Отвечая на вопросы Нкаты, она закурила, и по большей части поведение Кати говорило о ее полнейшем спокойствии. Она даже спросила с самым невинным видом: «В чем все-таки дело, констебль?» Но когда вопрос представлялся ей опасным, она, прежде чем ответить, непроизвольно бросала взгляд на дверь. Нката знал, что означают эти взгляды: она что-то скрывает от него и гадает, совпадает ли ее версия с тем, что Ясмин успела сказать констеблю Нкате.
– А что сказала эта Эдвардс? – поинтересовался Линли.
– Что Вольф находилась в квартире. Правда, никаких подробностей, только голый факт.
– Они вместе сидели, – пожал плечами Эрик Лич. – Значит, уж точно не станут показывать друг на друга пальцем, и тем более не при первой встрече с копами. Нужно поработать с ними, констебль. У вас есть что-нибудь еще?
Нката рассказал о треснутой фаре на «фиесте» Ясмин Эдвардс.
– Говорит, что не знает, как это случилось и когда, – сказал он. – Но машиной пользуется и Вольф. И вчера она ездила на ней.
– Цвет? – спросил Линли.
– Когда-то был красный.
– Нам это не поможет, – заметила Хейверс.
– Кто-нибудь из соседей видел, как они покидали квартиру в ночь преступления? – спросил Лич.
Но дальнейшая беседа была прервана появлением женщины-констебля, которая вошла в кабинет старшего инспектора с кипой бумаг. Лич взял бумаги, глянул на них, промычал «спасибо» и спросил у вошедшей сотрудницы:
– Что там у нас с «ауди»?
– Все еще занимаемся этим, сэр, – сказала она. – В Брайтоне их почти две тысячи штук, сэр.
– Кто бы мог подумать? – пробормотал Лич, когда констебль удалилась. – И что случилось с лозунгом «Покупаем британское»? – Он не выпустил бумаги из рук, хотя и не стал пояснять, что в них, а вернулся к предыдущей теме, спросив у Нкаты: – Итак, соседи. Что говорят?
– Южный берег, – развел руками Нката. – Никто не желает говорить, даже со мной. Разговорился только один библейский проповедник, и то лишь потому, что хотел заклеймить позором женщин, которые живут вместе. Он сказал, что жильцы пробовали выселить из дома эту детоубийцу – это его слова, не мои, – но у них не вышло.
– Значит, здесь тоже придется копнуть глубже, – распорядился Лич. – Займитесь этим. Если правильно подойдете к делу, Эдвардс может расколоться. Вы сказали, у нее есть сын, верно? Используйте его, если понадобится. Соучастие в убийстве даром ей не пройдет, так и скажите ей. А мы тем временем, – сказал старший инспектор Лич, зарываясь в бумажные завалы на своем столе и извлекая оттуда фотографию, – получили вчера из «Холлоуэя» вот это. Нужно будет пройтись с этим снимком по Хенли-он-Темз.
Он передал фотографию Линли. Под портретом женщины стояла подпись: «Катя Вольф». Снимок был неудачным. В резком освещении женщина выглядела измученной и неряшливой. Она выглядела, подумал Линли, как человек, осужденный за убийство.
– Если это она прикончила нашу Дэвис, – продолжал тем временем Лич, – то обязательно некоторое время околачивалась в Хенли. А в таком случае ее кто-нибудь да заметил. Проверьте это.
Старший инспектор закончил сообщением о том, что они получили список всех телефонных звонков, входящих и исходящих, сделанных с телефона Юджинии Дэвис за последние три месяца. Сейчас этот список сравнивается с именами в записной книжке убитой. Затем имена и соответствующие номера будут сопоставлены с записями, оставленными на автоответчике «Кукольного коттеджа». