— Что вы тут творили? — спросил я её.
Она медленно моргнула, веки скользнули по глазам, в которых оставался блеск ненависти.
— Мы жили… за… Леди… предатель… — прошептала она. Её лицо исказилось в попытке плюнуть в меня, но смерть забрала её прежде, чем слюна сорвалась с губ. Я решил, что она, должно быть, умерла довольной душой, поскольку не увидел ни следа её тени в этом за́мке, как и других погибших здесь слуг восходящей-королевы. Смерть, как я понял, ужасно несправедлива в том, кого оставляет измученным призраком.
Нашего единственного пленника нашёл Тайлер: с ещё одним разведчиком они тащили его вниз по ступенькам башни, где и бросили к моим ногам.
— Похоже, он пытался перерезать себе запястья, — сообщил Тайлер, сильно пнув мужчину по спине. — Неглубоко же ты порезался, никчёмный еблан!
Я много раз видел, как Тайлер злился, но теперь его ярость была совсем другого порядка. Его трясло, а лицо сморщилось, словно он вот-вот заплачет.
— Тут такое творилось, капитан, — прохрипел он мне, испуганно обернувшись на башню. — У них там в камерах были люди… — он закашлялся, а потом взял себя в руки и хрипло добавил: — Совсем юные, некоторые.
Я перевёл взгляд на мужчину, стоявшего передо мной на коленях — широкого человека, который словно сжался от своих несчастий. Засохшая кровь на его предплечьях свидетельствовала о неудавшемся самоубийстве. В отчаянии он сгорбился и тихо всхлипывал.
— Посмотри на меня, — приказал я. Пленник всхлипнул и подчинился, показав мне измождённое, осунувшееся лицо человека, доведённого почти до безумия. Он настолько изменился внешне, что я не сразу узнал в этом жалком негодяе бывшего солдата и сына каменщика, который руководил превращением за́мка Уолверн в Оплот Леди.
— Сержант-кастелян Эстрик, — сказал я. — Что вы здесь творили?
Эстрик посмотрел на меня пустыми глазами, из которых слёзы текли по озадаченному и печальному лицу.
— То, что приказывала восходящая-королева, милорд, — тихо прошептал он в ответ.
Я присел перед ним, настойчиво глядя ему в глаза.
— Она приказывала вам пытать и убивать невинных?
— Невинных? — он покачал головой. — Нет, милорд. Это были отродья Малицитов. Каждый из них. Она это видела, пагуба сквозила внутри у всех. И её надо вырвать, говорила она. И эту задачу поручила мне. Моей святой обязанностью…
Боковым зрением я заметил, как размытым пятном опустился кулак Джалайны и врезался в лицо Эстрика. Хлынула кровь, вылетели зубы, и он пошатнулся от удара.
— Святая обязанность! — ярилась Джалайна, колотя снова и снова. — Хуйло!
Нам с Тайлером не сразу удалось оттащить её от Эстрика, у которого к тому времени была сломана челюсть. Никаких ответов мы больше не получили, хотя я и не ждал, что в его словах будет хотя бы капля здравого смысла. Тем не менее, то, что кастелян не смог покончить с собой, кое-что мне сказало.
— Ты знал, — сказал я перед тем, как разведчики утащили его прочь, ожидать правосудия принцессы-регента. Тайлер выступал полностью за то, чтобы тут же повесить его на стене, но я решил, что лучше будет, если приговор вынесет Леанора. Даже в крайних случаях должны оставаться какие-то рудименты закона.
Связанный Эстрик обмяк и не ответил, поэтому я схватил его за волосы и дёрнул его голову вверх, встретившись с ним взглядом.
— Ты знал, что она безумна. Знал, насколько неправильно то, что ты тут творишь. И всё равно делал.
Он что-то пробормотал, скрежеща сломанной челюстью в неуклюжей попытке заговорить. Когда его утаскивали, я увидел на его лице мольбу, мольбу о понимании. Как и многие, желавшие присоединиться к Эвадине во время наших дней в лесу, он пришёл в поисках фигуры, достойной его веры. Алундийская война и восхождение Леди на престол, должно быть, укрепили его веру, но в конечном итоге разрушили мою. В противном случае, я тоже мог бы однажды оказаться во главе такого места, хотя, думаю, нашёл бы в себе силы перерезать себе вены, когда явилось бы правосудие.
Оказалось, что из гарнизона Оплота Леди Эстрик выжил не один — нескольких захватила Десмена во время штурма, и ещё полдюжины привели таолишь Рулгарта. Прежде чем вынести приговор пленникам, Леанора настояла на том, чтобы полностью обойти это место и осмотреть ужасное содержимое подземелий башни и по-прежнему дымящиеся костры. Помимо сгоревших тел, мы обнаружили несколько неглубоких братских могил у восточной стены. Эйн по просьбе Леаноры подсчитала количество погибших и пришла к цифре, близкой к восьми тысячам. Большинство из них были алундийцами, хотя и не все. Некоторые носили одежду керлов из Альбериса и других герцогств. Похоже, Эвадина решила, что Оплот Леди станет местом мучений и казней всех её врагов.
Приговор принцессы-регента был предсказуем, в отличие от отсутствия изобретательности в выборе вида казни.
— Просто повесьте их, — сказала она, махнув рукой на нашу жалкую кучку заключенных. — И закопайте эти тела в землю. Я устала от запаха.
Её тон и осанка противоречили видимой бесстрастности слов. Она говорила напряжённо, словно сдерживала рыдания, а царственная поза не скрывала подёргивания рук.
