Два с половиной года назад, когда рухнул Рубеж, Самара ждала нашествия всех вокруг. Посты и укрепления стояли на всех развязках, а на окраинах выставляли секреты с дозорами. Только вот силы, способной поглотить остатки города, в округе не оказалось. Нашлись разномастные анклавы, промышляющие кто чем, сильные и слабые, нужные и бесполезные. И в конце концов, большие дяди с тетями сели за стол переговоров. Порешали, узаконили, договорились о многом, поделив сферы влияния и саму землю области. Ну, не считая рейдеров вокруг бывшего миллионника. И мутантов на выселках. Но это уж как водится.
Дорога между Самарой и Бугурусланом тоже перестала быть совсем дикой. Наполовину ее контролировал Кинель, вторую часть, пусть и несколько жадно-глупо, пытался прибрать город Похвистнево. Там вроде как ребятки жили схожие с железнодорожниками, совсем не дураки, пусть и не такие крутые.
Слышал Хаунд и о странном нападении каких-то крутых спецов на Кротовку, светившую ему завтра. Как раз два года назад, такой же осенью, отряд суровых и деревянных по самое не балуй военных со стороны Оренбуржья взял станцию себе. Потом пришли еще такие же, но не настолько крутые. Их-то Кинель и выбил, вернув себе станцию и установив на лакомом куске железки дополнительные посты с гарнизоном.
Там, где все поделено, всегда отыщутся любители нагреться на чужом. Караванщики, как не ходи они только им известными тропами, все равно попадаются. Рано или поздно, но находят всех. Здесь же не тайга, не ледяные северные торосы, не горы. Раз так, то дело, скорее всего, именно в таком случае.
Кот у караванщиков как мандат для прохода повсюду. А уж почему так вышло – дело другое.
– Э, жрите быстрее и за дровами, – Костя, отдав посуду тому же пацаненку, что и Филин, встал, – мне вас уговаривать, что ли, нужно?
Топоры и двуручная пила лежали у поленницы. Законы дороги люди, покупавшие других людей, блюли строго. Спалил кем-то приготовленное топливо? Изволь оставить после себя столько же. А то, мало ли, натюрлих, в следующий раз приведется оказаться без такого счастья. Зимой, в пургу и спустившуюся морозную аномалию, промерзнув до костей и лишь позванивая мудями, когда на тебя наткнутся другие ходоки.
За дровами с мужиками-рабами и Ершом ушли Кот и Костя. Вожак не пренебрегал обязанностями, когда оказывался в пути. Жаль, что не особо воспользуешься моментом. Хаунд, уже все прикинув, вполне себе разложил весьма интересный пасьянс.
Был бы тут Ерш, Пес просто попросил бы отпустить до ветру, зайдя за угол заправки. Наверняка оказался бы не один, и тут бы смог добраться до Большого, а там, глядишь, уделал бы его одной рукой, взяв неожиданностью. Но оставался Сипа, и тут помог бы только Ерш. На Анну рассчитывать не выходило, та «спеклась».
Кровища, сейчас затираемая одной из безымянных девок, сломала умную и сильную вроде бы бабу сразу. Жестокостью и звериной яростью Кота, резавшего вора у всех на глазах. Хаунд уже тогда это понял, следя за лицом и глазами Анны. Понимать ее ему не хотелось. Испугалась до усрачки, пробрало до трясущегося от страха позвоночника? Да и ладно, она ему никто, не утешать же теперь.
Досадно, все верно. Почему-то казалось, что та ему сможет помочь. Отвлечь чем-то в нужный момент сторожа, если не попытаться прибить. Погибла бы? Наверняка, но в таких делах без смертей никак.
А теперь – все, абзац, натюрлих. Сидит, смотрит перед собой, что-то там шепчет. Молится, наверное. Или чего еще такое же, если не свихнулась от увиденного.
– Сипа! – Большой, вернувшийся следить за ходоками, свободными и не совсем, кашлянул. – Поел – проследи, чтобы все отлили и потом разобрались спать правильно.
Вот он тебе и шанс, сам прыгающий в руки… Хаунд скрипнул зубами и уставился в пол. Ничего, он подождет следующего. А пока… займется собой. От нужды и до руки, давно требующей новой перевязки. Умыться бы еще не помешало.
«Правильно» укладываться оказалось вполне понятным порядком, когда ходоки укладывались «вальтом», ноги у головы соседа и наоборот. Таким макаром, если вдруг все разом решатся на бунт, не особо выйдет всем да разом вскочить и броситься. Кому развернутся, кому отпихнуть чей-то говнодав с руки. В аккурат для одной хорошей очереди.
Ерш и остальные вернулись нескоро, злые и мокрые с ног до головы. Притащили пару больших спиленных деревьев и кучу хвороста. Пилить выпало по очереди двойняшкам и оставшимся в живых вольным. Те матюгались, но не спорили, взвизгивая пилой и пинками откатывая кругляши под колун того же Ерша.
Так и вышло, что жрать ему остался совсем остывший бурый кисель с остатками сала.
– Ну и говно, – сплюнул он, проглотив ложку, – от одного вкуса сдохнуть можно.
– Ешь. – Хаунд прислонив голову к неполному рюкзаку, сам мотал бинт на руку.
Пальцы подживали. Как он не нюхал, поднося пеньки к носу, ничего плохого не учуял. Гнили не было, метод той доброй лекарки помог. Странное оказалось дело – смотреть на руку, вроде как свою и, одновременно, кажущуюся чужой. Шевелил обрубками, совсем крошечным мизинца и где-то полсантиметром оставшегося от безымянного.
