— О горе мне! Разве вам не будет стыдно, если станут говорить, что меня ограбили на вашей улице?
Какая-то женщина, рассердившись, крикнула ему:
— Цыц, совиная рожа! Ты навлекаешь позор на нашу улицу!
Вдруг чей-то голос спросил:
— А почему деньги не могли быть украдены в квартале бродяг? Там больше всего воров и нищих.
— Наши воры не воруют на своей улице! — отозвался Саварис.
— А кто это докажет?
У Савариса глаза запылали гневом.
— Довольно оскорблений! Пусть обыск обнаружит вора! Если же нет, то позор падет на всю улицу.
В ответ раздалось сразу несколько голосов:
— Начинайте с квартала бродяг! Саварис не выдержал:
— Порядок требует начать с квартала Габаль и кто этот порядок нарушит, получит дубинкой по голове!
С этими словами он взмахнул дубинкой, и тотчас его люди окружили его стеной. Хаджадж и Гулта последовали его примеру. Обойщик поспешил скрыться за дверью какого-то дома, не переставая лить слезы. Сумерки все сгущались. Все приготовились к кровавой драке. Вдруг на середину улицы вышел Касем и громко крикнул:
— Погодите! Пролитая кровь не вернет потерянных денег. Все равно в Гамалийе, Даррасе и аль-Атуфе будут говорить, что на улице Габалауи обокрали человека, хотя он находился под покровительством управляющего и футувв.
Какой-то мужчина из рода Габаль спросил:
— Чего хочет этот пастух?
Касем миролюбивым тоном ответил:
— Я придумал способ вернуть деньги хозяину, избежав драки.
Обойщик кинулся к нему со словами: «Я отдаюсь твоей воле!»
А Касем, обращаясь ко всем, проговорил:
— Деньги будут возвращены их владельцу, но вор не будет назван.
Воцарилось молчание. Все устремили взоры на Касема, а он продолжал:
— Надо дождаться полной темноты и, не зажигая ни фонаря, ни свечки, всем вместе пройти вдоль улицы, через каждый квартал, не минуя ни один из них. Тот, кто взял деньги, сможет в темноте незаметно кинуть их на землю. Потом мы осветим улицу и найдем деньги без всякой драки.
Обойщик в отчаянной мольбе сжал руку Касема.
— Это разумный выход. Ради меня, согласитесь на это предложение, — уговаривал всех он.
— Неплохо придумано! — крикнул кто-то. А кто-то другой сказал:
— Мы даем вору возможность спастись самому и спасти честь улицы.
Одна из женщин радостно заголосила в знак одобрения, и взгляды всех обратились теперь на троих футувв, которые стояли в нерешительности. Ни один из них не желал из-за гордости первым дать согласие, а жители улицы в страхе ожидали, победит ли наконец разум или заговорят дубинки и прольется кровь?
Вдруг знакомый голос крикнул: «Эй, вы!», и главный футувва улицы Лахита появился на пороге своего дома.
— Соглашайтесь, цыгане! — насмешливо предложил он. — Если бы вы были поумнее, вам не пришлось бы прибегать к помощи пастуха.
Толпа одобрительно загалдела. А сердце Касема гулко забилось. Взглянув на дом Камар, он увидел ее черные глаза, наблюдающие за ним из выходящего на улицу окна. Юноша почувствовал гордость и неведомую дотоле сладость победы.
Все ждали наступления темноты. Люди нетерпеливо взглядывали то на небо, то в пустыню, откуда постепенно, шаг за шагом, надвигалась ночь. Очертания предметов потихоньку стирались, лица становились неразличимыми, люди превращались в тени. Обе тропинки, ведущие в пустыню со стороны Большого дома, затянула тьма.
Наконец толпа пришла в движение. Люди свернули к Большому дому и оттуда быстрым шагом прошли по всей улице до самой Гамалийи. Затем каждый направился в свой квартал. В этот момент Лахита повелительным тоном крикнул:
— Огня!
Первым свет зажегся в доме Камар, в квартале бродяг, потом засветились фонари на ручных тележках, в кофейнях, пока наконец улица вновь не ожила. Люди осматривали землю вокруг себя. Вдруг кто-то крикнул:
— Вот он, кошелек!
Фангари подбежал к кричавшему, схватил кошелек, быстро пересчитал деньги и, не оборачиваясь, устремился к Гамалийе, провожаемый смехом и криками. Тогда все повернулись к Касему, стали хвалить и поздравлять его, обсуждая его выдумку. Он оказался в центре внимания. Похвалы сыпались на него, как розы. А когда Касем со своими друзьями Хасаном и Садеком пришли в кофейню, футувва Саварис встретил их приветливой улыбкой и сказал:
— Кальян за мой счет!
67
С порозовевшим от смущения лицом, с блестящими глазами и с бьющимся сердцем вошел Касем на следующее утро во двор дома Камар, чтобы забрать овцу. Повторяя про себя: «Помоги, о Господи!», он стал отвязывать стоявшее под лестницей животное. Тут он услышал скрип открывающейся двери и голос госпожи Камар:
— Доброе утро!
— Да будет оно счастливым для вас, госпожа! — ответил он, вложив в ответ все обуревавшие его чувства.
— Вчера ты сделал для жителей улицы доброе дело.
— Аллах наставил меня! Певучим голосом она произнесла:
— Ты нам доказал, что мудрость надежнее силы.
«А твоя благосклонность дороже мудрости!» — подумал Касем, а вслух сказал:
— Да хранит тебя Аллах!
— Ловко ты управился с жителями улицы, словно с овцами, — пошутила Камар.
— Да сопутствует тебе удача, — пожелала она ему на прощание.
Касем ушел, унося счастье в душе. У каждого дома стадо его пополнялось то овцой, то козой. Люди приветливо здоровались с ним. Даже футуввы, которые обычно не отвечали на его пожелания доброго утра, сегодня смотрели на него не так косо.
Шагая вслед за стадом, Касем обогнул стену Большого дома и вышел в пустыню. Солнце, поднявшееся над горой Мукаттам, встретило его ярким светом.
Утренний ветерок уже нес в себе его горячее дыхание.
У подножия горы он заметил несколько пастухов. Какой-то мужчина в рваной одежде шел, наигрывая на свирели, а в ясном небе парили коршуны. Воздух был чист и благоуханен. Огромная гора, одиноко стоявшая в пустыне, казалась в этот час обителью прекрасных надежд. Окинув пустыню взглядом из края в край, Касем ощутил радость от увиденного и, переполненный счастьем, запел:
О красота! О прелесть! О счастье!
Имя твое начертано в моем сердце.
Он переводил глаза со скалы Кадри и Хинд на место, где погибли Хумам и Рифаа, потом на место, где произошла встреча Габалауи с Габалем. Все соединилось здесь — солнце, гора, песок, слава, любовь, смерть. И в его сердце взошла любовь. Но что все это значит? Что было в прошлом и что последует в будущем? Юноша размышлял об улице с ее враждующими кварталами и соперничающими футуввами, с ее преданиями, которые рассказываются в каждой кофейне на свой лад.
Перед полуднем Касем погнал свою отару к рынку Мукаттам, где навестил, как обычно, муаллима Яхью. Старик спросил его:
— Говорят, ты что-то совершил вчера на нашей улице? Стараясь скрыть смущение, Касем отхлебнул глоток чая, а Яхья продолжал:
— Лучше бы ты позволил им подраться, чтобы они перебили друг друга.
Касем, не поднимая глаз, тихо сказал:
— Ты так не думаешь на самом деле?
— Не позволяй людям хвалить себя, не то вызовешь гнев футувв!
— Чем я могу их разгневать?
— А кто мог подумать, что Рифаа будет так вероломно предан? — вздыхая, проговорил старик.
— Разве можно сравнивать великого Рифаа со мной? — удивился Касем.
Когда юноша собрался уходить, муаллим напутствовал его:
— Всегда храни подаренный мной амулет. Вечером, сидя в тени скалы Хинд, Касем услышал голос Сакины, звавшей свою овцу. Он вскочил, обогнул скалу и увидел служанку: она стояла возле овцы, гладя ее шерсть. Поздоровавшись, Сакина сказала:
— Я иду по делу в Даррасу и решила сократить путь, пройдя здесь.
— Но сегодня в пустыне очень жарко!
— Поэтому я и хочу немного отдохнуть в тени скалы, — с улыбкой проговорила Сакина.
Они сели рядышком там, где лежал посох Касема, и Сакина продолжила разговор:
— Вчера, когда ты спас честь улицы, я поняла, что твоя мать молилась за тебя перед смертью.
— А ты не хочешь помолиться за меня? — улыбнулся Касем.
Сакина лукаво подмигнула.
— За таких, как ты, молятся благородные женщины.
— Кому нужен пастух?!
— Пути Господни неисповедимы! А ты сейчас сравнялся с футуввами, не пролив ни капли крови.
— Клянусь, твоя речь слаще меда!
Подняв на юношу свои выцветшие глаза, женщина спросила:
— Хочешь, я укажу тебе путь?
— Да! — взволнованно проговорил Касем.
— Попытай счастья, посватайся к нашей госпоже! Касем не поверил своим ушам.
— О ком ты говоришь, Сакина?
— Не притворяйся, что не знаешь! В нашем квартале только одна госпожа.
— Госпожа Камар?!
— А кто же еще?
Дрожащим голосом Касем проговорил:
— Ее муж был знатным человеком, а я всего лишь пастух.
— Но если судьба улыбнется, ее улыбка осветит все вокруг.
— А ее не разгневает мое сватовство?
Поднимаясь с места, Сакина наставительно проговорила:
— Никто не знает, что обрадует женщину, а что рассердит. Положись на Аллаха! Ну, будь здоров!
Касем поднял голову к небу и зажмурил глаза, как в сладком сне.
68
Сидя после ужина вокруг еще не убранной таблийи, дядюшка Закария, его жена и сын Хасан в замешательстве смотрели на Касема. Качая головой, Закария говорил:
— Ты плетешь какую-то несусветицу. Я всегда считал тебя человеком умным и достойным, несмотря на бедность. Неужели у тебя помутился рассудок?
Жена Закарии во все глаза разглядывала юношу, любопытствуя узнать, что же произошло.
— Со мной разговаривала ее служанка, и разговор этот подал мне надежду, — объяснил Касем.
— Служанка?! — вырвалось у тетки, которая глазами умоляла Касема продолжать.
Дядюшка растерянно усмехнулся и недоверчиво заметил:
— Быть может, ты ее не так понял?
Касем ровным голосом, скрывавшим волнение, ответил:
— Я понял правильно, дядя! Тут тетка не выдержала:
— Так оно и есть! Если служанка сказала, значит, и госпожа говорила.