— Встретили их у подножия долины, — протянул Уилхем, осматривая зрелище с гримасой профессионального пренебрежения. — Плохо закрыли левый фланг. Думаю, герцог Вирулис повёл своих рыцарей в атаку, пробился насквозь. После этого сомнений в исходе уже не было. — Он кивнул на усеянный трупами холм к северу. — Им надо было оставаться там, заставить Эвадину подниматься по склону. Кого бы Леанора не поставила во главе этого фарса, он заслуживает виселицы, если всё ещё жив.
— Готов поспорить, во главе она поставила себя, — сказал я. — Она никогда не была сильна в тактике.
— Я-то думал, она отдаст своё войско в руки Элберта или лорда Альтерика.
— Элберт боец, а не генерал. А репутация лорда Альтерика, скорее всего, подмочена после того, как ему не удалось схватить свою дочь. Леанора, наверное, сомневается в его верности.
— Должно быть, больше тысячи убито, — прокомментировала Джалайна приглушённым голосом из-за тряпки, которой она прикрыла нос от вони.
— Двенадцать сотен и пятьдесят шесть, — сказала Эйн, чем привлекла удивлённые взгляды всех присутствующих. Если не считать тихого отрицательного бормотания всякий раз, когда я пытался побудить её заговорить, это были первые слова, которые мы услышали из её уст после Куравеля. — Насколько мне видно, — добавила она.
Я её не подталкивал, но решил вызнать побольше, когда вечером разобьём лагерь.
— Тяжёлые потери, — сказал я. — Но не настолько большие, чтобы лишить Леанору её войска.
— А это ещё не все, — сказала Десмена. К моему удивлению, её было легко уговорить проводить нас сюда, хоть это и стоило двух золотых из кошелька Лорайн и всех заводных лошадей, которых Тайлер украл в Альберисе. Она сопровождала нас со всей своей ротой, сохраняя настороженное молчание на протяжении всего пути. В качестве условия передачи золота я взял с неё клятву не возобновлять дуэль с Уилхемом. Это же обязательство я наложил и на него, к его вящему неудовольствию.
— Не обманывайся её предполагаемой преданностью мёртвому самозванцу, — предупредил он меня. — Свои амбиции она всегда ставила превыше всего.
Первые найденные нами головы торчали на пиках, вкопанных на гребне холма. Всего пятьдесят, и у каждой на лбу было вырезано слово «еретик». Разинутые рты, пустые глаза и бурые лохмотья подсушенной кожи на лицах ясно давали понять, что эти мучения причинили перед обезглавливанием.
— Этого я знаю с Хайсала, — сказал Тайлер, глядя на одну голову. — Рыцарь из роты Короны.
— Как ты определил? — спросила Джалайна, кривясь на рваную, исклёванную воронами плоть.
— Вот. — Тайлер открыл рот головы и вытащил что-то блестящее из верхней челюсти. — Ему это уже не понадобится, не так ли? — сказал он, игнорируя неодобрительный взгляд Джалайны, и спрятал золотой зуб себе в кошелёк.
— Похоже, после этого они обленились, — заметил Уилхем, осматривая пологий северный склон холма. Под натянутой весёлостью его тона я уловил небольшую дрожь. Хорошие люди нередко прибегают к легкомыслию, когда сталкиваются со зрелищем, которое должно заставить их кричать.
Намного больше голов насыпали курганом, а тела свалили поблизости менее аккуратной кучей. Я был благодарен тем дням, которые прошли после этого безумия, поскольку, когда мясо было ещё свежее, всё поле наверняка кишело мухами. Дальше по склону резня проходила хаотичнее, обезглавливания сменились быстрыми убийствами — многие до сих пор лежали лицами вниз с перерезанными глотками и связанными за спиной руками. Трупы тянулись больше мили, отмечая холмистые поля парадом резни.
— Прекрати считать, — сказал я Эйн, увидев, как она осматривает поле боя, сосредоточенно нахмурив лоб. Меня беспокоило, что она глядит на это поле ужасов без потрясения или терзаний, а выражение её лица выдавало лишь смутный интерес. К тому же мне не нужны были точные цифры, чтобы понять, что большая часть войск Леаноры встретила свой конец, убегая с битвы. Победители обычно преследовали побеждённых и утоляли кровожадность боя, уничтожая убегающего врага. Однако в этих убийствах явно прослеживался метод, который говорил о чём-то большем, помимо мстительного безумия. Большинство из этих солдат оказались окружены и бросили оружие в надежде на пощаду. После Поля Предателей Эвадина запретила роте Ковенанта принимать участие в резне. Теперь же подобные сомнения были ей ни к чему.
— Элвин, — сказал Уилхем, обращая моё внимание на одно зверство. Это тело было привязано к колесу телеги, закреплённому на спешно сооружённом эшафоте. Голое, всё в крови и нечистотах, голова опустилась на серую, холодную плоть груди. Подойдя поближе, я увидел на трупе несколько порезов и множество синяков, но ничего такого, что могло бы представлять собой смертельную рану. «Избавили от пыток, но подвесили, чтобы он стал свидетелем всего этого», предположил я, уставившись на побелевшее лицо Альтерика Курлайна.
— Не могу сказать, что вы мне когда-либо нравились, милорд, — мрачно пробормотал я. — Но вы заслуживали лучшей кончины.
