– Подождите здесь.
И Барбара осталась ждать, с чем вернется медсестра от родственников Уэбберли. Она предполагала, что из палаты появится помощник комиссара Хильер, однако поздороваться с ней вышла дочь Уэбберли. Миранда выглядела совершенно измученной, но при виде Барбары улыбнулась и сказала:
– Барбара! Здравствуйте! Как это мило с вашей стороны, что вы зашли проведать отца. Неужели вы все еще на работе, в такой час?
– Мы произвели арест, – сообщила ей Барбара. – Вы скажете отцу? То есть я знаю, конечно, что он не может слышать и вообще… Но все-таки…
– Да нет же, он слышит, – сказала Миранда.
Надежды Барбары подлетели кверху.
– Так он пришел в себя?
– Нет. Просто врачи считают, что люди, находящиеся в коме, могут слышать все, что им говорят. И разумеется, папа будет очень рад слышать, что вы поймали того, кто сбил его.
– Как он вообще? – спросила Барбара. – Я говорила с сестрой, но мне почти ничего не сказали. Кроме «пока все без изменений».
Миранда улыбнулась, но эта улыбка не столько отражала ее собственные чувства, сколько была направлена на то, чтобы уменьшить тревогу Барбары.
– Ну да, принципиальных изменений не было. Однако сердечный приступ не повторялся, а это благоприятный знак. В целом его состояние стабильно, и мы… мы очень надеемся. Да, мы надеемся.
Ее глаза были слишком яркими, слишком испуганными. Барбара хотела сказать, что не нужно ради нее пытаться представить все в лучшем свете, чем есть, однако понимала, что мужественный оптимизм девушки нужен ей самой даже больше, чем остальным.
– Тогда я тоже буду надеяться, – сказала она. – Мы все будем надеяться. Вам что-нибудь нужно?
– Ой, нет, что вы. Во всяком случае, сейчас все равно ничего в голову не приходит. Из Кембриджа я примчалась сюда сломя голову, да еще у меня консультация с руководителем дипломной работы. Но это будет только на следующей неделе, и, возможно, к тому времени… Возможно, уже…
– Да. Конечно.
Их разговор прервали звуки шагов, раздавшиеся в коридоре. Они обернулись и увидели, что к ним приближаются помощник комиссара Хильер и его жена. Между ними, поддерживаемая с обеих сторон под руки, шла Фрэнсис Уэбберли.
– Мама! – воскликнула Миранда.
– Рэнди, – ответила Фрэнсис. – Рэнди, милая моя девочка…
Миранда всплеснула руками:
– Мама, я так рада! О мама! – Она подошла к матери и крепко обняла ее. А потом расплакалась, словно почувствовав, какая ответственность – непосильная ответственность, которую она вообще не должна была взваливать на себя, – только что снята с ее плеч. – Врачи говорят, что, если бы с ним случился еще один сердечный приступ, он мог бы… Он на самом деле мог бы…
– Ш-ш-ш. Ну все, тише, детка, – сказала Фрэнсис Уэбберли, прижимаясь щекой к волосам дочери. – Отведи меня к папе, милая. Давай вместе посидим рядом с ним.
Когда Миранда и ее мать скрылись в дверях палаты, помощник комиссара Хильер сказал своей жене:
– Побудь с ними, Лора. Пожалуйста. Посмотри, чтобы… – и многозначительно сдвинул брови.
Лора Хильер пошла вслед за Мирандой и Фрэнсис.
Помощник комиссара уставился на Барбару взглядом, в котором было лишь капельку меньше неодобрения, чем обычно. Она тут же с особой остротой осознала, во что одета и как выглядит со стороны. Последние месяцы она старательно избегала встреч с Хильером, а когда предполагала, что может столкнуться с ним, то всегда одевалась, памятуя об этом обстоятельстве. Но на этот раз… Она почувствовала, что ее ярко-красные кроссовки пылают ярче неоновой рекламы и что зеленые спортивные штаны, натянутые с утра совершенно бездумно, почти столь же неуместны.
Она сказала:
– Мы произвели арест, сэр. Я решила зайти и сообщить…
– Лич мне позвонил.
Хильер подошел к двери в другом конце коридора и наклонил голову набок. Это означало, что Барбара должна была следовать за ним. Когда они вошли в помещение, оказавшееся комнатой отдыха, он сел на диван и откинулся на мягкую спинку. Только тогда Барбара заметила, как он изможден, и подсчитала в уме, что он исполняет родственный долг уже почти сутки. Эта мысль заставила ее чуть-чуть по-иному взглянуть на Хильера. До сих пор он неизменно производил впечатление сверхчеловека.
Он произнес:
– Хорошо поработали. Вы оба.
– Благодарю вас, сэр, – осторожно ответила Барбара и стала ждать, что последует дальше.
– Садитесь, – велел он.
Она сказала:
– Сэр, – и хотя предпочла бы отправиться поскорее домой, но все же подошла к неудобному на вид стулу и неловко пристроилась на краю.
В ином, лучшем мире, думала она, помощник комиссара Хильер в этот момент высочайшего эмоционального напряжения увидел бы, как ошибался относительно нее. Он бы посмотрел на нее, разглядел бы наилучшие ее качества – ну да, умение одеваться к ним не относится – и признал бы ее как достойного человека и ценного сотрудника. И тогда он тут же, на месте вернул бы ей прежнее звание, покончив таким образом с наказанием, наложенным на нее в конце лета.
