Затем он повесил трубку.
– Она думает, что он поехал на Оксфорд-стрит за покупками. Говорит, что он хотел приобрести интерком для детской. Она не купила его сама, потому что планировала, что ребенок будет спать с ними. Или с ней. Или с ним. Или с кем-то еще. Она считает, что ребенок ни в коем случае не должен оставаться один. Потому что если ребенок остался один хотя бы на несколько минут, Либби, если за ним никто не смотрит, если родители не проявляют должной бдительности, если их что-то неожиданно отвлекло, если открыто окно, если кто-то оставил непотушенной свечу, если что угодно, то может случиться самое страшное. И оно случится. И никто не знает об этом лучше папы.
– Пойдем, – сказала Либби. – Давай уедем отсюда, Гидеон. Прошу тебя. Я куплю тебе кофе, хорошо? Наверняка здесь недалеко есть кафе.
Он покачал головой.
– Ты поезжай. Возьми машину. Поезжай домой.
– Я не оставлю тебя здесь одного. А кроме того, как ты доберешься…
– Я дождусь папу. Он привезет меня обратно.
– Да может, он не появится и через несколько часов! Или вдруг он поедет к Джил, у нее начнутся схватки, они уедут в больницу, потом у нее родится ребенок… Видишь? Он может вообще сюда не вернуться в ближайшие дни. И что, ты будешь тут торчать совсем один?
Но переубедить его она не сумела. Гидеон не хотел, чтобы она оставалась с ним, и не соглашался поехать вместе с ней домой. Он настроился на разговор с отцом.
– Мне не важно, сколько придется ждать, – сказал он ей. – На сей раз это действительно не важно.
Либби неохотно согласилась с предложенным планом; он ей не нравился, но ничего поделать она не могла. К тому же, поговорив с Джил, Гидеон как будто немного успокоился. Или, по крайней мере, стал больше похож на себя. Она попросила:
– Ты позвонишь мне, если тебе что-нибудь понадобится, ладно?
– Мне ничего не понадобится, – ответил он.
Линли постучался в дверь дома Уэбберли в Стамфорд-Брук, и дверь ему открыла его жена.
– Хелен, почему ты еще здесь? – воскликнул он. – Я поверить не мог, когда Хильер сказал мне, что ты уехала из больницы сюда. Ты не должна была этого делать.
– Почему? – задала она абсолютно резонный вопрос.
Из кухни, заливаясь громогласным лаем, примчалась собака Уэбберли. Линли, только что вошедший в дом, начал пятиться, но Хелен по-хозяйски схватила пса за ошейник и сказала:
– Альфи, нельзя! – Она встряхнула собаку. – Он только кажется грозным, а на самом деле вполне дружелюбный. Правда, любит пошуметь.
– Я заметил, – хмыкнул Линли.
Она подняла на него глаза:
– Вообще-то я говорила о тебе.
Когда овчарка успокоилась, Хелен отпустила ее. Пес обнюхал брюки Линли, примирился с вторжением и поплелся обратно на кухню.
– Так что не надо отчитывать меня, дорогой. Как видишь, у меня есть влиятельные друзья.
– И очень зубастые.
– Это верно. – Кивком головы она указала на дверь: – Не думала, что это можешь быть ты. Честно говоря, я надеялась увидеть Рэнди.
– Она все еще с ним?
– Ситуация зашла в тупик: она отказывается оставить отца, а Фрэнсис отказывается оставить дом. Мы не смогли сдвинуть с места ни одну, ни вторую. Я думала, что после известия об инфаркте… Думала, что уж теперь-то она обязательно захочет увидеть его. Заставит себя. Потому что он может умереть, и если в этот момент ее не будет рядом… Но нет.
– Это не твоя проблема, Хелен. И, учитывая то, какой у тебя сейчас ответственный период, и то, как ты себя чувствуешь… Тебе нужно отдыхать. Где Лора Хильер?
– Они с Фрэнсис поссорились. Вернее, Фрэнсис поссорилась с Лорой. Между ними состоялся один из тех разговоров вроде «не смотри на меня, как будто я чудовище», которые начинаются с того, что одна сторона пытается убедить другую, будто она не думает того, что, по мнению другой стороны, она, несомненно, думает, потому что на каком-то уровне – подсознательном, наверное, – она именно это и думает.
Линли нахмурился, пытаясь воспринять тираду жены.
– Кажется, эти воды слишком глубоки для меня.
– Может потребоваться спасательный жилет.
– А я надеялся, что смогу быть полезным.
Хелен провела его в гостиную. Там была расставлена гладильная доска, и утюг посылал к потолку клубы пара, из чего Линли заключил, к своему несказанному удивлению, что Хелен занималась хозяйственными делами семейства Уэбберли. На доске лежала мужская рубашка – перед приходом мужа Хелен гладила рукав. Линли пригляделся. Судя по складкам, исчертившим ткань в самых неудобных местах, его жена не была создана для домашней работы.
Хелен перехватила его взгляд и сказала:
– Понимаешь, я хотела помочь.
– Ты молодец, у тебя здорово получается. Правда, – попробовал он поддержать жену.
– Да нет, я что-то делаю не так. Это очевидно. Я уверена, в этом тоже есть своя логика – может быть, очередность? – но я ее пока не вижу. С чего надо начинать: с рукавов? С полочек? Со спины? Или с воротника? Пока я глажу одну часть, все остальное, особенно только что выглаженное мною, мнется. У тебя не найдется подсказки?
– Где-то поблизости обязательно должна быть прачечная.
– Спасибо, ты мне очень помог, Томми. – Хелен печально улыбнулась. – Что ж, придется мне ограничиться наволочками. Они хотя бы плоские.
– Где Фрэнсис?
