— Следи за языком, — прорычал юный Адлар, крутя нож, отчего и остальные одобрительно зарычали.
— Отставить, — сказал я ему, бросив суровый командный взгляд на остальных, чтобы они опустили оружие. Вместо того, чтобы идти седлать Черностопа, я направился к широкому стволу ближайшего тиса, отчего Харлдин раздражённо вспыхнул:
— Милорд, вы и дальше заставите королеву ждать?
— Дашь ты уже человеку минутку поссать, а? — ответил я, скрываясь за тисом. Хоть я, конечно, и не обратил должного внимания на рвение этого человека, оно всё же пробудило во мне достаточно осмотрительности, чтобы принять небольшую меру предосторожности. После довольно долгого времени я закончил своё неудобное дело, а потом пошёл седлать Черностопа. Забираясь на коня, я ободряюще ухмыльнулся Лилат, но её волнение это не особо успокоило.
— Они пахнут неправильно, — сказала она мне, по-прежнему по-каэритски, и подозрительно посмотрела на просящих. — Нетерпеливые, как волки, приближающиеся к раненому оленю.
— Если они что-нибудь попробуют предпринять, я их убью, — просто сказал я. — Жди меня здесь. Что бы ни случилось, в город не заходи. Это плохое место для тебя.
Я ударил пятками Черностопа и поехал вниз по склону, просящие двинулись следом.
— В ближайшее время, — сообщил я Харлдину, — у нас с тобой состоится очень содержательный разговор о манерах.
Он ответил взглядом, который не был ни таким злым, ни таким испуганным, как мне бы хотелось. Ещё одно предупреждение, которое я не заметил в эту полную безумия ночь.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Эвадина ждала меня на главной площади посреди вихря клубящихся угольков. Рёв пламени, охватившего собор, усиливался и утихал от сильного ветра, который носился по городу, погруженному во тьму, и с каждым порывом раздувал пожар. Моя поездка оказалась удивительно мирной, хотя и окутанной дымом, который клубился, поднимался густыми столпами, освещёнными оранжевым сиянием, и перекликался с треском и грохотом рушащихся домов. К счастью мои спутники-близнецы интересовались беседой со мной не больше меня, а пустые в основном улицы вселяли странное чувство безмятежности. Пожары разгорались так яростно, что участники похода разбежались. Тут и там я слышал далёкие крики, мельком замечал нагруженные добычей фигуры, но стало ясно, что Куравель брошен на произвол судьбы.
Выехав на площадь, я увидел, что королевский дворец остался невредим, и каким-то чудом пламя его не тронуло. Контраст с собором, перед которым он стоял, и раньше был разительным, а теперь стал ужасно комичным. Высоченные стены одного из самых священных ковенантских святилищ по-прежнему стояли, но уже в виде почерневших краёв бушующего пекла. Обугленные рёбра крыши уже исчезли, а внутренности здания полностью поглотил огонь. Я подумал о закованных в золото реликвиях, украшавших алтарь на коронации короля Артина, от которых теперь наверняка осталась куча расплавленного шлака и пепла костей. И всё же на эту картину смотреть было легче, чем на лицо женщины, которую я любил.
Я уже видел её прежде разгневанной, но не настолько. Для Эвадины ярость бывала редкой и кратковременной бурей, но суровое и напряжённое выражение её лица, когда она смотрела, как я останавливаю Черностопа, было мне совершенно незнакомо. Если бы я не знал её так близко, то решил бы, что она меня ненавидит.
Суэйн тоже стоял там, опустив плечи и голову, хотя я видел стыд, от которого его лицо стало таким несчастным. По краям площади стоял кордон солдат Ковенанта, но за рёвом пламени с такого расстояния они не могли расслышать ничего, что здесь говорилось. Близнецы-просящие спешились раньше меня, и ближе, чем мне бы хотелось. Ещё прежде, чем Эвадина заговорила, я уже знал, в чём дело. Стыд Суэйна всё выдавал. «Как она узнала? Спустя столько времени».
— Неужели вы не преклоните колени перед королевой? — отрывисто и формально спросила она меня, поскольку я продолжал сидеть в седле, чувствуя боль в груди, которую причинял резкий, быстрый стук сердца.
— Прошу прощения, ваше величество. — Я ощутил лёгкую гордость за твёрдость своего голоса и отсутствие дрожи, когда слез со спины Черностопа и начал опускаться на одно колено.
— Вообще-то не надо, — приказала Эвадина. — Встаньте, милорд. У меня есть к вам вопросы, и я бы хотела ясно видеть ваше лицо, когда буду задавать их.
Я сделал, как она сказала, стараясь держаться как можно вежливее и бесстрастней. Она подошла ближе, встала на расстояние вытянутой руки, и я невольно уставился на листы пергамента в её руке. Она крепко сжимала их, и страницы скомкались в кулаке.
— Это? — спросила она, поднимая стопку, когда заметила мой интерес. — Тебя всегда так интересовали слова на бумаге, да, Элвин? Ты всегда так увлечён бесконечным поиском новых знаний. Что ж, — Эвадина развернула листы, — позволь мне поделиться этим последним сокровищем, которого ты так долго добивался. — Она перевела взгляд на пергамент. — Частичный перевод Исидорского кодекса, подготовленный просящим Гилбертом Форсвитом по запросу лорда Элвина Писаря.
