— Она может остаться. — За вуалью я разглядел просительный блеск. — Исключение, дарованное за её верную службу. Это мой дар тебе…
— Нахуй мне твой дар!
И снова мне захотелось её схватить. От ярости и — как это ни абсурдно — от похоти мои руки затряслись. И, хотя гнев во мне кипел, разум вызвал образы нашей прошлой близости, провоцируя желание раздеть её догола и уложить. Она бы меня не остановила, говорил мне какой-то похотливый инстинкт. То, как блестели её глаза за покровом, как скользнули по бокам её руки, призывно открываясь. Видимо, вражда столь же легко разжигает страсть, как и привязанность.
Метревеус. Казалось, это слово прозвучало не в моей голове, а снаружи, и его произнёс не мой голос. Это был голос, который я помнил из всех уроков, полученных в темноте, голос, выделявшийся в истории моей жизни тем, что лишь он всегда говорил только правду. Метревеус, снова сказал голос, и я почувствовал, как желание меня покидает. Тиран. Гонитель. На самом деле этот урок Сильда мне никогда не преподавала, но, несомненно, преподала бы.
— Сколько битв это повлечёт? — спросил я, отворачиваясь от неё, и понял, что лучше смотреть на жаркий огонь. — Сколько жизней унесёт? И всё по твоему слову, Эвадина. Не за это я сражался.
— Ты же знаешь, я не властна над посылаемыми мне видениями, — сказала она, и теперь в её тоне появилась твёрдость. — Серафили даровали мне знания, и я должна действовать в соответствии с ними.
Впервые мне пришлось столкнуться с вопросом, которого я избегал с помощью софистики и отвлекая своё внимание: Что на самом деле представляют собой её видения? До сих пор я колебался между туманным убеждением, что она действительно получает послания из-за Божественных Порталов, и мыслью, что быть может она обладает формой магической силы, которую каэриты называют ваэрит. Её видения были слишком точны, чтобы от них отмахиваться. Слишком последовательны в части результатов, к которым они приводили, чтобы быть просто продуктом беспокойного ума. Разумеется, от подобных размышлений на ум вскоре пришли слова историка, хотя я с твёрдой решимостью оттолкнул их. Эвадина служит Малицитам.
«Она делала слишком много хорошего», убеждал я себя. «Мы вместе сделали слишком много хорошего, и всё это не может служить злу».
— Серафили приказали тебе разорять каэритов и охотиться на них? — спросил я её. Мой гнев немного поутих, но голос от него всё равно ещё дрожал. — Разве это похоже на поступок, рожденный вечной благодатью?
— Они мне показали, Элвин. — Она придвинулась, её руки сжали мою. — Они послали мне видение о судьбе мира, если мы этого не сделаем. Я знаю твою привязанность к этому народу, но даже ты видишь опасность, которую они собой представляют. Сила, которой они обладают, угрожает нам. Я знала это всю свою жизнь, с того дня, как отец поручил каэритскому чародею изгнать видения из моего разума. Тогда я сочла его скачущим мошенником, который только и может, что бормотать напевы и стучать амулетами. Но ещё я помню страх в глазах того человека. Долгие годы я думала, что это страх опытного лжеца, который столкнулся с неоспоримой истиной. Теперь же я вижу, что он боялся истины, которую я однажды открою: о тёмной миссии, которую он и ему подобные выполняют на наших землях. Именно поэтому он составил то мерзкое лекарство и дал мне выпить. Он сказал отцу, что оно очистит меня от того, что он назвал завихрением разума. Я не хотела пить, но отец настаивал, а я всегда была послушной дочерью. Последовали три дня страданий — страданий, которые, несомненно, должны были привести к моей смерти. Я извивалась в ужасных мучениях, и поддерживало меня только знание, что Серафили обязательно сохранят ту, кто избрана передать их послание. И они действительно сохранили. Когда я очнулась от пыток, чародей исчез, ушёл той же ночью, даже не дожидаясь оплаты.
Она крепче сжала мою руку.
— Элвин, мне больно от твоего гнева. И больно от того, что приходится скрывать наши отношения. Но боль нужно вынести, и мне и тебе. Наша миссия важнее, чем мы.
Я повернулся к ней, увидев, что её волосы разделились, она придвинулась, прижалась идеальной щекой к моему лицу, и гладкое тепло встретилось с огрубевшей, покрытой шрамами кожей. Острые ощущения от этого оставались такими же опьяняющими, как и всегда. Я вспомнил, что решил не целовать её, а потом прижал губы к её губам. Поцелуй вышел долгим, и меня передёрнуло от мучительного разочарования, когда она прервала его.
— Боль нужно вынести, — бездыханно прошептала она, бросив взгляд на дверь.
Я втянул воздух в лёгкие и отступил назад.
— Я не буду участвовать в чистках. Уже достаточно резни повидал на своём веку.
— И я не стану тебе приказывать. Уилхем исполнит этот указ, и ты сам знаешь его доброту. Ему приказано не проливать крови при исполнении этого задания. Каэриты будут изгнаны. Вот и всё.
Вот так и выбираются жизненные пути, когда мы оказываемся на распутье. Всякий раз мы идём по самому лёгкому пути, который обещает привычность, продолжение, любовь. Много раз я проклинал себя за то, что в тот момент не выбрал более суровый путь, ведь он наверняка был бы менее вероломным. Но даже сейчас я знаю, что выбор в той комнате был иллюзией. Она могла бы приказать мне пройти огнём и мечом по всему Альбермайну, и, несмотря на многочисленные протесты, я всё равно выбрал бы этот путь как лёгкий, потому что это её путь.
