Утираю слезы от хохота.
– Ты сам виноват, пацан.
Дверную ручку дергают.
Эр Джей становится багровым от злости.
– Да вашу ж мать! Свалите уже!
– Бишоп, – окликает совершенно другой голос.
Внезапно мне становится совсем не смешно.
На этот раз дверь открываю я. Передо мной с самодовольной усмешкой стоит Аса, мальчик на побегушках у нашего директора.
– Дай угадаю. Меня вызывают, – говорю я, подавив стон.
Аса игнорирует мой сарказм.
– Директор Тресскотт хочет видеть тебя у себя в кабинете. Советую поторопиться.
Глава 35Фенн
Здесь тише, чем в церкви. По дороге к кабинету Тресскотта я не встречаю ни одного человека, не слышу ни единого голоса. Скрип моих ботинок по отполированному полу широкого коридора заставляет меня поморщиться. Он безумно громкий. Потом звякает мой телефон, раздается почти взрыв в гробовой тишине.
Выключив звук, я читаю сообщение.
Кейси: Встретимся сегодня на нашем месте? Нам много о чем надо поговорить.
Она права. Надо.
Я: Да, давай. И да, надо.
Я: Выключаю звук. Пойду говорить с твоим папой.
За столом секретаря в приемной никого нет. Прохожу мимо, сразу к внушительной двери из красного дерева, и стучу.
– Входите, – слышится с той стороны приглушенный голос.
Поворачиваю ручку, толкаю дверь. Делаю один шаг на плотный бордовый ковер и замираю, как вкопанный.
– Ну уж нет, – бормочу я, встретившись взглядом с собственным отцом, который сидит за столом Тресскотта. – Ни за что. Я пас.
Разворачиваюсь, заставив Дэвида вскочить.
– Феннели, – рявкает он. – А ну стой.
Не хочу стоять. Хочу выбежать из здания, украсть чью-нибудь тачку и свалить в другую страну. В Канаду. Нет, в Мексику, там погода лучше.
Но в то же время я знаю, что бежать бесполезно, так что я перебарываю свои инстинкты и возвращаюсь в кабинет. Закрыв за собой дверь, я скрещиваю руки на груди.
Папа проводит рукой по светлым волосам. Последнее время они сверкают серебром. Удивлен, что новая жена не заставила его закрасить седину. Хотя, может, Мишель находит ее уточненной.
– Почему ты здесь? – спрашиваю я, когда он продолжает молчать.
В его глазах вспыхивает нотка раздражения.
– Сегодня рано утром мне позвонил Эдвард Тресскотт и сообщил, что собирается отстранить тебя от занятий.
У меня перехватывает дыхание. И это все?
Вырывается вздох облегчения. Интересно, как Кейси умудрилась отговорить его меня исключать.
– Тебя это радует, – холодным тоном замечает папа.
Пожимаю плечами.
– Ну да. Я ожидал чего похуже. И много мне отрабатывать?
– Три дня. Будешь отчитываться Тресскотту каждое утро и делать уроки в соседнем кабинете. Он будет присматривать за тобой и проверять твои успехи после последнего звонка.
– Хорошо. – Вскидываю бровь. – Я могу идти?
– Нет, не можешь. – Он явно скрипит зубами. – Сядь на чертов стул, Фенн.
Это вызывает у меня смешок.
– Ух ты, ругаться начал, пап? Кажется, у кого-то истерика.
– Сядь, – рявкает он.
Так и быть, я плюхаюсь на один из мягких стульев напротив него. Папа остается стоять с видом крайнего недовольства, приправленного долей разочарования.
– Ну? Давай, отчитывай, я весь внимание. – Невозмутимо откидываюсь на спинку стула. – Всегда весело послушать, как ты притворяешься, будто тебе не плевать. Частенько этим последнее время занимаешься, не заметил? Понимаю, пытаешься впечатлить женушку. Можешь зря воздух не сотрясать.
Он опять выругивается. Так зол, что сам на себя не похож. Даже пугает, учитывая, как долго он все держал в себе. Может, поэтому я и продолжаю тыкать медведя палкой. Мне надоела его безучастная сонливость. У меня чешутся руки.
Папа меня не разочаровывает.
– Мне все это надоело, – практически выплевывает он слова. – Надоел ты.
– Впрочем, ничего нового.
– Прекрати. Заканчивай уже с этим безобразным подростковым поведением. Тебе восемнадцать лет. – Его лицо стремительно краснеет, он начинает метаться из стороны в сторону, периодически останавливаясь, чтобы смерить меня разъяренным взглядом. – Ты взрослый, черт возьми! И залезаешь в окно к девочке в четыре часа утра, как какой-то похотливый мальчишка! И не к какой-то там девочке, а младшей дочери Эдварда Тресскотта! Совсем из ума выжил?
Я пытаюсь ответить, но он перебивает меня резким жестом руки.
– Я многие твои выходки терпел за эти годы. Пропускал мимо ушей твое хамство, на компанию твою глаза закрывал…
– Мою компанию? – встреваю я. – Это еще что значит?
– Гейб Киприан занимался незаконными делами! Тот парень, Лоусон, не вылезает из вытрезвителей с тринадцати лет! – Папа наступает на меня, хмурясь все сильнее. – Я уж молчу про девушек. Все эти вечеринки. Обертки от презервативов по всему проклятому дому. Алкоголь. То, что ты вылетал из каждой школы, в которой учился, пока мне не пришлось купить тебе место здесь. Единственная частная школа, из которой никого не исключают, – но ты и отсюда почти умудрился вылететь!