Для захоронения тел потребовалось два дня работы войска Короны. Я посменно менял роты, чтобы все увидели доказательства пагубности нашего врага, и чтобы распределить бремя этой ужасной работы. Не жалел я и себя, в свою очередь перетаскивая окоченевшие трупы из позорной ямы в ряды аккуратных рвов, где их укладывали бок о бок. Было ясно, что большинство из них умерли от удушья — у многих на шеях остались следы от верёвки. Хотя на многих виднелись характерные следы раскалённого железа или колючего кнута. Трупы из костров навсегда останутся безымянными, но некоторых из ям опознали присоединившиеся к работе алундийцы, что вызвало хор жалобных рыданий и скорбных воплей. Леанора приказала Эйн составить список тех, кого можно опознать.
Как только было похоронено последнее тело и засыпан последний ров, принцесса-регент со стен за́мка Уолверн обратилась к выстроившимся шеренгам войска Короны. Алундийцы и значительная часть каэритов также собрались на окраинах, чтобы послушать. Принцесса-регент начала с того, что зачитала составленный Эйн список жертв, которых удалось опознать, и в толпе, пока она говорила, стояло почтительное молчание.
— Не стану претендовать на голос мученицы. — Честное заявление, поскольку ей пришлось кричать, чтобы её речь дошла до ушей всех присутствующих. Тем не менее, несмотря на отсутствие лёгкого и властного ораторского искусства, которым пользовалась Эвадина, выступление принцессы-регента в тот вечер было справедливо отмечено. — Ибо мы на собственном опыте усвоили, что терпеть ложные заявления о божественности — значит навлекать на себя ещё худшее бедствие. Здесь, в этом месте ужасов, мы видим, куда это ведёт. Здесь плоды нашей терпимости, нашей глупой праздности. Да, я говорю нашей, ибо не стану притворяться безупречной. Много лет назад я знала, что окажу этому королевству величайшую услугу, убив Эвадину Курлайн. Но я не сделала этого. И в этом заключалось моё преступление. Моя глупость. Я признаюсь вам в этом сейчас, потому что, если мы хотим выиграть эту войну, между нами должны быть только правда и доверие.
Не буду говорить вам о славе. Не стану просить вас обратиться за советом к своей вере или своим лордам, ибо сейчас они вам не нужны. Здесь, в этом месте, вы прекрасно знаете, за что сражаетесь. Лжекоролева говорит о Втором Биче, но именно его она сама и насылает на мир. Она и есть наш бич, пагуба для всего живого. И потому, от имени короля Артина сим я выношу смертный приговор самозванке Эвадине Курлайн и всем тем, кто последует за ней. Нас ждёт либо справедливость, либо смерть.
Эвадина приукрасила бы это заявление, подняв кулак или взмахнув мечом. Леанора же просто гневно прокричала, но этого хватило. Низкое, уродливое, одобрительное рычание пронеслось по шеренгам, а затем переросло в мерные повторяющиеся крики:
— Справедливость или смерть! Справедливость или смерть! Справедливость или смерть!
К моему удивлению даже алундийцы их подхватили. Поначалу немногие. Но вскоре каждый из этой оборванной, побитой группы, которая ещё не так давно радовалась бы кончине этой женщины, пронзительно выкрикивал:
— СПРАВЕДЛИВОСТЬ ИЛИ СМЕРТЬ! СПРАВЕДЛИВОСТЬ ИЛИ СМЕРТЬ!
Около сотни присутствующих каэритов не изъявили никакого желания последовать их примеру, демонстрируя то же мрачное недоумение, окрасившее их поведение с момента прибытия в эту долину ужасов. Под продолжавшиеся крики они ушли прочь, оставив лишь одну громоздкую фигуру, неподвижно созерцавшую заполненные могилы. Когда Леанора ушла со стен, и крики постепенно стихли, я отпустил войско Короны в лагерь, проинструктировав капитанов, что обычный запрет на пьянство на эту ночь будет отменён. После такого испытания потребуется какое-либо облегчение. А если в результате и начнутся драки и беспорядки, так это небольшая цена, если они избавят людей от кошмаров.
Когда роты разошлись, я присоединился к Эйтлишу в его бдении. Он без слов моргнул мне, а я довольствовался тем, что просто стоял и смотрел на недавно перевёрнутую землю. Каменное перо снова удивило меня тем, что этой ночью не притянуло никаких призраков, и это вызвало у меня в груди чувство виноватого облегчения. Если бы тут задержалась каждая измученная душа, погибшая здесь, то, не сомневаюсь, рассвет я встретил бы умалишённым.
Тишину нарушил Эйтлишь негромким вопросом:
— Вот так всё было? Элтсар, много лет назад?
— Думаю, да, — ответил я. — Судя по тому, что я видел.
По его лицу пробежала дрожь, глаза потемнели от воспоминаний.
— Она говорила мне, что это снова наступит, — сказал он, и мне не нужно было спрашивать, о ком он говорит. — Когда мы расстались давным-давно. Я ей не поверил. Хотя уже тогда был старым. А теперь я понимаю, что был всего лишь ребёнком, рассерженным уходом лучшего друга. Я сказал много глупых слов. Обвинял её в стремлении сделаться богом для суеверных дикарей за пределами наших границ. Это был единственный раз, когда я видел, как из её глаз упала слеза. Только один. И всё же она не стала меня упрекать, хотя я, конечно, это заслужил. Она поцеловала меня в лоб и сказала: «Когда он настанет — а он настанет, брат мой, — никто из нас не будет избавлен от худшего преступления». И всё же мой гнев не прошёл, и я кричал ей вслед, пока она уходила в ночь, чтобы больше её никогда не видели в каэритских землях: «Я не запятнаю себя никаким преступлением ради твоих пагубных фантазий!»