Они идут к метро. Он приноровляется к ее шагу. Она чувствует, что они движутся в одном темпе. На секунду снижает бдительность, и Тео использует этот краткий миг, чтобы рвануть с места.
Он бежит до потери дыхания по бульвару Гренель, бежит не оглядываясь, первая станция впереди — «Камбронн», линия 6, он на всякий случай пробегает мимо, вдруг она догоняет, еще быстрее мчится к следующей станции.
«Севр» — «Лекурб» — пересадочная станция. Он забирается по лестнице, перешагивая через четыре ступеньки, попадает на линию надземного метро. Он смеется. В последнюю секунду перед закрытием дверей прыгает в отходящий состав.
Вырвался.
А тетка так и стоит, небось, столбом. Даже ойкнуть не успела.
ЭЛЕН
Вчера я объявила в классе, что после каникул будем говорить про размножение, и тут же выскочила Роза:
— Мадам Дестре, а вот у вас есть дети?
Я ответила, что нет, и продолжила урок. Обычно, когда меня об этом спрашивают, я как-то отшучиваюсь. А тут вот не смогла.
Да уж, ударов мне досталось немало, но я так и не выдала тайну. Мне тридцать восемь лет, и у меня нет детей. Нечего предъявить — ни фотографии продемонстрировать, ни имя-возраст сообщить, ни смешных историй или детских словечек, чтоб было что пересказывать. Я прячу глубоко внутри, втайне от всех, мальчика, которого у меня не будет никогда. В моем исполосованном чреве гнездится целая куча детей: с прозрачной кожицей, крошечными белыми зубками и шелковым пухом на голове. И когда мне задают вопрос — а это случается каждый раз, когда я знакомлюсь с кем-то (особенно если это женщина), сразу после вопроса о профессии (или непосредственно перед ним) меня обязательно спрашивают, есть ли у меня дети, — я каждый раз сдаюсь и сама черчу белым мелом по земле невидимую черту, которая делит мир на две части: женщины с детьми и женщины без детей, и мне хочется сказать: «Нет у меня детей! Но посмотри, сколько их, нерожденных, у меня в животе! Смотри, как они приплясывают в ритм моим шагам и как хотят, чтобы я их все время тискала, смотри, как много во мне накопилось любви, хоть меняй на золотые слитки, сколько энергии я не растратила и ей еще надо найти применение, смотри, какое во мне горит любопытство — наивное, неукротимое! Смотри, сколько во мне самой еще детского — от невозможности стать матерью или благодаря ей».
Давным-давно один мужчина бросил меня, потому что я не могла иметь детей. Теперь у него есть дети, и он каждый вечер засиживается в офисе и приходит домой как можно позже, чтобы меньше их видеть.
Просыпаясь по ночам, я часто задаю себе один и тот же вопрос. Почему я ничего не сказала? Почему я терпела это кружение колеса фортуны и никому не жаловалась, не звала на помощь, почему позволяла отцу снова и снова устраивать игры по станциям, викторины, сюрпризы и пинки, почему я на него не заявила? Ну же, Элен, соберись, это вопрос из области истории или скорее психологии, почему ты помалкивала? Не знаешь? Какая досада! А ведь выигрыш, Элен, мог быть в два раза больше.
Но на самом деле я знаю.
Я знаю, что дети укрывают, оберегают своих родителей и что обет молчания иногда приводит к гибели.
Сегодня мне известно то, чего не знают другие. И я не должна закрывать фгаза.
Иногда я говорю себе: неужели взрослеть нужно только ради этого? Чтобы возместить испорченное, то, чем обделили в самом начале. И сдержать обеты, данные ребенком, которым ты был.
Я не послушалась советов Фредерика. Я продолжаю наблюдать за Тео в коллеже. Я стою у окна, и как только ученики выходят во двор, я ищу его силуэт. Если удается распознать его в толпе других детей, напоминавших железную стружку на магнитном поле с их странными притяжениями и отталкиваниями, всю перемену я слежу за тем, как он двигается или уклоняется от контакта, — в поисках разгадки.
Под каким-то предлогом я посмотрела у завуча по воспитательной работе сведения, которые ученики давали в начале года. Я нашла там адрес его матери.
Я несколько раз туда ходила. Не знаю, чего я пыталась добиться. Может быть, хотела как бы случайно встретить Тео вне стен коллежа, чтобы он мог со мной поговорить. Я бродила возле его дома, сужая круги, однажды вечером даже простояла несколько минут на другой стороне улицы, глядя на зажженные окна.
Вчера я проходила мимо его подъезда, и кто-то как раз набрал код и вошел внутрь. И я проследовала за ним. Как-то само собой я оказалась внутри. Сразу перед почтовыми ящиками и доской объявлений висел список: фамилия и этаж. Не раздумывая, я поднялась по лестнице до четвертого этажа. Подошла ближе, сердце стучало так, что трудно было дышать. В квартире все было тихо, я не могла уловить ни малейшего шума. Вдруг дверь открылась, и я нос к носу столкнулась с матерью Тео. (Наверное, правильнее сказать, что это она столкнулась со мной нос к носу.) Кажется, мы встретились взглядом — на сотую тысячной секунды, и я кубарем скатилась по лестнице. Надо было придумать какой-то предлог или повод, чтобы оправдать свое присутствие, сделать вид, что иду к друзьям, живущим в этом же доме — надо же, какое совпадение! — или что перепутала дверь, но было слишком поздно. Я оказалась на улице и удирала со всех ног.
