енанта Возрождённого, а король и его умная мать ускользнут из петли, по крайней мере, до поры до времени.
— Пойдём, — сказал я, собираясь развернуть Черностопа. — Надо поделиться радостными новостями.
Однако Вдова не пошевелилась в седле. На её лице застыло выражение, которое я у неё редко видел: вина с оттенком извинения. Я уже знал, что она собирается сказать, и всё же, её слова поразили меня с неожиданной силой.
— Здесь мы попрощаемся, Элвин Писарь.
В её глазах, помимо явного сожаления, я видел ещё и решимость, которая заставила меня отказаться от желания спорить. Вместо этого я заставил себя добродушно сказать:
— Тебя, наконец-то, достало, да?
— Если ещё и нет, то завтра достанет точно. — Она бросила взгляд на Куравель. — Мы уже видели падение города, а я чувствую, что тут будет хуже. Воскресшая мученица больше не командует армией, она ведёт орду. Ты знаешь, что будет, когда они туда доберутся. Они пришли ради крови, и они её получат, в битве или без неё. Я не буду принимать в этом участия.
Я кивнул, не в силах опровергнуть её доводы. Можно было умолять, искренне заявлять, что мы, стойкие и верные солдаты войска Ковенанта, сделаем всё возможное, чтобы защитить народ Куравеля от бури. Но это большой город, а священный поход огромен. Она была права, и я знал, что грядёт.
— Куда отправишься? — спросил я её.
— Менестрель немало рассказывал о восточных королевствах. Или, может, отправлюсь на юг, сяду на корабль за море. Говорят, за красными пустынями есть земли, заполненные разными удивительными мифическими зверями. Война страшно уродлива. Думаю, мне хотелось бы посмотреть на чудеса. — Она снова улыбнулась, и на этот раз в улыбке смешались теплота и печаль. — Ты мог бы поехать со мной.
Удивлённый, что мне вдруг перехватило горло, я прокашлялся и снова заговорил:
— Ты же знаешь, что не могу.
Улыбка сошла с её губ, но я не увидел ни следа упрёка, когда она опустила глаза.
— Я знаю, что она тебя уничтожит. Если не тело, то душу. В своё время ты был плохим человеком, Элвин Писарь, как и я. Но ещё мы поступали хорошо, когда могли. А с этих пор я вижу для тебя только ещё больше плохого.
Она без дальнейших промедлений развернула Парсаля, рысью съехала со склона, а потом пришпорила коня, пустив его галопом. Я смотрел, как всадница на коне быстро скрывается в лесу. Как ни странно, я обнаружил, что надежда когда-нибудь увидеть её снова равносильна пылкому желанию не встречать её никогда. У меня появилась неприятная уверенность, что если мы с Вдовой ещё когда-нибудь встретимся, то перед ней будет человек, который не заслуживает её взгляда.
Вопрос о том, на ком лежит вина за пожар, уничтоживший древний собор Куравеля, стал источником бесконечных споров. Те, кто придерживается вероучения Воскресшей мученицы, с абсолютной уверенностью признают, что пожар начался по прямому приказу светящей Дарилы. Что перед часом триумфа восходящей-королевы последняя глава ортодоксального Ковенанта решила принести в жертву себя, своих последователей и собор вместе со всеми его священными сокровищами. Сторонники Алгатинетов с той же яростью уверяют, что сделано это было либо по указанию Малицитской Блудницы, либо стало самым отвратительным поступком, совершённым хищной толпой фанатиков, которую она спустила с поводка. Что до меня, то я не смогу пролить свет на эту загадку. Знаю только, что собор пылал той ночью, а я смотрел.
Как и предсказывала Вдова, стоило только разнестись вестям о том, что Куравель никто не защищает, участников похода стало не удержать. Эвадина приказала ротам Ковенанта построиться в шеренги, чтобы достойно войти в город, но всё равно к полудню уже горели первые костры. Я понял, что в сердцах большинства людей таится безумие — зверь, который только и ждёт, что его выпустят, и когда он окажется перед беззащитной жертвой, зная, что не будет никаких последствий. Рианвельские рекруты первыми вторглись в отдалённые районы, сея беспорядочный хаос и насилие. Я думаю, что сгущавшийся запах дыма привлекал и остальных, вызывая первобытное желание принять участие в безумном пиршестве, пока есть такая возможность. Священный поход хлынул внутрь города, а горожане бросились наружу. Когда день сменился вечером, на южной дороге появились длинные колонны убегающих, а позади них полыхал их город.
Я смотрел, как разворачивается катастрофа, с гребня того холма, откуда уехала Джалайна. Не стану притворяться, будто бы я питал хотя бы малейшее желание повести Разведроту в этот хаос, в надежде, что они смогут защитить беззащитных. Если бы я так поступил, то наверняка к утру у меня не было бы роты, которой можно командовать. На этих огненных улицах нас поджидали только смерть и безумие. Самые молодые из моих разведчиков явно возмутились тем, что им пришлось пропустить кульминацию марша восходящей-королевы, но им хватило ума ограничить свои жалобы несколькими суровыми взглядами в мою сторону. В отличие от них ветераны демонстрировали по большей части облегчение.
