Плечо, торчавшее на подъеме, обозревало окрестности, семафорилось с Сергиевском и, как объяснил учитель-машинокрушитель, представляло собой самый натуральный казачий хутор со всеми вытекающими. Типа как были раньше служивые люди, вольные и хищные, охранявшие рубежи и дававшие тумаков всяким нахалам и любителям наживы.
Зуб совершенно не видел во всем этом благородства, наблюдая уже сложившийся конфликт интересов даже внутри коллектива, но не лез. Тупо был благодарен товарищам Ильи, уже полностью починившим посыпавшееся после форсажа двигло.
Вспоминая все услышанное в свой адрес, Зуб краснел. И вслух обещал больше не мудить с бибикой. Пусть у него и не православная боевая колымага, а всего лишь пацанское зубило, не более.
– Ты, значит, от своего не отойдешь и хочешь уйти на поворот к Черкассам?
– К Кинель-Черкассам.
– Хрен редьки не слаще. – Илья допил портер и открыл еще по бутылочке. – Ты это, братец, как станешь там ехать, гони разом через село насквозь. Говорят, плохо там. Вроде случилось что-то года два назад, караванщики рассказывали. И аккуратнее будь где-то посередке трассы. Недобитки там, в лесах.
– Кто?
– Банда была, от Подбельска и до Отрадного рулила всем. Антон Клыч, батька-Сатана, зверь, садист и просто убивец. Кто-то им накидал таких пиздюлей, что остались рожки да ножки. Вот они-то и гадят, живут, сука, как медведи в лесах, выползают, сторожат, могут подстроить остановку и все. Хорошо, если кончат на месте.
– Спасибо за предупреждение.
– Было бы за что. Тебя наш патруль проводит, вон, шишига готовится выезжать. Пристройся за ним и дуй, пока парни не свернут. Кэмэ десять вальнешь, прикроют. Мы своих, нормальных, не бросаем.
Зуб выдохнул. Не стоило говорить следующее, но и темнить с этим парнем не хотелось.
– Я не нормальный, Илья. Мутант.
Тот отпил, приподнял бровь и оглядел Зуба с ног до головы. Хмыкнул.
– А то я не вижу. И чо?
– Ну, в городе…
– Мы в области, братец. Это у нас получается, батя рассказывал, как раньше, были москвичи и остальные, замкадыши. Типа, кто за МКАДом живет, в Подмосковье и, в целом, Мордоре. Ну, типа России. У нас оно все проще, мы тут делим людей на хороших и плохих. А не по имеющимся хвостам, трем яйцам или дополнительной паре сисек. Кстати, если заедешь, познакомлю. Прекрасная мадам, скажу тебе, любит рисовать, готовит офигенные драники с солянкой и, таки да, заказывает парные бюстгальтеры нашим швеям.
Зуб хохотнул. Развод, так развод, четыре сиськи, ага…
– Ладно. Ты давай, братец, езжай, пацаны уже готовы. Будешь в наших краях – забегай. Евсеев моя фамилия, спроси, меня тут все знают. Удачной дороги, чо.
Глава четырнадцатая. Призрачное счастье
Не верь в хэппи-энд, в жизни так не бывает
Огромная кошка, напружинившись, заурчала, блеснув клыками и выпуская когти. Хаунд, перехватив правой рукой нож как вышло, надеялся на левую, уже державшую топорик. Сдыхать так с музыкой, натюрлих. Кровь-кишки, все как он любил, точно.
Зверь, хлестанув хвостом, заурчал сильнее, прижав уши.
Хаунд особо зоологом себя не считал, но вот так животины поступают, лишь испугавшись. Кто мог озадачить полосатую красотку? Летающая падла, не иначе. Хаунд втянул воздух, стараясь пробиться через ветер, лениво бьющий в лицо. Вчерашний смрад, идущий от огромной туши, сложно перепутать с чем-то другим.
Не воняло ей. Совсем. В отличие от стаи обезьян, оказавшихся за спиной. Верно?
Ворчание, переходящее в рык, подтвердило ответ. Двадцать голов, не меньше. И ведь это только самцы, судя по запаху. Ну…
– Убью тебя, – Хаунд дернул ноздрями, раздувая их, оскалился, вывалив язык, и харкнул в тигрицу, – падла! Иди сюда! Ну!
Кошка зашипела в ответ, скрежетнула когтями, сделала шаг назад. Отступала, не желая связываться с орущими и ревущими обезьянами, окружившими Хаунда полукольцом. Радовала и грела душу своим поступком и заставляла думать о близком будущем. Одна, пусть и шибко большая кошатина, это плохо, очень плохо. Но стая обезьян-мутантов, двадцать злых боевитых самцов – просто зер шлехт, никак иначе не скажешь.
Тигра ушла совершенно независимо, через десяток трусливых шажочков повернувшись и потрусив с видом – да на хер вы мне не сдались, паскуды немытые, воняете сильно. Сожрешь, потом диарея замучает, не иначе.
Хаунд оглянулся, разворачиваясь, и оскалился в ответ на выставленные зубищи самого большого серо-мохнатого:
– И как же мне теперь вас убивать-то, обалдуи?
Неудивительно, что ответа не случилось. Обезьяны тупо замкнули окружение, взяв Пса плотно и основательно. Не спешили нападать, запугивали, рычали и гордо демонстрировали клычища.
Тонкий момент, самое начало схватки. Хаунд не добыча, а почему-то соперник… Почему?
Он зарычал, напирая грудью на вожака. Тот рявкнул, встал на задние лапы, несколько раз сильно махнув передними, показывая когти. Хаунд, войдя в раж, помахал топором, заметил рядом ветку, подкинул ногой и перерубил. Вожак, заухав и сжав руки во вполне себе кулачищи, вмазал по асфальту, раскрошив немалый его кусок.
