Темнеет незаметно. Забытый пьяный человек уснул за соседним столиком. Официантка уносит пластмассовые стулья.
Под полками с книгами стоит пианино фирмы «J.Becker». Секретер. Комод. Трельяж. Шкафчики. Ящички. Всё очень старое. Из дерева под тёмным облезшим лаком. Фотография в рамке. Рядом с лихим кавалерийским корнетом[22] молодая женщина со сдержанно-красивым лицом. Картонная основа. Внизу надпись — «Warszawa-Praga Targowa 44».
Фотографии Маяковского и Есенина на стенах. Спёртый воздух. Заметно неряшливо и пыльно. Очень тесно.
Елизавета Фёдоровна вздрагивает от звонка. Поднимается с дивана. Неуверенно подходит к двери и смотрит в глазок: «Кто это?»
— Это я, Елизавета Фёдоровна, Сенчин Роман. Ваш ученик бывший.
Он принёс ей свои рассказы. Она ставит чайник на кухне.
— Я всегда верила в тебя, Роман.
— Я ведь плохо учился, Елизавета Фёдоровна…
— Ну так что же… У тебя всегда был талант… Даже вот здесь… Постой.
Она нашла тетрадку. И Роман прочёл своё сочинение про любовь Наташи Ростовой и поручика Ржевского.
Он опускает глаза от стыда, а Елизавета Фёдоровна читает рассказы и плачет.
— Тебе нужно учиться… Обязательно нужно учиться… И нужно в Москву.
— Спасибо вам… Я пойду… Вам, наверное, отдыхать пора… засиделся.
На следующий день она продала серёжки красивой женщины с фотографии и отдала ему все вырученные деньги.
«…Ha первое время… Отдашь… Конечно отдашь… Потом… Когда сможешь… Одиноким старухам не нужны серёжки, Рома…»
Пожилая женщина в шерстяном платке и пальто долго шла по перрону рядом с уходившим поездом…Верю… Я верю в тебя… Вагоны сильно стучали на рельсовых стыках.
Журнал
Во дворе в тени виноградной беседки сидят Олег Черепанов и его жена Вика. Олег только что прочёл рассказ в журнале «Новый мир».
Этот «Новый мир» случайно попался ему на глаза в «Доме книги».
Когда Олег со скучающим выражением лица раскрыл журнал, чтобы посмотреть авторов, он наткнулся на своего одноклассника Лёшу Рыбочкина.
Удостоверившись, что это именно тот Рыбочкин, Олег закрыл журнал и пошёл к кассе. «Ну-ка, ну-ка…» — бормотал он себе под нос. Выражение его лица изменилось со скучающего на злорадное.
Он знал, что Рыбочкин занялся писательством, но всерьёз никогда не думал, что этот «пентюх» может чего-то там стоящее написать.
Дома он сначала даже забыл про журнал. Нужно было поставить на подзарядку аккумулятор. Помочь жене со стиркой — была суббота. Да мало ли дома дел в выходной день?.. Ближе к вечеру Олег прочёл рассказ Рыбочкина. В журнале был один его рассказ — «Муха в янтаре».
Сейчас Олег сидит в беседке в состоянии похожем на истерику. Вика бросила бельё и, растрепавшаяся, успокаивает его. «Проклятый журнал, — думает Вика, — понесли же черти в этот книжный». А Олег разбушевался не на шутку, он орёт истерически, со слезами на щеках:
— Почему он?!.. Ведь я тоже служил в армии… Вот он… он точно передал все мои чувства… И эту степь грёбаную… А?!.. А я даже вот эту вот табуретку (Олег пнул ногой табурет, стоявший перед ним)… эту грёбаную табуретку!.. не могу передать. Ты что думаешь, я не пробовал?! Я вообще собирался стать писателем…
— Ну Олежа… Ну успокойся, мой хороший. Ну что ты?
— Вика прижалась к Олегу и гладит его по голове.
— Это я должен был стать писателем!.. Мои сочинения двум классам Погорелая читала. Я тогда повесть ещё написал… А этот придурок?!.. Не… ну дураком он не был… Он был тормоз. И сейчас он тормоз!.. А писателем должен был стать я!.. А я кто?!.. Мне надоело быть никем!..
— Ну, Олежа… ну, что ты говоришь, глупый, ну как это никем? — в Викином голосе появилась нотка удивления.
— А кто я?
— У тебя же работа хорошая. Тебя там уважают.
— Да-а кто меня уважает?!.. Кто?!.. Этот Мищенко меня уважает?… Или этот Бабичев?.. Да они сожрут меня в первый момент! И не подавятся…
— Ну ладно, чего ты, мой хороший, ну успокойся… Ну у тебя ведь есть я. Даша. Дом свой. Машина… А у него вообще ничего нет. Живёт как сыч в своей завалюхе. Один… Да ещё и алкоголик.
— Они все алкоголики! Писатели… И все одни… Но почему он?!
— Ты что этим хочешь сказать? — Вика встревожилась.
— Ты хочешь сказать, что ни я, ни Даша тебе не нужны?!.. Что вместо этого ты хочешь писать эти финтифлюшки?!
— Это не финтифлюшки!.. Уж я-то понимаю в этом толк… В чём в чём, а в этом я понимаю… Это в этих окнах дурацких! я ни черта не понимаю. Я там начальник!
— Так ты что хочешь сказать?! — Вика уже не обнимает Олега и не гладит его по голове. Она вскочила на ноги и взялась руками за талию, изобразив букву «Ф».
