шлюха, и мне та-а-ак стыдно… хотя стой. – Жас улыбнулась. – Это же была ты, а не я.
А потом она подхватила меня под руку и оставила ошарашенную Мариссу оправдываться перед ее обалдевшими подругами. Я тогда спросила Жас, правда ли это, и она только кивнула, сказала, что одним из тех парней был ее старший брат.
Девчонки в Святого Винсента ее боятся. Забавно, но, кажется, теперь они немного опасаются и меня. С тех пор как я наехала на Энзли, слышу, что шепот в столовой сменил тон. Они больше не смеются. Отводят взгляд, когда я прохожу мимо. Врать не буду – мне даже нравится. Не знала, что от этого будет такое чувство.
– Внимание – это оружие, – говорит мне Жас, когда я подмечаю перемену в отношении. – Девчонки вроде них… – Она кивает на Энзли и Бри, которые встают в очередь за едой, пока мы занимаем пустой столик. – Они и надо мной всегда издевались. В старой школе была троица ведьм, которые превратили мою жизнь в сущий ад в девятом классе.
– Правда? – не представляю, чтобы кого-то настолько уверенного, как Жасмин, задирали.
– О да. Стебались над моей одеждой. И макияжем. Все время говорили мне сесть на плот и уплыть обратно в Кубу. – Она закатывает глаза. – Мы из Пуэрто-Рико, сучки. Короче, тогда меня это здорово задевало. Я пряталась постоянно. Уносила обед в кабинку туалета или ела в арт-классе вместе с учительницей, потому что боялась их.
– Поэтому перевелась?
– Черт с два, – отрезает она. – Я перевелась в десятом, потому что папе дали новую работу, и пришлось переехать. Но где-то в середине девятого на меня снизошло мое личное религиозное озарение. Иронично, но католическая школа там была совершенно ни при чем.
Со смехом ставлю поднос на стол и сажусь.
– Я просто поняла, что могу либо всю оставшуюся жизнь прятаться и позволять им меня позорить, или могу обернуть все это внимание против них самих. Стать таким бревном в глазу, что им станет страшно на меня смотреть. Лучшая защита – это нападение, Тресскотт.
– Я бы сказала, у тебя неплохо получается.
– Еще как. И знаешь что? С тех пор как я реально перестала париться, что обо мне подумают, я гораздо сильнее начала нравиться сама себе. Даже можно сказать, что я себя полюбила.
Начинаю понимать, о чем она. Когда берешь сюжет в свои руки, к тебе переходит настоящая власть. Так что, когда Энзли разворачивается от очереди с подносом в руках и смотрит на меня, я смотрю на нее в ответ.
– Полюбуйтесь на столик фриков. – Заносчиво улыбаясь, Энзли подходит к нам вместе с Бри. Но ее голос немного дрожит. Ее напрягает мой прямой взгляд. И хорошо. – Будете набивать друг другу парные татуировки швейными иглами после уроков?
– Фу, – стонет Бри. – Так, типа, и конъюнктивит можно заработать.
Энзли удается рассмешить девочек за соседним столом, но смех выходит сдавленным, неуверенным и затихает от одного только взгляда Жасмин.
– Мы бы и вас пригласили, – сочувствующе говорю я, – но ты же тогда опоздаешь на соревнования по членоглотанию.
Чуть вздрагиваю, когда в ответ до меня доносится смех со всей столовой. Вилки замерли над тарелками, взметнулись телефоны. В голову бьет опьяняющая волна эндорфинов, и мне все это нравится куда сильнее, чем должно.
– Чего? – Бри дуется на Энзли. – Ты же сказала, ты на диете.
– Это кето, – говорит Жас, прикусив губу, чтобы не смеяться.
Чуть было не фыркаю.
– Кстати, о членах, Кейси, много кому отсосала, пока сидела в психушке? – От ответа Энзли в помещении повисает тишина.
– Только одному, – говорю я. – Когда твой папа заходил.
– Какого черта, тупая ты сука!
Энзли пытается ударить меня подносом, но я уворачиваюсь, и ее картошка с салатом рассыпается по полу. Воспользовавшись шансом, мы с Жас сбегаем из-под шквала вспышек камер и всеобщего шума. Вылетаем в коридор, задыхаясь от хохота.
– Вот это было весело, – говорит Жас, когда мы тормозим возле наших шкафчиков. – Завтра повторим?
Я все еще хихикаю.
– Мне кажется, она хотела мне врезать.
– Простишь мне, если я скажу, что это было бы даже забавно?
Пожимаю плечами. Никогда раньше не дралась. Фенн говорил о боях в Сэндовере, и мне всегда было интересно, каково это – вмазать кому-нибудь.
Словно почувствовав, что я о нем думаю, в кармане жужжит телефон. Опять пишет мне весь день.
– Что с лицом? – спрашивает Жас.
– Ничего.
– Кто там тебе пишет? Тот парень все еще?
– Ага.
– И тебе все еще пофиг?
– Абсолютно.
Когда я прихожу на шестой урок, то даже не успеваю сесть за парту, как меня отправляют в кабинет директрисы. Несколько минут спустя я смотрю в строгие глаза преподобной Матери, которая показывает узловатым пальцем:
– Садитесь, мисс Тресскотт.
В ее скромном, тусклом офисе только два стула. Судя по виду, их вытащили из мусорки при какой-то тюрьме. Ее стол заполняет собой все пространство, словно его вырезали из цельного пня древнего красного дерева. Приглушенный свет играет с тенями на морщинах ее строгого бледного лица.
Усевшись на один из неудобных стульев, я жду, пока она устроится за столом.
– Большое упущение, что мы не пообщались раньше, – начинает она, даже не пытаясь изобразить дружелюбие. Преподобная внушает опасение, и ее это полностью устраивает. – Как вы устроились в школе Святого Винсента?
Мне должно быть страшно, но почему-то вопрос звучит смешно.
«Да, преподобная, все замечательно. После двух месяцев непрекращающихся издевок я наконец-то завела подругу».
Вместо этого я говорю:
– Нормально.
– Вы уверены? Я тоже так считала, поскольку никто из учителей не докладывал о каких-либо проблемах. Но теперь сестры обеспокоены, что вы начинаете нарушать спокойствие в классе.
– Странно. Еще неделю назад я бы сказала, что я с начала семестра не произнесла и десяти слов.
Хватает же наглости свалить все на меня, когда Энзли и ее подражатели всегда идут на конфликт первыми. Что мне надо было с этим делать, выйти в окно?
– Сестра Катерина сообщила мне о разговоре между вами и еще двумя студентками на уроке на прошлой неделе. И я слышала о происшествии в столовой сегодня на обеде. В обоих случаях была применена недопустимая лексика.
Чтоб меня.
– Чисто для справки, – спокойно говорю я, – ругательствами раскидывалась Энзли.
Не помню, назвала ли я ее стервой вслух или мысленно, так что это мы опустим.
– Возможно, у вас сложилось впечатление, что религиозные женщины слабы, мисс Тресскотт, но я уверяю вас, что сестры здесь совсем не хрупки. И мы не терпим непослушания. Если продолжите в том же духе, мы встретимся снова. Поверьте, вы этого не хотите.
Саркастически смеюсь.
– Так значит, Энзли может продолжать меня задирать, а мне просто заткнуться и терпеть, так, что ли? Такие тут правила?
– Если не желаете, чтобы я позвонила вашему отцу, – безэмоционально говорит преподобная Мать, – то советую обдумать наш разговор и вернуться в класс.
И я иду обратно на урок. Там я варюсь остаток часа, пытаясь понять, почему задира выходит сухой из воды, а ее жертве прилетает за то, что она постояла за себя. После звонка иду к шкафчику, где меня уже подстерегает Слоан. Даже не успеваю взять учебники для шестого урока, как она выскакивает из засады, как гепард, и вцепляется в мою лодыжку.
– Тебя вызывали к директрисе? – требовательно спрашивает она со знакомым натянутым тоном досады, который ей достался по наследству от папы. – Я слышала, как какие-то девки шептались.
– И что?
– «И что»? Какого черта, Кейси?
Захлопываю шкафчик и иду прочь, но она меня преследует.
– Ты что, развалишься, если немного займешься своей жизнью вместо того, чтобы жить моей? – раздраженно вздыхаю я.
Она сверкает глазами.
– Ну все, знаешь что? Ты последнее время ведешь себя как та еще коза, и меня это достало. Что с тобой не так?
– Боже мой, Слоан. Ты не мама, и мне не нужен хранитель. Я в порядке. И не жди меня сегодня после школы, Жасмин до дома подбросит.
Прежде, чем она успевает меня остановить, я ныряю в класс и захлопываю дверь у нее перед носом.
Не могу больше тащить на себе ее комплекс спасателя. Если ей так хочется принести себя в жертву на алтаре нашей матери, это ее проблемы. Меня, пожалуйста, оставьте в покое. Может, мне когда-то и нужна была ее поддержка, но теперь мне нечем дышать. Не говоря уже о том, что таскать ее вину на себе просто изматывает. Все говорят о том, что мне надо забыть о случившемся, но они не дают мне жить. Трагедия стала их частью, словно им уже нужно, чтобы мне и дальше было плохо, а они бы могли гордиться тем, как здорово во всем себе отказывают, чтобы меня поддержать. Если я откажусь быть их крестом, о чем они тогда будут ныть?
В конце дня Жас ждет меня на ступеньках крыльца, что-то рисуя в скетчбуке. Плюхаюсь рядом с ней и рассказываю о своих мытарствах в кабинете преподобной.
– Ты вообще видела ее офис? – Меня передергивает.
Жас улыбается.
– Пару раз.
– Ужасен. Что это за странный шкаф в углу вообще.
– Спорим, у нее там алтарь какому-нибудь древнему полубогу.
– Скажи? И вообще, у нее атмосфера «Американской истории ужасов». Так и кажется, что под рясой у нее какие-нибудь жуткие татуировки.
– Идеальное прикрытие, – серьезно соглашается Жас.
– Кстати, не хочешь куда-нибудь сходить на выходных? – неуверенно предлагаю я. У меня так давно не было друзей, не считая Фенна, что мне страшно торопить события. – Сестра меня совсем уже достала, не могу опять сидеть дома под ее надзором.
– Ага, почему бы и нет.
Пока мы говорим, я замечаю очень заметную машину на месте, где обычно родители и слуги ждут учеников. Это серебряный «Порше», весь гладкий и отвратительно дорогущий. Солнце сверкает на узнаваемых очках Лоусона Кента, когда он выходит из машины и облокачивается на нее с пассажирской стороны.
И тут я замечаю, как сияющая Энзли соскакивает с верхней ступеньки, на которой ждала, и с улыбкой идет к нему.