Изнутри послышался невнятный возглас, и Бронников, приняв его за приглашение войти, открыл дверь шире.
— Ну куда вы ломитесь?! Говорю же: нельзя!
Чертыхнувшись, Бронников снова закрыл дверь и стал ждать.
Минуты через три она открылась сама.
— Входите, — буркнул человек в штатском, высокий мужик лет сорока, широкоплечий, костистый.
Бронников шагнул, а тот сел за стол (лицо у него оказалось тяжелым, будто плохо пропекли) и тут же принялся набирать телефонный номер.
— Бронников? — уточнил он, вскидывая взгляд неприветливо сощуренных глаз и одновременно поднося трубку к уху.
— Бронников, — подтвердил Бронников. — Я, собственно…
— Алло! — крикнул тот, выставив вверх указательный палец в знак необходимости соблюдать тишину. — Девушка! Я звонил на прошлой неделе, мне сказали… Что?.. При чем тут?.. Коломякин моя фамилия!.. Как это?.. Почему это?.. Ну и что?.. Почему в среду?!.. Почему я должен месяцами добиваться?.. Нет, девушка, вы мне скажите телефон вашего начальника!.. Что?! Подождите!
Должно быть, в трубке послышались короткие гудки; во всяком случае, Коломякин выругался и с отвращением кинул ее на рычаг.
— Черт знает что! — сказал он возмущенно. — Безобразие!
Повел плечами, как будто пытаясь уютнее устроиться в тесноватом ему пиджаке, после чего взгляд его снова остановился на Бронникове.
— Ковригин, говорите? — уточнил он, просматривая содержимое папки. — Сержант Ковригин?
— Сержант Ковригин.
— Есть такой. Призван семнадцатого июня восемьдесят третьего года. И что? Чего вы хотите?
— Пришло извещение, что Артем Ковригин числится пропавшим без вести…
— Верно, — охотно согласился Коломякин, пролистывая бумаги. — Вот корешок-то. Посылали извещение, да. И вы говорите — пришло. То есть все в порядке. Если бы не пришло, тогда другое дело. Тогда бы вы с полным основанием могли спросить: где извещение? Почему нет? А оно пришло. Правильно?
Бронников попытался сглотнуть тягучую слюну, не получилось.
— А если насчет пенсии за потерю кормильца, так я вам сразу скажу: пропавшим без вести не полагается. Вот если бы он погиб — тогда другое дело.
И вопросительно уставился на Бронникова.
У Бронникова внутри застучало. Сволочь! Его спрашивают, где человек, а он отвечает: вот корешок, чего вам еще надо?
— Пенсия — особый разговор. При чем тут корешок? Мы хотели бы понять, в чем дело.
— В каком смысле?
— В простом смысле. Что значит — пропал без вести? Он ведь в армию ушел. В Советскую армию, а не в банду! И не в пираты. Должен же быть у вас какой-то учет!
Сорвался: сам понимал, что восклицания бесполезны. Но сердце стучало, в горле сохло, голос садился.
— А тут вдруг на тебе: пропал без вести. Это как может быть? Ведь не война! Почему у вас в мирное время люди пропадают?
В холодном взгляде Коломякина светилось удовлетворение. Бронников догадался: приятно Коломякину, что вывел надоеду из себя. И заставил нести сущую гиль: почему да почему. Как да как. Идиот: сам знает, а сам спрашивает…
Коломякин неопределенно хмыкнул и закрыл папку.
— Мирное время, — несколько саркастически повторил он. — Вы, простите, не знаю вашего имени-отчества…
— Герман Алексеевич.
— Вы, Герман Алексеевич, должны понимать. Мирное время — это да. Конечно. Советская армия, собственно говоря, и стоит на защите мира. Мы, так сказать, всеми силами. На то нас и ориентирует партия и правительство. В это нужно вникнуть. Но с другой стороны: вы знаете, где он служил-то?
— Знаю, — кивнул Бронников. — В Афганистане.
— Вот видите: в Афганистане! То есть исполнял интернациональный долг, — Коломякин легонько пристукнул кулаком по краю стола, как будто желая что-то окончательно прояснить. — В составе ограниченного контингента. Ограниченного контингента Советских войск, — и снова пристукнул. — Что ж тут непонятного?