— Да! Да! Да! — орёт Олег как сумасшедший. — Убирайся и ты! и Дашу свою забирай!.. Ещё не известно… от кого эта Даша.
Вика зарыдала и ушла в дом. Олег сидит, тупо уставившись в одну точку.
Любовная драма Лёши Рыбочкина
Платят и вообще сейчас за писательскую работу очень мало и нерегулярно, а с одним моим другом, писателем Лёшей Рыбочкиным, произошёл такой случай.
Получает Лёша письмо с вопросом: «Алексей, Вы Тургенева любите?»
Письмо, как письмо, по мэйлу, от заместителя главного редактора издательства «Лимбус Пресс» Вадима Левенталя.
Лёша ответил: «Нет, не люблю».
Через время приходит второе письмо: «Алексей, а Вы Куприна любите?»
«Что за фигня!., на самом деле… Любишь — не любишь… ромашку, блин, нашли…»
Заходит Лёша в интернет и узнаёт, что петербургское издательство «Лимбус Пресс» готовит альтернативный школьный учебник по литературе, где известные современные писатели расскажут об известных писателях прошлого. Всего известных современных писателей сорок человек, каждый напишет эссе об одном писателе прошлого, а в учебник эти эссе пойдут как отдельные главы.
Ну, Рыбочкин и согласился написать про Куприна. Тем более что гонорар ему положили в двенадцать тысяч рублей, а денег у него не было совсем, и задолжность по квартплате возрастала. А Куприна он и правда любил.
И ещё Лёша на «известных современных писателей» повёлся. Лёша так и сказал своей девушке: «Прикинь, Лен, если я напишу такое эссе, то стану как бы известным современным писателем».
Время поджимает, ночами нужно работать, чтоб уложиться в месячный срок. Лёша изучил материал, выгнал три болванки с разными стержневыми ходами — две забраковал, одну оставил. Потом довёл до ума, фразы отработал, слова подобрал и подогнал друг к дружке. Всё вычитал на ритм и звучание. Он и по прозе так работает, а эссе не проза — дело техники. Нужно было только захватывающе написать, так чтоб старшеклассники увлеклись творчеством Куприна.
Лене эссе настолько понравилось, что и она увлеклась творчеством Куприна: прочла несколько рассказов и повесть «Поединок». Она и ошибки Лёше проверила, и нашла косяк по содержанию. Сколько Лёша не вычитывал, осталось: «жизнь летит под откос поезда». А откос бывает не у поезда, а у железной дороги. Изменил на «колёса поезда».
Короче, уложился Лёша в срок, отослал. Ему бы ещё повозиться с недельку. Но пока, думает, правку пришлют, он ещё повычитывает, а там уже вместе с редакторскими внесёт и свои изменения по мелочи. Особенно ничего уже не поправишь — застыл уже текст. Запятую разве, а слово — в самом крайнем случае. Это Лёша так думал.
Через два месяца получает он правку. От Лёшиного текста только два первых абзаца и название. Весь текст переписан. Где сокращено, где добавлено, и всё перелицовано. И по смыслу — глупость на глупости. Впечатление — писала первокурсница реферат: скачала в нэте подходящую статью и по максимуму всё изменила, чтоб преподаватель не угадал источник.
У Рыбочкина, например: «Туго пришлось и Куприным. Пробовали даже выращивать укроп, но бизнес не пошёл, — оказалось, что французы не употребляют в пищу укроп». В правке: «Туго пришлось и Куприным. Пробовали даже выращивать укроп, но бизнес не пошёл, — оказалось, что эта приправа у французов не в фаворе». У Рыбочкина концовка: «Назначенные «голые короли» от литературы сходят со сцены. Куприн не сошёл. Он не был «голым королём». Его проза прошла отбор временем, выстоялась в этом времени, как старинное вино в дубовых бочках». Переписано: «Назначенные «властителями дум» генералы от литературы со временем сходят со сцены. А настоящие писатели остаются навсегда — и от перемены идеологических установок их слава не зависит. Потому что литература — это, знаете ли, не армия, чины здесь раздают по иному принципу. И генералом чаще всего оказывается тот самый поручик, который «один шагает в ногу, когда вся рота шагает не в ногу». Как поручик Куприн». Бред!
Ну и Рыбочкин, конечно, в издательстве устроил разнос.
Главный редактор «Лимбуса» своевременно убежал, но сорвался с лестницы, стукнул ногу о поребрик и лежал потом в больнице в гипсе. А Левенталь, стройный юноша в очках, выслушал гневную Лёшину речь и с перепугу со всем согласился. Что «правка, да-да, отчасти слишком».
Но потом Левенталь оправился и повёл монотонно, как читают лекции:
— Алексей, должен вам всё-таки заметить, что редактировала не студентка первого курса, как вы предположили, а преподаватель филологического факультета, профессор кафедры. А она очень опытный редактор — второй редактор в Петербурге по уровню профессионализма. Я отлично вас понимаю, как писатель писателя, потому что и сам пишу рассказы, и всегда прислушиваюсь к мнению всех авторитетов, но всё-таки слово «фавор» очень даже красивое слово, мне кажется. И однозначно лучше, чем было у вас. Вы не горячитесь и посмотрите ещё раз…
А Лёша в издательство пришёл с Леной. Он её специально с собой взял, чтоб она его сдерживала от излишних движений кулаком в редакторские морды. Но Лена вдруг и сама завелась. А она была девушкой развитой, с двумя высшими образованиями, коренной петербурженкой из блокадниц. То есть её бабушка была блокадницей.