Да и смотрел только правым глазом. Левый, выпутанный из насквозь промокшей повязки, затек полностью. И вот он-то Хаунду не нравился. Хорошо, Коту не довелось поймать на себе взгляд Пса, несколько раз провожавший его совершенно недвусмысленно.
Хотя караванный вожак как чувствовал, останавливался и явно осматривал свое стадо, искал в нем источник ненависти, которая цепкой паутиной разрасталась вокруг. Натюрлих, было в нем что-то от настоящего кота, владеющего шестым, седьмым и еще какими-то чувствами. Пялься в рыжую от сполохов полутьму, ищи, не найдешь. Вообще, Кот совершил много ошибок за последние двое суток. Но главная, купленная на невольничьем рынке, сейчас любовалась искалеченной конечностью и старалась не отсвечивать.
За ошибки всегда приходит расплата. Ему, Коту, его собственная не понравится.
Ерш принялся заматывать голову Хаунда. А тот слушал, ведь как все лягут спать, то больно не поговоришь. Тем более скоро должны будут будить Филина, а этому караванщику Хаунд совершенно не доверял. Больно уж серьезен, чуток и насторожен.
– Они хотят с рассветом идти в Кротовку.
Хаунд хмыкнул. Это и так понятно.
– Там мост через реку. Можем спрыгнуть.
– Глупо. – Хаунд пока не видел вариантов. Кроме следующего ночлега, когда усталость появится не только у ходоков с грузом. Ну или на третий день. Третий ему не нравился, слишком долго придется идти назад, в Отрадный. Да еще и с погоней за плечами, натюрлих.
– Туман стоять будет. Уйдем.
Хаунд не ответил. Туман стоять будет, йа…
– Сипа, встань сюда. – Большой, передав пулемет напарнику, скользнул на улицу.
– Так чего тебе тут не нравилось, Кот? – Костя, устраивающий ночлег, посмотрел на вожака.
– Не знаю, – тот дернул плечами, – не нравится что-то и все.
Ерш ухмыльнулся, еле слышно прошептал:
– Перебздел, видно, слышишь?
Хаунд толкнул, заставляя замолчать. Перебздел? Или сам Кот тоже не совсем человек, и может чуять что-то? Причем это «что-то» сам Хаунд вдруг ощутил тоже. А как еще, когда «чего-то» точно много, оно на конях и запах все ближе, перебивая даже дождь?
Интересно другое, йа. Интересно ближайшее будущее и что там их ждет. Лошадиный пот, человеческий, выделанные кожи у не меньше, чем с два-три десятка людей, да и… и сталь с порохом у каждого. Недавно использованные, чищенные на скорую руку стволы и еще, едва уловимо, сталь, хлебнувшая много крови.
– Ты чего? – шепнул неугомонный Ерш.
Хаунд не успел ответить. Никто ничего не успел, когда в полуоткрытую дверь, приставив ствол к башке снова зазевавшегося Сипы, постучали. И, издевательски вежливо, с совершенно наглой силой в голосе, поинтересовались:
– Сами выйдете наружу по одному и без стволов, аль нам к вам гранат кинуть?
Дорога ярости 7
Автожиры появились в городе недавно. Прилетали на бывшую Барбошину поляну, огромный пустырь на Ново-Садовой с развалинами храма и памятником каким-то Кириллу с Мефодием, и кругами из трамвайных рельсов для развязки тяжелых стальных гусениц. Туда автожиры и прибывали, садились, торговали всяким нужным механическим барахлом и приборами. Делали их в Курумоче летуны и механы из всяких нестандартных комплектов запасных частей, оставшихся от разнокалиберных арендаторов-перевозчиков. Аэропорт-то, незадолго до Войны, готовили сделать хабом, навезли разно-нужного, да и сам в себе он прятал, видно, немало.
Вот и наделали, сколько смогли, странноватых леталок, с крыльями, неубирающимися шасси, хвостовым оперением и вертолетным, по сути, винтом. И одна такая хреновина, отчаянно пыхтя далеко не новым движком, сейчас кралась к Зубу по небу.
Дым от «медведя» Борова привлек. Зуб выдохнул, складывая и убирая трубу. Дым, точно, наблюдатели там, все такое, вот и выслали проведать – что и как. Стоит опасаться? Точно стоит, он же один. А летунам, после полугодичной давности схватки на площади Славы, доверять не приходилось. Машина на ходу, лакомый кусок.
Дверь скрипнула, спрятав ездока внутрь ставшей почти родной «ласточки». Хрен с вами, повелители воздуха, погоняем, если что. Ну а нет, так Зуб не расстроится. Не с чего.
Девятка фыркнула, заводясь. С места пошла мягко, как по маслу, покатилась вперед. Ни разу такого с Зубом не случалось, никогда. И особо дальше не хотелось повторения всех этих гонок с пострелушками. Жизнь и здоровье куда дороже, особенно после сгорающего бункера и оставленных за спиной Кулибина с Эдди, не пойми где обретающегося Хаунда и сестры. Эх, сестренка, как же так, а?!
«Ласточка» шла ровно, набирая скорость на неплохом участке. В узком куске лобовухи, спрятанном за сталью снаружи и сеткой изнутри, справа показалась башня. Самая настоящая кирпичная башня, о ней как-то рассказывал Кулибин, рассуждавший – выжила ли придорожная постройка, либо нет? Выжила, да еще обросла подобием стены, блокпоста и рогатки, тяжелой стальной трубы, лежавшей на вмурованном швеллере метрах в полста перед Зубом. Вот где дерьмо-то!