— Это важная, но забытая часть учения Ковенанта, — сказал я. — Прекрасное дополнение для библиотеки Ковенанта…
— МОЛЧАТЬ! — Лицо Эвадины задрожало, когда она заглушила мой голос своим криком, и свет собора ярко полыхал в её немигающих глазах.
Казалось, она смотрела на меня целую вечность, и, к моему удивлению, страх под тяжестью её взгляда исчез. Я увидел то, что её гнев не мог замаскировать: она по-прежнему меня любила. Глупо молодому человеку думать, будто бы это обеспечивает защиту, ведь на самом деле любовь только увеличивает опасность.
— Как раз сегодня ко мне явился просящий Гильберт, — хриплым, но сдержанным голосом продолжала Эвадина, потрясая страницами. — Он приехал сюда вместе с лордом Суэйном, видимо, понятия не имевшим о содержании подарка, который учёный просящий хотел передать мне в руки. Очевидно, он думал, что я найду его интересным. Так оно и оказалось, Элвин. В этой нудятине, правда, много нелепой чепухи, как будто собрали записи сумасшедшей, а не пророчицы. Но, с другой стороны, меня называли сумасшедшей столько раз, что и не упомнишь, и потому я читала дальше.
Она полистала страницы и продолжила своё выступление:
— Да будет известно, что та, которую станут называть Воскресшей, не воскреснет. Её излечат. И её исцеление будет осуществлено не Бесконечными, на службе которым я веду свою борьбу, а теми, кто придерживается языческих обрядов. Ведьма в мешке исцелит её, но фальшивая Воскресшая назовёт это благословением и тем самым потребует себе королевство.
Руки Эвадины дрожали, когда она опустила пергамент. Я увидел, как её гнев стих, брови сошлись вместе, в глазах читалась надежда и мольба.
— Ты снова соврёшь мне, Элвин? — спросила она. — Скажешь, что всё это обман, и что ты не позволял каэритской ведьме прикасаться ко мне своими грязными лапами?
Я бросил краткий взгляд на Суэйна, увидев, как мучительно сморщилось в тот миг его лицо. Его верность Эвадине была абсолютной, нерушимой и безупречной. Я знал, что он уже ответил на этот вопрос, делая любую историю, которую я мог бы придумать, неуместной, хотя мне в любом случае не удалось бы сочинить историю под эту задачу.
— Вы умирали, — произнёс я, посмотрев в умоляющие глаза Эвадины. — Другого выбора не было. Если бы мы не…
Эвадина издала бессловесный крик, скорее вопль, чем рычание. Это был звук, какого я никогда не слышал из человеческого горла, громче всего, что человеческое горло может издать, и его силы хватило, чтобы вызвать у меня дрожь. Она отшатнулась, снова крепко сжав страницы в кулаке, а вторую руку положила на живот, словно хотела ослабить ужасную боль.
— Ты… — Она пошатнулась, поникла, и её голос окрасили всхлипы. — Ты сделал из меня мерзость пред Серафилями. Я испорчена и телом, и душой.
От вида страданий Эвадины мне захотелось, несмотря на все взирающие на нас глаза, протянуть руки и обнять её, как я делал наедине. Но я не обнял. Быть может из-за звука, который она издала — такого уродливого, такого неправильного. А может, дело было в глубоком, хоть пока и не признанном, осознании: всё, что было между нами, уже прошло, раскололось в тот самый миг. Но на самом деле, мне кажется, всё было куда проще. Дело было в её гневе, в её осуждении, в её корыстном отвращении. Никакой благодарности. Никакой признательности за то, скольким я, Суэйн, Уилхем и многие другие рисковали, чтобы спасти её. Предполагаемое осквернение её души стёрло всё это, ибо она была Помазанной Леди. Она была избранницей Серафилей. Заблуждение навсегда разрушено, и вот это непростительно.
— Нет, — возразил я, и моём голосе слышался резкий, раздражающий вызов. — Мы сделали вас Воскресшей мученицей. Мы сделали вас восходящей-королевой. И посмотрите, — я поднял руки на окружающую панораму разрушения, чувствуя, как угольки жгут мою кожу, — посмотрите, во что вы это превратили.
Эвадина замерла, глядя на меня с таким перекошенным от враждебности лицом, что мне показалось, будто я смотрю на незнакомку. Потом она бросилась на меня, со свистом выхватив меч из ножен, и её атака была настолько быстрой и неожиданной, что я едва успел положить руку на свой клинок, прежде чем она добежала до меня.
— Миледи! — Суэйн шагнул между нами, умиротворяюще подняв руки. — Миледи, прошу…
Его слова окончились сдавленным бульканьем — меч Эвадины перерезал ему горло. Кровь густо брызнула ей на кожу, отчего она остановилась, потрясённо глядя, как Суэйн рухнул на колени, вцепившись руками в шею в тщетной попытке остановить алый поток. Он прохрипел ещё несколько слов, которые было не разобрать из-за льющейся крови, и упал ничком на камни. Я думаю, что когда его сердце вытолкнуло последнюю каплю из раны, он всё ещё пытался вымолить у неё прощение.
— Ты, — сказала Эвадина. На меня испуганно и обвиняюще смотрело бледное, но снова человеческое лицо. — Ты заставил меня это сделать.
Последние несколько секунд я стоял, как вкопанный — внезапный ворох перемен был слишком велик, чтобы его можно было осознать. Но теперь я осознал. Теперь я видел, что мне нужно сделать.