Я дёрнул головой в сторону двери.
— Твои новые охранники мне не нравятся.
На её губах появилась улыбка облегчения, она плотнее укуталась в шаль, выпрямила спину и снова стала Помазанной Леди.
— Просящие Харлдин и Ильдетта приехали из герцогства Рианвель, чтобы присягнуть на верность нашему делу. Между Советом светящих и Ковенантом Рианвеля сильная неприязнь появилась задолго до того, как Арнабус захватил Атильтор. Харлдин и Ильдетта прибыли во главе пятидесяти вооружённых просящих. Они называют себя Щитом Леди, и я собираюсь потворствовать этому, раз уж им, видимо, так хочется. А ещё они доставили письмо, подписанное старшими священниками герцогства, в котором они признают мою власть и просят моего благословения. Разве это не мило?
— Безусловно, это будет полезно. Но священники — это не герцог. Вряд ли они принесли письмо от него?
— Нет, но они передали от него весточку. Герцог Вирулис пылок в своей вере и полностью поддерживает мои действия. Рианвель никогда не доставлял Алгатинетам столько хлопот, как Алундия, но их правление уже давно стало источником недовольства среди многих представителей знати, и не в последнюю очередь герцогской семьи.
— Я бы чувствовал себя спокойнее, если бы он отправил тысячу воинов под своим знаменем, чем горстку просящих с письмом, которого он не подписывал.
— Судя по всему, герцог стремится вступить в переговоры, прежде чем открыто заявить о своей поддержке. Соответственно, его посол при дворе короля Артина ждет тебя в Куравеле. Надеюсь, ты устроишь подобающе сдержанную встречу.
— Куравель? Ты хочешь, чтобы я отправился в столицу? Сейчас?
— Разумеется. Кому ещё я могла бы доверить доставку моего вызова королю?
— В ответ на который, подозреваю, Леанора отправит тебе мою голову в мешке.
— Не отправит. — Эвадина улыбнулась, покачав головой. — Элвин, ты до сих пор в полной мере не понимаешь знать. Она примет тебя, выслушает твоё послание, отклонит его и отправит тебя восвояси. Что угодно, иное было бы неприлично.
— Что-то она не заботилась о приличиях, когда вонзила кинжал в шею герцога Галтона, причём, во время мирных переговоров.
— Совершённое на поле боя — это другое дело, даже во время переговоров. Придворные дела требуют соблюдения строгих правил, если Леанора по-прежнему желает удерживать видимость легитимности правления своего сына. И к тому же, в столице для тебя найдётся и другая работа, в которой не придётся терпеть компанию Леаноры. Ещё ты нанесёшь визит Дульсианскому посланнику. Подозреваю, его герцога можно убедить в важности нашего дела, если посулить должную компенсацию.
А ещё я хочу воспользоваться твоим пониманием простолюдинов. Ходят слухи о том, насколько тяжела нынче стала жизнь в городах, учитывая, что принцесса-регент вводит всё больше акцизов на алкоголь и другие блага. По крайней мере, я слышала, что она собирается это сделать, и будет пороть всех, кто осмелится что-либо возразить. Мне рассказали, что её шпионы составляют списки имён тех, кого считают проблемными или нелояльными. Судьба её брата, кажется, породила в ней великую и ужасную подозрительность, которая, возможно, даже вывела из равновесия и без того расстроенный разум. Такое изменённое мышление у человека, обладающего огромной властью, порождает страх — страх, который можно разжечь до полезных высот.
Я насмешливо изогнул бровь.
— И без того расстроенный?
— Раз уж мы об этом заговорили, я припоминаю слухи, ходившие в дни после смерти мужа Леаноры. Разумеется, лорд Кевилль был стар, но не сказать, что совсем уж слаб, несмотря на все его годы. Такой человек не сдастся просто так перед болезнью.
— Леанора безумна, и когда-то убила своего мужа. Такую байку ты собираешься рассказывать?
Улыбка на губах Эвадины казалась извиняющейся, но её следующие слова окрасил властный тон:
— Не я здесь сказочник, Элвин. Это я оставлю тебе. И не сомневаюсь, что в Куравеле ты найдёшь весь необходимый материал.
«Раньше она никогда не просила меня лгать». Эта мысль мучила меня большую часть следующего дня, и продолжала мучить на пути в Куравель. Разумеется, я много раз лгал от лица Эвадины, но она об этом часто даже не знала, и никогда явно не одобряла. Однако к приготовлениям я приступил со всем своим обычным усердием.
— И поспеши, — сказал я Тайлеру, передавая ему шкатулку размером с кирпич. Это было прочное устройство, обитое железом и с крепким замком, как и полагается для её содержимого: все золотые соверены, какие только удалось добыть в тех уголках собора, которые вергундийцы не успели обшарить. Общая стоимость содержимого шкатулки была впечатляющей, хотя и не огромной, но трудно превзойти золото во всём его незапятнанном блеске, в качестве знака добрых намерений. То, что я спокойно отдал это сокровище в руки Тайлера, было той мерой доверия, которую он от меня заслужил, пускай никакая привязанность её и не омрачала. Впрочем, я счёл обязательным послать с ним в качестве сопровождения двух своих самых надёжных разведчиков.