Он ставит точку разгневанным фырком и опять запускает пальцы себе в волосы.
– Мне можно что-то сказать или ты еще не закончил орать? – вежливо спрашиваю я.
– Я хотел бы услышать объяснение, – парирует папа. – С удовольствием бы послушал. Потому что я вообще не понимаю, как тебе в голову взбрело лезть к дочке директора.
– Мы с Кейси друзья. – Я опять пожимаю плечами. – Ей приснился кошмар, и она позвонила мне, потому что была расстроена и хотела поговорить.
– И по телефону ты этого сделать, конечно же, не мог? – Он звучит устало. – Обязательно нужно было вломиться к ней в дом?
– Я никуда не вламывался. Она меня впустила.
– Ты был там в четыре часа утра без разрешения ее отца. Ей семнадцать.
– Мы друзья, – повторяю я.
– Хочешь сказать, ничего телесного между вами двумя нет?
Обычно я очень хорошо вру – или как минимум умалчиваю, – но сегодня утром я не в форме. Доля секунды заминки выходит мне боком.
– Черт подери, Фенн! Да что с тобой не так? – Папа разочарованно качает головой, практически истекая отвращением. – Таким человеком ты хочешь быть? Неудачником-недоучкой, который бухает, как сапожник и думает членом?
– А что, звучит весело.
У него вырывается смешок, словно он ушам своим не верит.
– Да ты даже не воспринимаешь все это всерьез! Я сюда прилетел буквально за час, чтобы тебя образумить…
– Я не просил тебя прилетать, – перебиваю я ледяным тоном. – Это твое дело.
Какое-то время папа просто смотрит на меня. Потом падает в кресло и прячет лицо в ладони. Он сидит там, словно бы побежденный, почти целую минуту. Уже начинаю думать, не выскользнуть ли мне за дверь, пока он не смотрит.
Но тут он поднимает голову.
– Мне стыдно за тебя.
До этого момента вся его критика отскакивала от меня, как пули от бронежилета.
Но на этот раз он нанес урон. Попал в точку. Внутри все сжимается.
– Я дал тебе свободу, Фенн. Пытался быть с тобой терпеливым. Понимающим. Потому что я знаю, как сильно ты скучаешь по маме.
Стискиваю зубы.
– Но на этот раз ты зашел слишком далеко…
– Потому что залез в окно к подруге? – возмущенно переспрашиваю я.
– Потому что ты не сожалеешь ни о едином своем поступке или сказанном слове. Делаешь что хочешь, когда хочешь. – Он встает, и его плечи устало опускаются. – Мне за тебя стыдно, – повторяет он.
– Мне все равно. – Я тоже встаю. Надоел весь этот идиотский разговор.
– А не должно быть. Потому что я твой отец, и другой семьи у тебя в этом мире нет, Феннели.
Наши взгляды снова встречаются, и я дергаюсь, увидев его глаза. В них осуждение. Отвращение.
– Мать бы тебя стыдилась.
Моя рука дергается вперед прежде, чем я успеваю себя остановить. Это рефлекс, инстинкт, призванный защитить меня от волны боли, которую несут в себе его слова.
Мой кулак с треском встречается с челюстью отца.
Он отшатывается в шоке. Мы оба ошеломлены. Мои костяшки покалывает, а я смотрю на руку, непонимающе моргая. Она словно мне не принадлежит.
Я никогда его раньше не бил. А он никогда не бил меня. Побои не были частью наших отношений.
Папина грудь тяжело вздымается. Он делает несколько глубоких вздохов. Проводит большим пальцем по месту, куда я его ударил, двигает челюстью.
– Пап. Я… – «Прости». Хочу извиниться.
Но он уже проходит мимо.
– Возьми себя уже в руки, – говорит он, не оборачиваясь.
– Куда ты? – спрашиваю я вслед.
– Домой. – Он все еще не смотрит на меня. Мне приходится подбежать к двери, чтобы вообще его услышать. – Домой, к жене. А ты отработаешь свое наказание без единой жалобы. Увидимся в День благодарения.
А потом он уходит прочь, и я почти падаю на пол, потому что мои ноги внезапно отказываются держать вес моего тела. Доковыляв до стула, я тяжело сажусь на него, повторяя папину побежденную позу ранее, уткнувшись лицом в ладони. Одна из них все еще ноет.
Я врезал своему отцу по челюсти.
Господи.
«Мать бы тебя стыдилась».
Я сижу, сгорбившись, едва чувствуя собственный пульс, и непрерывно прокручиваю в голове все, что он сказал. Слова вертятся по кругу, и я теряю способность сопротивляться выводу, пускающему корни в моей голове.
Я и есть неудачник.
Мама бы и правда меня стыдилась.
И я не имею никакого права позволять девушке вроде Кейси себя любить.
У меня вырывается приглушенный ладонями стон. Черт возьми. Что я вообще с ней делаю? Знал же, с самого первого нашего разговора знал, что она для меня слишком хороша. Она девушка, которая спасает раненых зверушек и держит их в коробочке у кровати. Она девушка, которая прощает, когда не следует, и забывает то, что стоит помнить.
Надо просто дать нашим отношением закончиться. Они уже закончились, черт подери. Она бросила меня. И правильно сделала. Но вместо того чтобы смириться с этим, я лез, и пытался, и боролся, чтобы вернуться к ней. И зачем? Чтобы она застряла с придурком, который слишком много пьет, который, возможно, ее чуть не убил?