И Ясмин со временем начала восхищаться Катей за ее упрямую решимость стать тем, кем она всегда собиралась, несмотря на ситуацию. Восхищение переросло в любовь к Кате Вольф, и любовь эта стала надежной опорой для них обеих, даже когда они еще сидели в тюрьме.
Она говорила Кате:
– Ты проведешь здесь двадцать лет! Думаешь, в один прекрасный день ты выйдешь за ворота и в сорокапятилетнем возрасте, не имея ни знаний, ни опыта, начнешь создавать модели одежды?
– У меня будет жизнь, – твердо отвечала Катя. – Я смогу, Яс. У меня будет жизнь.
И эту жизнь надо было с чего-то начинать, после того как Катя отсидела срок, прошла этап подготовки к выходу на свободу, доказывая свою законопослушность, и была выпущена на свободу. Она нуждалась в месте, где никто не стал бы показывать на нее пальцем, где она смогла бы начать строить свою жизнь заново. Внимание общественности, шум, известность теперь были бы ей совсем ни к чему. Она не осуществит свою мечту, если ей не удастся влиться в сообщество обыкновенных людей. И даже если здесь она преуспеет, трудности на этом не закончатся, ведь ей предстоит завоевывать положение в конкурентном, жестком, ревнивом мире моды, не имея за спиной ничего, кроме школы выживания в системе исправительных учреждений.
Когда Катя поселилась в Кеннингтоне вместе с Ясмин и Дэниелом, Ясмин понимала, что подруге потребуется период адаптации перед тем, как она сможет приступить к работе над претворением в жизнь планов, о которых было столько говорено в стенах тюрьмы. Поэтому Ясмин предоставила Кате время на возобновление знакомства со свободой. Она не спрашивала, почему Катины речи о целях и целеустремленности не превратились в действие сразу после освобождения. Все люди разные, говорила себе Ясмин.
Неважно, что она сама впряглась в работу с яростью и упорством, как только вышла из тюрьмы. У нее была совсем другая ситуация – надо было кормить сына и готовиться к приезду любовницы, воссоединения с которой она ждала столько лет. То есть у нее был сильнейший стимул как можно скорее привести свою жизнь в порядок: она хотела дать Дэниелу, а потом и Кате дом, которого они заслуживали.
Но теперь Ясмин видела, что Катины слова были всего лишь словами. Катя не имела ни малейшего желания заново пролагать свой путь в мире, потому что ей это было не нужно. Место для нее давно уже было припасено.
Ясмин не шевельнулась, когда Катя скидывала в прихожей пальто, бормоча под нос:
– Mein Gott, как же я устала!
Потом Катя вошла в комнату, увидела Ясмин и спросила:
– Что ты тут делаешь в темноте, Яс?
Она пересекла комнату и включила настольную лампу, а затем, как обычно, схватилась за сигареты. Миссис Крашли не разрешала ей курить в прачечной. Катя чиркнула спичкой из коробка, который достала из кармана, прикурила и бросила спички на кофейный столик рядом с пачкой «Данхилла». Ясмин нагнулась и взяла коробок в руки. На нем было напечатано: «Кафе-кондитерская “Фрер Жак”».
– А где Дэниел? – спросила Катя, окидывая квартиру взглядом. Она заглянула на кухню, увидела, что стол накрыт только на двоих, и сделала логичное предположение: – Ушел к приятелю поужинать, да, Яс?
– Нет, – ответила Ясмин. – Он скоро вернется.
Она специально все устроила таким образом, чтобы у нее не было возможности струсить в последний момент.
– Тогда почему стол…
Катя умолкла. Она была женщиной с железной волей и умела не выдавать своих чувств и мыслей. Ясмин видела, как Катя применила эту силу, чтобы оборвать вопрос.
Ясмин горько улыбнулась. «Понятно, – мысленно обратилась она к подруге. – Ты и не думала, что малышка Яс когда-нибудь откроет глаза? А если бы и открыла, то уж, конечно, не стала бы делать первый шаг, ведь тогда она могла бы остаться одна, перепуганная и никому не нужная. Так ты думала, Катя? Потому что у тебя было пять лет на то, чтобы влезть ей под кожу и убедить ее в том, что без тебя у нее не может быть будущего. Потому что с самого начала ты догадалась, что если кто-нибудь покажет этой маленькой сучке возможности там, где она не видела даже надежды, то она, безмозглая корова, отдаст себя этому человеку целиком и полностью и пойдет на все, чтобы сделать этого человека счастливым. А тебе только этого и надо было, так, Катя? Именно на это ты и рассчитывала».
Вслух она сказала:
– Я ходила в дом номер пятьдесят пять.
Катя насторожилась.
– Куда? – переспросила она.
В ее произношении снова стали заметны немецкие звуки, эти некогда казавшиеся очаровательными знаки ее непохожести.
– В дом номер пятьдесят пять по Галвестон-роуд, Уондсуорт, Южный Лондон, – безжизненным голосом доложила Ясмин.
Катя не ответила. Ее лицо было абсолютно непроницаемо. Это в тюрьме она научилась прятаться под маской каждый раз, когда замечала на себе чей-то взгляд. Маска говорила только одно: «Здесь внутри ничего нет». Однако глаза Кати слишком пристально смотрели на Ясмин, и поэтому Ясмин догадывалась, что Катя напряженно думает.
Еще Ясмин заметила, что Катя вернулась домой потная и грязная после работы. Ее лицо блестело жирным блеском, пряди светлых волос прилипли к голове. «Сегодня вечером она туда не ходила, – бесстрастно сделала вывод Ясмин. – Решила принять душ дома, наверное».