Но это был не лучший, а самый обычный мир, и помощник комиссара Хильер ничего такого не сделал. Он просто сказал:
– Возможно, ему не хватит сил. Мы притворяемся, что это не так – особенно перед Фрэнсис, потому что ей так легче, – но нельзя закрывать глаза на факты.
Не зная, что сказать, Барбара пробормотала:
– Черт возьми, – и почувствовала себя ужасно беспомощной и приговоренной вместе со всем человечеством к бесконечному ожиданию.
– Я знал его тысячу лет, – говорил Хильер. – Бывали времена, когда он не особо мне нравился, и, бог свидетель, я никогда его не понимал, но он всегда был рядом, я привык к нему, на него я всегда мог рассчитывать… Как оказалось, мысль о том, что его может не стать, причиняет мне боль.
– Быть может, все обойдется, – сказала Барбара. – Быть может, он поправится.
Хильер бросил на нее холодный взгляд.
– После таких травм поправиться невозможно. Шансы выжить у него есть. Но поправиться? Нет. Собой он больше никогда не будет. Он не поправится.
Хильер сменил позу, закинув ногу на ногу, и Барбара обратила внимание, во что он одет. А он был одет в то, что набросил на себя прошлой ночью, да так и не успел переодеться. Поэтому Барбара впервые смогла разглядеть в своем начальнике обычного человека в мятых брюках и вязаном свитере с дыркой на манжете. Его слова оторвали Барбару от размышлений:
– Лич говорит, что все это было сделано только с целью отвести подозрения.
– Да. Так нам с инспектором Линли кажется.
– Какая напрасная потеря. – Он поднял голову и посмотрел на Барбару. – И это все? Больше ничего?
– В каком смысле?
– Больше никаких причин не стоит за покушением на Малькольма?
Она не отвела глаз под его взглядом и поэтому сумела прочитать в его лице то, что осталось недосказанным. Помощник комиссара хотел знать, является ли правдой то, что он подозревал, предполагал или хотел найти в отношениях супругов Уэбберли. Барбара не собиралась давать ответ на этот вопрос. Она сказала:
– Больше никаких причин. Выходит, что суперинтендант оказался наиболее простой мишенью для Дэвиса, только и всего.
– Вам так кажется, – с нажимом произнес Хильер. – Лич сказал, что сам Дэвис пока молчит.
– Думаю, что в конце концов он заговорит, – рискнула высказать свое предположение Барбара. – Он лучше других знает, к чему иногда приводит молчание.
– Вы в курсе, что я назначил Линли исполняющим обязанности суперинтенданта, пока не разберемся с этим? – спросил ее Хильер.
– Ди Харриман обзванивала нас.
Барбара втянула в грудь воздух и задержала дыхание, надеясь, желая и мечтая о том, чего все-таки не случилось.
– Уинстон Нката неплохо работает, – сказал вместо ожидаемых Барбарой слов Хильер. – Совсем неплохо, учитывая обстоятельства.
«Какие такие обстоятельства?» – подумала Барбара, но сказала:
– Да, сэр. Он хорошо работает.
– Вскоре ему можно будет думать о повышении.
– Он будет рад, сэр.
– Да. Разумеется.
Хильер задержал на ней взгляд, потом отвернулся. Его глаза закрылись. Голова откинулась на спинку дивана.
Барбара молча сидела на твердом стуле, гадая, что ей дальше делать. Наконец она решилась:
– Вам следует съездить домой и немного поспать, сэр.
– Я так и собираюсь поступить, – ответил помощник комиссара. – Чего и вам советую, констебль Хейверс.
Перевалило уже за половину одиннадцатого, когда Линли припарковался на Лоренс-стрит и оттуда пешком дошел до дома Сент-Джеймсов. Он не стал звонить им заранее и предупреждать о своем приходе и по пути от Эрлс-Корт-роуд решил, что если на первом этаже дома света не будет, то он развернется и уйдет, чтобы не беспокоить хозяев в столь поздний час. Он понимал, что решение это было продиктовано по большей части трусостью. Стремительно приближался момент, когда придется пожинать то, что было посеяно в прошлом, а Линли не горел желанием этого делать. Однако он все чаще стал замечать, как прошлое коварно просачивается в его настоящее, а значит, запланированное и желанное будущее оказывается под угрозой. Эти щупальца из прошлого должны быть отсечены, и сделать это можно, только поговорив начистоту. И все-таки… все-таки Линли молил судьбу об отсрочке и, заворачивая за угол, надеялся увидеть в темных окнах знак того, что такая отсрочка дарована.
Судьба осталась глуха к его мольбам. Не только вход в дом был ярко освещен, но и из окон кабинета Сент-Джеймса на кованую ограду падали желтые колонны света.
Линли взошел на крыльцо и позвонил. В глубине дома раздался собачий лай, который моментально приблизился к входной двери и не прекратился даже тогда, когда перед Линли появилась Дебора Сент-Джеймс.
– Томми! – воскликнула она. – Господи, да ты насквозь мокрый! Ну и погодка! Ты забыл зонтик? Пич, ко мне! Хватит шуметь. – Она подхватила с пола лающую таксу и зажала ее у себя под мышкой. – Саймона нет дома, – сообщила она, – а папа смотрит документальный фильм об африканских сонях, уж не знаю, с каких пор он ими заинтересовался. Поэтому Пич серьезнее, чем обычно, относится к охране дома. Пич, ну-ка прекрати рычать!