдно, и все по легкомыслию и глупости. Умная бы с Гришей Ферапонтовым не связалась, это факт. Но не всем быть Эйнштейнами, и это можно как-то… ну, извинить, что ли?
Матвей Тихомиров не просто извинил – он понял, кажется.
Даша перевела дух и улыбнулась.
– И что ты будешь делать… теперь?
– Что мы будем делать, – сказал Матвей, – так это – ничего страшного. Отложим финал сей драмы до лучших времен. Советую продолжать игнорировать звонки, предупредить твою маму и тетю Евдокию, чтобы не открывали незнакомым, и выбросить это из головы. Многоуважаемый Григорий здесь до тебя не доберется, а по приезде в Москву я посмотрю, что можно сделать.
– Матвей, это ведь… не твои проблемы.
– Не мои, – согласился он легко, – но я иногда так люблю чужие проблемы на завтрак или ужин – не передать, как люблю, Дарья! Особенно если человек мне нравится. – Он наклонился ближе, заговорщически подмигнул и сказал: – Очень нравится.
А потом притянул ее к себе и поцеловал.
Они сидели на берегу Влтавы, погружающейся из золотого сна в пепельный – солнце опускалось все ниже и ниже, – среди цветущих деревьев, рядом с невероятно отъевшимися лебедями, романтичным символом Праги, – и Даше ничего не было ясно, кроме одного: может быть только так и никак иначе.
Матвей сказал, что зверски хочет есть, и они пошли на Староместскую площадь, как самые прилежные туристы. Даша держала Матвея под руку, все еще ошеломленная и не верящая только что произошедшему, а Тихомирову хоть бы хны – идет, улыбается, смотрит по сторонам, любуется цветным стеклом в витринах, ужасными штампованными сувенирами и резными вывесками. И Даша перестала маяться вопросом, пошутил Матвей или нет, звездная это выходка или нет.
Это просто человек, идущий рядом, которому она понравилась. Они вдвоем вечером в чудесном пражском центре. Ничего больше желать не надо, и громоздить тоже не надо.
На подходе к Староместской случилось неизбежное – Матвея узнали. Большая группа русских туристов, следовавшая за гидом, застряла у какого-то дома, и одна из женщин, обернувшись, ахнула:
– Это же Тихомиров! Ой, девочки!.. А можно ваш автограф?
– Конечно, – сказал Матвей, включая «звездную» улыбку, и выпустил Дашину руку, чтобы подписать протянутые ему блокнотики, программки, кто-то даже книжку Донцовой протянул – Тихомиров, не моргнув глазом, подписал.
Пришлось задержаться на некоторое время, так как со всех сторон посыпались вопросы: «А вы в Праге отдыхаете или работаете? А в каком фильме снимаетесь? А долго еще здесь будете? А в Ростов-на-Дону не приедете?» – и прошло минут десять, прежде чем удалось выпутаться. Благодарить следовало гида, которой все это надоело, она согнала заблудших овец в кучку и увела, как Моисей евреев через пустыню.