ТЕО
В воскресенье, когда он вернулся домой, отец лежал в спальне, шторы были задернуты. Тео осторожно, на цыпочках, шел вперед, пока глаза не привыкли к темноте. Подойдя к кровати, он увидел, что отец не спит. Тот словно чего-то ждал, руки безвольно лежали поверх одеяла, туловище опиралось на подушки, он не отрываясь смотрел в какую-то точку в стене, видимую ему одному. Потом несколько секунд смотрел на Тео, словно не сразу узнавая сына, потом еще несколько секунд пытался выбрать соответствующее поведение. На какое-то мгновение лицо озарила искра радости, но радости мимолетной — а ведь когда-то он весь сиял, встречая Тео после начальной школы, — а потом отец спрятал руки под одеяло. Он спросил у Тео: «Что, весело было? — и несколько раз повторил вопрос. Он спрашивал не из вежливости, а серьезно, ему нужно было знать ответ.
Тео сказал, что все прошло хорошо. Повисло недолгое молчание, и Тео успел подумать, что вдруг мать Матиса за ним проследила. А что, если она быстро найдет его адрес и заявится сюда без предупреждения.
Весь последующий час он вслушивался в звук проходящего лифта и застывал, когда раздавались голоса на лестничной клетке.
Потом он провел полдня за уборкой и мытьем посуды — на случай, если кто придет. Какая-то интуиция подсказывала ему, что это сейчас самая важная задача — привести в порядок квартиру отца.
Не такое уж сложное дело. Просто надо превратить каторгу в игру, это отец научил его такой хитрости, когда еще умел шутить и больше четырех минут держать вертикальное положение. Чтобы самая скучная обязанность превратилась в квест или в поиски сокровищ, достаточно поставить перед собой цель, сложную задачу или выдумать историю.
На этот раз Тео нафантазировал такое: он участвует в популярной телепередаче, в прямом эфире идет репортаж. На него направлены десятки камер, размещенных во всех комнатах, камеры транслируют этапы Большой уборки. Когда он набирает воду в таз, миллион телезрителей неотрывно следит за каждым его жестом. Потому что он самый молодой кандидат на победу за всю историю игры, явный любимчик телезрителей. Сегодняшнее испытание особенно тяжелое и неблагодарное, но оно открывает путь к победе. После ему, как и всем остальным, по окончании Большой уборки будут выставлять баллы, оценивая скорость и результативность. А он и в том, и в другом случае лучше всех.
Воображаемый голос за кадром тут же стал комментировать его движения, отмечая их удивительную ловкость и безошибочность. Потом еще: во время врезок с прямой речью участников он расскажет на камеру о том, что чувствовал во время испытания, как сомневался в себе и даже почти падал духом, но главное все-таки воля к победе, а с ней он не расставался никогда. Если повезет, он скоро будет на обложках всех журналов с телепрограммой.
Отец не вставал с воскресенья. Уже три дня он дремлет, лежа в кровати, дверь приоткрыта, но шторы он не раздвигает никогда. Встает, только чтобы доползти до туалета: Тео слышит шарканье тапок по паркету, потом звук сливающейся в унитаз воды. Он не принимает душ и практически ничего не ест. Тео приносит ему воду в графине и делает бутербродики, к которым тот едва притрагивается.
Тео мог бы предупредить бабушку, но не знает ее номера. Она все равно никогда не приходит. В последний раз, еще много лет назад, она вдребезги разругалась с отцом. А уходя, посмотрела на Тео с таким будто бы удивленным видом и сказала:
— Ну вылитая мать.
На буфете в кухне лежит пластиковый пакет с логотипом соседней аптеки, там лекарства, которые отец принимает каждый день. Ночью Тео достает из пакета коробочки и читает инструкции.
На уроке биологии мадам Дестре рассказывала про молекулы, которые воздействуют на мозг. Объясняла, как действует допинг на спортсменов и почему это запрещено. Потом она говорила про лекарства, которые могут изменить настроение человека, помочь ему меньше нервничать или грустить, а иногда даже вернуть рассудок людям, которые говорят или делают глупости. Но это опасные лекарства, их выписывает только психиатр или терапевт.
И при этом у отца Тео куча лекарств, коробка на коробке, хотя он давно уже не выходит из квартиры. Похоже, он несколько месяцев копил эти запасы.
Может, Тео сходить к мадам Дестре поговорить об отце?
Когда она рисует мелом на доске схемы или объясняет, что происходит в организме, Тео иногда кажется, что она обращается прямо к нему. Вдруг она знает. И умеет хранить тайну.
СЕСИЛЬ
Теперь мне страшно. Боюсь, что с нами что-то случится. Воображаю всякие ужасы, ничего не могу поделать. Придумываю катастрофы, цепочки трагических событий, роковые совпадения. Каждый день, ложась в кровать, внезапно думаю: а вдруг не проснусь. Какая-то тяжесть давит слева в груди и не дает дышать. Или я чувствую тупую боль внизу живота и боюсь, что во мне растут дефектные клетки и развивается один из тех скоротечных видов рака, который вскоре выйдет наружу.