— А понятного что? — возмутился Бронников. — Что вы словеса плетете? Вы ясно можете выражаться?
Тот посмотрел долгим взглядом, поиграл желваками.
— Ну а как вам еще объяснять, если вы простых вещей не понимаете?
Уперлись друг другу в глаза; Бронников смотрел вмертвую; через три секунды, несколько смягчившись, Коломякин пояснил: — Я ведь не знаю точно, как дело было. Это только на месте знают.
— Напишите, — зло предложил Бронников. — Пусть ответят! Вы зачем тут сидите?
— Переписку мы не ведем, — отрезал Коломякин, в третий раз пристукнув по столу. — Сами можете предположить.
— Что я могу предположить?!
— Да что угодно, — миролюбиво пояснил Коломякин. — Например, что Ковригин дезертировал. Не приходило в голову? А ведь и такое могло случиться…
— Что за бред?!
— Почему же бред? — в свою очередь удивился Коломякин. — Ничего не бред. Бывает. Пропал человек — а потом дома объявился. У папы с мамой. Вы же видите, черным по белому: пропал без вести. Вот и рассуждайте. Куда он мог пропасть? Ясное дело. Одно из двух. Либо в дезертиры ушел. Либо в плен сдался.
Люминесцентная лампа на потолке пощелкивала, норовя свести с ума неравномерностью своих резких звуков. Коломякин, сволочь такая, говорил — как в домино играл: косточку за косточкой. Да что удивляться, он и сам сколько раз все это продумывал.
— Обстановка там сложная, должны понимать, — продолжал канцелярист. — Реакция на прогрессивные преобразования. Китайские гегемонисты масла в огонь подливают. Так что всякое бывает. Интернациональный долг — это ведь не за веником на чердак слазить, — он запнулся и пожевал губами, как будто размышляя, продолжать или нет. — Это дело серьезное. Почти как на войне. Понимаете? А на войне по-всякому поворачивается. Люди-то разные. Один — до последней капли крови… не щадя жизни присягу готов исполнить. А другой…
Коломякин сделал ладонью пренебрежительный жест и предположил, глядя на Бронникова светлыми глазами:
— Может, он вообще предатель.
— Кто предатель? — сглотнув наконец вязкую слюну, хрипло спросил Бронников.
Глаза Коломякина смотрели на него ясно и уверенно.
— Да Ковригин ваш. Сержант Ковригин… Скороспелых выводов не надо, конечно. Но я ведь что хочу сказать. Наши-то отцы в войну честно кровь проливали. А теперь время другое. — Он вздохнул и покачал головой. — Глянешь по сторонам: оторопь берет. Стараемся воспитать… прикладываем усилия. Но… — и снова, гад, со вздохом развел руками. — Нет уж той преданности. Нету. Надо на вещи прямо смотреть. Всякое бывает.
Бронников сидел на стуле, обмякнув. Сердце успокаивалось: должно быть, в груди догорало последнее.
— Вот если б погиб, — снова вздохнул Коломякин. — Тогда другое дело. А за пропавших без вести пенсия не полагается.
Бронников безвольно кивнул.
— Ну хорошо, — через силу сказал он, поднимаясь. От порога оглянулся: — Вы говорите — отцы… Мой отец ничьей крови не проливал. Мой отец в войну главным инженером большого завода работал…
Даже дверью как следует треснуть — и на то сил не хватило.
Спустился на первый этаж.
Солдат дал пальто. Оделся. Нахлобучил шапку. Поправил. Руки тряслись.
Вышел на воздух. Вздохнул со всхлипом, полной грудью. Нашарил папиросы.
Стемнело.
К тому же и подморозило.
Он шагал по мозаичному зеркалу асфальта, в котором дробились отражения фонарей, и когда налетал колючий ветер, что-то едва слышно позванивало над головой — то ли обмерзшие провода, то ли покрытые ледяной коростой ветки.
А в свежей прорехе белесых, молочно светящихся городским светом облаков, в черной, с неровными краями полынье, откуда тянуло бездонной тьмой нескончаемого неба, — мерцала неожиданно яркая звезда: помаргивала, осеняя его дальними лучами неясной надежды.
— Сириус, — пробормотал Бронников. — Это Сириус.
Конец второй книги