Катя приблизилась к креслу, в котором сидела Ясмин, несколько раз глубоко затянулась. Она по-прежнему усиленно размышляла, и Ясмин не только видела сам процесс мышления, но и могла с уверенностью предположить, о чем думает Катя. Катя думает, не уловка ли это со стороны Ясмин, задуманная с целью заставить Катю признаться в чем-то, чего Ясмин наверняка еще не знает, а только предполагает.
– Яс, – произнесла она наконец и провела рукой по косичкам, которые Ясмин убрала от лица, чтобы не мешали при важном разговоре, и связала на затылке шарфом.
Ясмин отдернулась.
– Что, сегодня не было необходимости мыться у нее? – сказала она. – Сегодня ты не измазалась в ее соках? Да?
– Ясмин, что ты такое говоришь?
– Я говорю о доме номер пятьдесят пять, Катя. На Галвестон-роуд. Я говорю о том, что ты делаешь, когда туда приходишь.
– Я хожу туда, чтобы встретиться со своим адвокатом, – возразила Катя. – Яс, ты ведь слышала, что я сказала сегодня утром детективу. Ты считаешь, что я вру? Но зачем мне это? Если хочешь, позвони Харриет и спроси у нее, куда мы с ней ходили и зачем…
– Я сама туда съездила, – без выражения сообщила Ясмин. – Я сама там была, Катя. Ты слышишь, что я говорю?
– Ну и? – спросила Катя.
Такая спокойная, такая уверенная в себе. Или, по крайней мере, способная делать вид, что это так. А почему? Потому что она знает, что днем в доме никого нет. Она полагает, что Ясмин или любой другой человек, позвонивший в дверь на Галвестон-роуд в середине дня, не получит ответа и не узнает, кто живет за этой дверью. А может, она просто тянет время, чтобы придумать, как все объяснить.
– Никого не было дома, – сказала Ясмин.
– Понятно.
– Тогда я пошла к соседям и спросила, кто там живет. – Ясмин ощущала, как предательство набухает внутри ее, растет, как надувной шар, поднимаясь к самому горлу. Она с трудом выговорила: – Норин Маккей.
И стала ждать ответа любовницы. Что она скажет? Придумает оправдание? Свалит все на какое-то недоразумение? Попытается дать правдоподобное объяснение?
Катя с придыханием произнесла:
– Яс… – А потом выпалила: – Проклятье!
Это типично английское ругательство прозвучало так странно в устах немки, что на миг Ясмин показалось, будто она разговаривает не с Катей Вольф, которую любила последние три года в тюрьме и все пять лет, что последовали за освобождением, а с совершенно другим, чужим ей человеком.
– Не знаю, что тебе сказать, – вздохнула Катя.
Она обошла кофейный столик и села рядом с Ясмин, которую передернуло от ее близости. Катя заметила это и отодвинулась.
– Я упаковала твои вещи, – сказала ей Ясмин. – Они в спальне. Не хотела, чтобы Дэн видел… Скажу ему завтра. Он уже привык, что вечерами тебя часто нет.
– Яс, так было не всегда…
Ясмин продолжала говорить, только голос ее стал громче и тоньше:
– Грязное белье, которое нужно постирать, я сложила отдельно, в пакет из «Сейнзберис». Можешь взять в аренду стиральную машинку, или зайди в прачечную, или оставь, я постираю, а ты завтра заберешь. Или…
– Ясмин, выслушай меня. Мы не всегда были… Норин и я… Мы не всегда были вместе, как ты, наверное, думаешь. На самом деле все не так…
Катя снова придвинулась к ней, положила руку на ее бедро, и Ясмин почувствовала, как ее тело окаменело от этого прикосновения. Напрягшиеся мышцы и связки заставили ее все вспомнить, швырнули ее в прошлое, туда, где над ней склонялись лица…
Она вскочила на ноги. Закрыла уши ладонями и крикнула:
– Прекрати! Чтоб ты в аду горела!
Катя отняла руку, но осталась сидеть на диване.
– Ясмин, да послушай же ты меня. Я не могу тебе это объяснить. Это что-то внутри меня, оно было всегда. Я не могу избавиться от этого, хотя пыталась, и не раз. Иногда оно угасает. Потом все начинается сначала. С тобой, Ясмин… Ясмин, прошу тебя, дослушай. С тобой, я думала… я надеялась…
– Ты использовала меня, – сказала Ясмин. – Ничего ты не думала, ни на что не надеялась. Ты просто использовала меня, Катя. Потому что ты посчитала, что если все будет выглядеть так, будто ты бросаешь ее, то она выйдет вперед и скажет, кто она такая. Но она не сделала этого, когда ты сидела в тюрьме. Не сделала этого, и когда ты вышла. А ты до сих пор продолжаешь думать, что это возможно, и сошлась со мной, чтобы вынудить ее на решительный шаг. Только из этого ничего не выйдет, если она не будет знать, с кем ты и что ты, так? И уж наверняка ничего не выйдет, если время от времени ты не будешь напоминать ей, чего она лишается.
– Все совсем не так.
– То есть ты хочешь сказать, что вы вдвоем этим не занимались, да? И что ты не была с ней с тех пор, как освободилась? Ты не ходила к ней тайком после работы, после ужина, даже после того, как была со мной? Ты не говорила мне, что не можешь уснуть и хочешь прогуляться перед сном, зная, что я не проснусь до утра? Теперь-то я все это вижу, Катя. И хочу, чтобы ты ушла.