– Яволь, герр колонель, – Хаунд хмыкнул, неожиданно начав понимать, – длиной достоинства мы померялись. Чего еще, а?
Вожак рявкнул, сев и понемногу успокаиваясь. Вот оно, сгодилась та самая часть натуры, что звериная. Псу хотелось улыбаться, как счастливому подростку, каким себя и не понял. Но нельзя – покажи зубы, снова повеет агрессией. А все просто.
Его приняли за своего, не иначе. Из-за запаха, где человеком несет не полностью, из-за шерсти, растущей по шее и лезущей через ворот растянутого свитера с груди. Не совсем за своего, но и рвать на куски не спешили, разобравшись. Тарзан, натюрлих, от обезьян, сочинение герра Берроуза, том хрен знает какой-то.
Хорошо, что дальше? Инициация в стаю, красивая лохматая красотка или бой с претендентом на заместителя вожака? Обезьяны расходиться не думали, сидели кружком и ждали решения главного.
И тут рыкнуло с въезда в город, протяжно и заявляя свои права на эту часть территории. И не умолкало, явственно двигаясь сюда. Вожак, втянув новый в этой ситуации запах, фыркнул, демонстрируя знание мира и сообразительность, встал и отправился в сторону железки. На прощание, обернувшись, рыкнул, явно приглашая присоединиться к уходящей стае.
– Не в этот раз. – Хаунд помахал зверю, помешавшему его, возможно, последней рукопашной схватке. – Счастливой охоты, брат.
И обернулся к приближавшемуся монстру.
Длинному, на четырех мостах, с горбатым отсеком КУНГа за тупоносой безкапотной кабиной, фыркающему выхлопами сразу двух дизельных двигателей, тащившему немаленький прицеп, до войны необходимый для транспортировки подбитой бронетехники.
А также Кулибину и Эдди, смотрящим на Хаунда с обезьянами. Эдди явно удивлялся, а вот калека хранил самое настоящее бесстрастное выражение на небритой роже. Типа, мол, и не такое видал, нашел чем удивить.
Эдди выпрыгнул, едва машина встала. В пару шагов оказался рядом, обнял и начал хлопать Хаунда по спине и плечам, радуясь и, заодно, выбивая пыль.
– И я тебя рад видеть, камрад, – остановил трубадура Хаунд, приобняв и начав обнюхивать, – где вкусный подарок дяде Хаунду?
– Щас! – Эдди полез в карман косухи и сотворил чудо. Одну из последних имевшихся в Самаре сигар-«кубинок». – А на!
– Красавец-мужчина и просто Санта-Клаус, – проворчал Хаунд, занявшись своим любимым десертом, – потешил старика. Эй, кибернетический организм, ты, может, поторопишься?
Кулибин, явно нежелающий торопиться, спускался на землю почти минуту и встал, прислонившись к колесу. Прищурился, рассматривая напарника, довольно хекнул.
– Смотрю, ты косишь под пирата? Повязку на глаз, крюк в руку и попугая на плечо, вылитый, ни дна тебе ни покрышки, капитан Флинт перед выходом на пенсию. Хорошо хоть уши обкорнали давно, а то, зуб даю, серьги были.
– И чего?
Эдди вдруг покраснел, надулся и отодвинулся в сторону, корчась от еле сдерживаемого смеха.
– Вот! – Кулибин со значением выстрелил указательным пальцем куда-то в переносицу Хаунда. – Сразу видно, не русский ты человек, а басурман. Вот спроси у меня, кто носит серьги в ухе?
Хаунд, явно чувствуя подставу, спросил.
Кулибин довольно оскалился:
– Серьги в ухе, как говорит старая народно-патриархальная мудрость, носят либо пираты, либо гомосеки. И…
Он удивленно оглянулся:
– Я что-то не наблюдая тут пиратского брига под черным флагом…
Эдди гоготал как откормленный стоялый конь, не скрываясь и даже пустив слезу от восторга. Хаунд, грызя кончик толстой сигары, задумчиво покосился на нее и выпустил дым через ноздри, жалея о двух вещах: что не может пыхнуть им еще и через уши, и что этот мозгоклюй вообще никак не пострадал за всю поездку, при этом умудрившись прикатить точно в запланированное время. Почти. Опоздав на два дня. Но это, по нынешним меркам, не считается. Объяснится потом.
Кулибин вздохнул:
– Ну что ты, Хаунд, за человек, если нет у тебя чувства юмора к жестким мужским приколам, а?
– Да я и не совсем человек, – Пес оскалился, – меня вон вообще, звали в стаю к настоящим самцам. Даже обещали не меньше двух половозрелых молоденьких и мило шерстистых дам.
– Мы заметили. – Эдди похлопал по биноклю в чехле, висевшем на поясе. – Я заметил.
– Что бы нам делать без такого, прости Господи, словоблудного штурмана, – Кулибин махнул на него рукой, – ладно, теперь серьезно. Что с рукой, глазом и заводом?
Хаунд кивнул на едва заметную стену вдалеке:
– Место нашел, завод в ангаре. Но не проверял, занят был. На руке нет мизинца с безымянным, от слова совершенно. Глаз вроде не сильно поврежден, но смотреть пока не могу, слезится и болит. Как дальше – видно будет. И натюрлих, спор ты выиграл.
– Ну, слава яйцам, хоть что-то хорошее, – кивнул Кулибин, – а то я в корень умотался пытаться выдумывать всяческие залепухи со словесными кружевами в адрес нашего мандолиза… мандолиста… мандолиниста… Эдди, как правильно?