Я не смог сдержать испуганного вздоха, когда бывший рыцарь-маршал Королевского Воинства открыл глаза и посмотрел на меня взглядом, в котором осуждения было не меньше, чем страдания. Он попытался что-то сказать, но получился только хрип. И всё же, пока мы его снимали, мне удалось разобрать несколько вразумительных слов.
— Наша вина… Писарь… — из его горла валил отвратительный смрад. — Твоя и… моя… наша вина…
Лорд Альтерик продержался всю ночь до первых проблесков рассвета. Мы унесли его с поля боя и разбили лагерь в лесочке в миле к северу. Завернув его в одеяла, я прислонил его к дереву и начал разжигать огонь, пока он то приходил в себя, то снова терял сознание. Он смог выпить лишь немного воды, которую мы лили ему в рот, а его тело содрогалось так, что становилось ясно: спасти его невозможно. Видя, как он страдает уже больше часа, я сказал Эйн, чтобы она перестала подносить флягу к его губам.
— Я поговорю наедине с его светлостью, — сказал я, а потом сидел у костра и смотрел, как отец Эвадины погрузился в сон, ожидая, что в любой момент его грудь может перестать тяжело подниматься и опускаться. Но он снова меня удивил, резко очнувшись, и некоторое время смотрел по сторонам в смутном непонимании. Потом на него нахлынули воспоминания, он содрогнулся и жалобно всхлипнул.
— Ты… — начал он скрипучим, прерывистым голосом, настолько непохожим на голос рыцаря, который отдавал команды на стольких полях сражений. — Ты… гордишься тем… что ты натворил, Писарь?
— Нет, милорд, — прямо и честно сказал я. — Не горжусь.
— Хорошо… и не должен. Но ведь… — он поднял голову, потрескавшиеся губы отодвинулись от зубов в пародии на улыбку, — я тоже… я, да? В конце концов, это были мы. Ты… и я. Мы сделали её… — Он напрягся, подавляя крик. — Женщиной, которая… может сотворить такое со своим отцом.
— Я не делал её чудовищем, — сказал я. — Я не заставлял мошенников и мистиков мучить девочку, охваченную видениями, которых она сама не выбирала.
— Я принимаю… своё бремя вины, Писарь. Но твоё больше… Я делал то, что считал правильным. Это была ужасная ошибка. Но нелегко… слышать, как твой ребёнок говорит то, что она не должна знать. То, что не должна знать ни одна душа. Если бы её мать была жива… — Его глаза на секунду потускнели от усталого отчаяния, а затем вспыхнули внезапным гневом. — Но всё равно, твоё преступление хуже. Я хотел сдержать её видения. Ты же их подкармливал. Ты… сделал её королевой. А теперь погляди, что она творит… со своим королевством.
Я заставил себя не отводить глаз от яростных обвинений в его взгляде. Это было меньшее из того, что мне причиталось. И я не стремился отрицать его суждение. Поле битвы и вонь, щипавшая ноздри даже на таком расстоянии, стали свидетельством всех моих махинаций во имя Эвадины. Я был и остаюсь виновным в самых ужасных преступлениях, и никогда не перестану платить за это.
— Мне нужно знать, как всё начиналось, — сказал я. — Как начались её видения.
Укутанный одеялом, дрожащий Альтерик пожал плечами.
— Кошмары, или я так думал. Она… бредила в постели. Издавала ужаснейшие крики, но ещё... слова. Иногда я их знал, а иногда… она говорила на языках, которых никогда не слышала. Зато слышал я. Мой отец… был посланником короля Артина при дворе салутана Иштакара… так что восточный язык я выучил в юном возрасте. И однажды ночью… я услышал, как моя дочь говорит на этом языке. Она говорила о ножах в темноте, о сыновьях, убитых обезумевшим отцом. Она говорила об огромном тронном зале в Иштакаре… залитом кровью родственников его правителя. Я хотел верить, что это просто очередной… кошмар. Говорил себе, что она услышала, как я говорил на восточном языке… сочинила сон из историй, которые я рассказывал о своей молодости. Но… несколько недель спустя, пришла весть, что салутан Алкад уничтожил свою семью… всех его сыновей зарезали по его приказу за одну ночь.
Я отлично знал эту историю, и от Сильды, и более детально от Локлайна, который был наёмником в Иштакаре незадолго до печально известной резни во дворце.
— Вы знали, — сказал я, когда Альтерик погрузился в молчание, а его светлые глаза затуманились. — Вы знали, что её видения реальны.
— Некоторые вещи… нельзя вынести, Писарь. — Он дёрнулся, пытаясь придать своим словам горячности, и его лицо скривилось. — Моя дочь… не могла быть ведьмой, или провидицей, или… кем угодно, кроме той доброй, красивой девушки, какой должна была стать. В этом был мой долг перед её матерью! В этом был мой долг перед Эвадиной, даже если она меня за это ненавидела!
Он в изнеможении обмяк — сморщенный остаток некогда прославленного воина, ожидающий освобождения смертью. Я должен был пожалеть его, но это чувство оказалось мне недоступно.
— Быть может, всё было бы иначе, — сказал я, скорее себе, чем ему, — если бы её не мучили. Быть может, Малициты бы её не забрали. Или же она принадлежала им с самого начала, и ничего бы не изменилось. Вряд ли мы когда-нибудь узнаем.