– Дорогой, что ты! Мы же не можем просить ее сейчас…
Он не выдержал и расхохотался.
– Да я не об этом. Я просто хочу поговорить с ней. Так она наверху?
– О да. После ссоры с Лорой они обе разрыдались. Лора выскочила из дома вся в слезах. Фрэнсис с мрачным лицом скрылась у себя в комнате. Я заходила проведать ее: она сидела на полу, в самом углу, за занавеской. Попросила оставить ее в покое.
– Рэнди сейчас очень нуждается в поддержке матери. И Фрэнсис тоже помогло бы общение с дочерью.
– Поверь мне, Томми, я говорила ей об этом. Осторожно, деликатно, прямо, уважительно, ласково… Перепробовала все. Кроме враждебности.
– Может, это то, что ей нужно. Жесткость.
– Интонация может сработать, хотя вряд ли, а вот громкость никуда тебя не приведет, гарантирую. Каждый раз, когда я поднимаюсь к ней, она просит, чтобы ее оставили в покое, и, хотя мне не нравится, что она сидит там одна, мне кажется, что нужно уважать ее желания.
– Тогда, может, стоит попробовать мне?
– Я пойду с тобой. У тебя есть свежие новости о Малькольме? Мы не получали из больницы новостей после того, как нам позвонила Рэнди, и это, по-видимому, можно считать добрым знаком. Потому что Рэнди сразу позвонила бы, если бы… Так есть какие-то изменения, Томми?
– Изменений нет, – сказал Линли. – Сердце все усложнило. Сейчас врачи могут только ждать.
– Как ты думаешь, может так случиться, что им придется решить… – Хелен остановилась на лестнице и оглянулась на мужа, читая на его лице ответ на свой незаконченный вопрос. – Я так переживаю за них всех, – сказала она. – И за тебя тоже. Я знаю, как много он для тебя значит.
– Фрэнсис должна быть там. Нельзя, чтобы Рэнди пришлось все делать самой, если дойдет до этого.
– Разумеется, – тихо сказала Хелен.
Линли никогда не бывал на втором этаже дома Уэбберли, поэтому он позволил жене показать ему дорогу к хозяйской спальне. По пути его обоняние атаковали множество запахов: цветочные – из стеклянных ваз на трехногой подставке, установленной на лестничной площадке, апельсиновый – от свечи, горящей у двери в ванную, лимонный – от средства, которым полировали мебель. Но всех этих ароматов было недостаточно для того, чтобы заглушить один, самый сильный запах – запах перегретого воздуха, тяжелого от сигарного дыма и такого затхлого, что, казалось, только ливень в стенах этого дома, яростный и долгий, сможет освежить атмосферу.
– Закрыты все окна, – пояснила Хелен. – Да, сейчас ноябрь, и никто не ожидает, что… Но все равно… Для них это должно быть так трудно. Не только для Малькольма и Рэнди. Они могут выйти из дома. А для Фрэнсис… Должно быть, она очень хочет… излечиться.
– Наверное, – согласился Линли. – Теперь сюда?
Только одна дверь на втором этаже была плотно закрыта, и, когда он указал именно на нее, Хелен кивнула. Линли постучал по белой филенке и произнес:
– Фрэнсис? Это Томми. Я могу войти?
Ответа не было. Он снова позвал ее, на этот раз чуть громче, и еще раз постучался. Когда Фрэнсис не ответила, он взялся за ручку. Она повернулась, и Линли приоткрыл дверь. У него за спиной раздался негромкий голос Хелен:
– Фрэнсис, можно, Томми поговорит с вами?
Наконец жена Уэбберли отозвалась:
– Да.
В ее голосе не было ни страха, ни гнева на непрошеных гостей, лишь смирение и усталость.
Они нашли ее не в углу, где в последний раз ее видела Хелен, а сидящей на простом стуле с высокой спинкой, который она поставила так, чтобы видеть свое отражение в зеркале над туалетным столиком. На столик она выложила свои щетки, заколки и ленты. Когда Хелен и Линли вошли в спальню, она протягивала между пальцами две ленты, словно проверяя, как они будут выглядеть на фоне ее кожи.
Линли понял, что на Фрэнсис надето то, в чем она была в тот момент, когда дочь позвонила ей из Кембриджа прошлой ночью: розовый стеганый халат, перетянутый в талии поясом, и под халатом ажурная сорочка. Несмотря на обилие щеток и расчесок перед ней, ее волосы оставались непричесанными, по-видимому, с прошлой ночи, примятые с одной стороны подушкой.
Фрэнсис была такой бледной, что, невзирая на ранний час, Линли тут же подумал об алкоголе: джин, бренди, виски, водка – все, что угодно, лишь бы заставить ее сердце биться быстрее. Он попросил Хелен:
– Ты не принесешь чего-нибудь выпить? Фрэнсис, – обратился он к жене Уэбберли, – я надеюсь, вы не откажетесь от глоточка бренди. По-моему, это пойдет вам на пользу.
Она сказала:
– Да. Хорошо. Бренди.
Хелен ушла. Линли заметил ящик для белья, выглядывавший из-под кровати, подтянул его к тому месту, где сидела Фрэнсис, и уселся на ящик, чтобы разговаривать с ней лицом к лицу, а не нависая над ней, как читающий нотацию дядюшка. Он не знал, с чего начать. Он не знал, какие слова возымеют эффект. Учитывая продолжительность времени, которое Фрэнсис Уэбберли провела в стенах этого дома, парализованная необъяснимым ужасом, казалось маловероятным, что простая констатация плачевного состояния ее мужа и положения, в котором оказалась ее дочь, убедит ее в беспочвенности многолетних страхов. Линли понимал, что человеческий мозг так не работает. Обычной логики недостаточно, чтобы уничтожить демонов, поселившихся в лабиринтах женской психики.