— Пожалуй, хуже, чем в Хайсале, — прокомментировал Тайлер, между глотками бренди. Он ещё не упился вусмерть, но, судя по тому, как покачивалась его голова, а речь становилась всё невнятнее, скоро ему неминуемо предстояло провалиться в забвение. И всё же, каким бы пьяным Тайлер ни был, он довольствовался тем, что сидел на месте. Даже соблазна обильной добычи не хватило, чтобы сдвинуть его с места. — Пламя… — Он на мгновение замешкался, глаза потускнели, а потом резко открылись: — Выше! Как думаете, милорд?
— У тебя почти кончилось, — заметил я, кивнув на остатки, плескавшиеся в его бутылке бренди. Сунув руку в свой мешок, я достал фляжку грога и бросил ему. — Пей, сержант.
— Да благословят вас мученики, милорд. — Он отбил костяшками в лоб, выполнил приказ, и уже через несколько глотков рухнул на спину.
— Лорд Элвин. — От тона Квинтрелла я снова посмотрел на город, увидев, как в центре взвивается огромное пламя. Спустя удар сердца до нас донёсся глухой взрыв, над дымом недолго покачивался ярко-оранжевый цветок, а потом угас. Зрелище резко напоминало видение, которое мне было даровано давным-давно в полой горе. «Первый Бич. Эвадина служит Малицитам…»
— Что это было? — спросил Адлар. Он один не сидел, и все эти часы шагал по вершине холма, с зачарованным ужасом глядя на разгорающиеся пожары. В отличие от прочих юношей в роте он не демонстрировал желания участвовать в разворачивающемся бедствии.
— Собор, наверное, — сказал я. — Думаю, светящая Дарила набила здание маслом, возможно для защиты от штурма. Кажется, не сработало.
Теперь уже сквозь дымку виднелась крыша собора, напоминавшая почерневшие рёбра какого-то зверя, брошенного в костёр, у которого пламя лизало плоть из черепицы и дерева. Тайлер был прав, тут всё шло куда хуже, чем в Хайсале. К утру здание обратится в пепел, как и большая часть Куравеля.
— Не понимаю, — сказала Лилат. Всю ночь она сидела рядом со мной, постоянно хмурясь от мрачного изумления. Он говорила по-каэритски, чего не делала уже много недель, с тех пор, как улучшилось её знание альбермайнского. — Это место — священное для вашего народа, так? Как полая гора.
— Да, — согласился я, глядя на быстро исчезающую крышу строения, которое выстояло целые столетия.
— Тогда зачем его сжигать?
Я пожал плечами, сдержав желание освободить бесчувственного Тайлера от фляжки, которую я ему дал.
— А зачем злобный ребёнок бросает камни в кошку?
Эти слова ещё сильнее озадачили Лилат.
— Ваши дети кидают камни в кошек?
От крика снизу тёмного склона мы все, кроме пьяного Тайлера, вскочили и потянулись к оружию. Около часа назад мы слышали грохот сражения — скорее всего священный поход столкнулся с ортодоксальными упрямцами, оборонявшими собор. Было вполне вероятно, что кто-то сбежал из города.
— Не стрелять, — крикнул я лучникам, нацелившимся на пару всадников, появившихся из мрака. Когда те остановили лошадей, стали полностью видны постоянно кислые выражения лиц Рианвельских близнецов-просящих, отчего я пожалел о своём приказе. «Не увидели их в темноте, моя королева. Такие несчастные случаи на войне постоянно случаются».
— Лорд Писарь, — поприветствовал меня Харлдин, едва изобразив поклон. Мне пришло в голову, что я ни разу не слышал, как говорит его сестра, и, может быть, она даже немая. Впрочем, то, как она зыркнула на меня, а потом злобно посмотрела на Лилат, говорило громче всяких слов. Этим двоим нравилось бросать на меня осуждающие взгляды, но вид каэритки превратил самодовольную досаду в кипящую ярость.
— Что? — ответил я, не вставая. В этот момент элементарная вежливость была мне не по силам, и я не удосужился сдержать смех, когда они оба ощетинились, видя явное оскорбление.
— Королева приказывает вам явиться, — сказал Харлдин. Голос звучал рублено из-за попыток удержать слова, которые он на самом деле хотел сказать. — Она ждёт вас у собора.
Я хотел было заметить, что в Куравеле больше нет собора, но решил, что нет смысла и дальше над ними подтрунивать.
— Скажите ей, я сейчас буду.
— Мы сопроводим вас, — сказал он. — Одного.
Прошедшие с тех пор годы дали мне время поразмыслить над еле заметной ноткой удовольствия, которая в тот миг окрасила тон просящего. Если бы тогда я уделил ей внимание, многое могло бы пойти совсем по-другому. Но я был уставшим, меня мутило, и настроение омрачилось от мысли, что придётся самому страдать от зловония и вида участи Куравеля. Так что я устало поднялся на ноги и покачал головой, когда Лилат встала вместе со мной.
— Нет. Оставайся здесь.
— Ты пойдёшь, и я пойду, — настаивала она, накидывая лук на плечо.
— Милорд, королева сказала одного, — вмешался Харлдин с оттенком нетерпения в голосе. — Ваша каэритская шлюха останется здесь и не будет оскорблять взор королевы.
По Разведроте пошёл сердитый ропот, многие вскочили на ноги с оружием в руках. О статусе Лилат никогда формально не заявлялось, но она уже достаточно давно ездила с нами, чтобы считаться товарищем. А ещё рассказ о её подвигах в Жутком Схроне стал чем-то вроде небольшой легенды в войске Ковенанта.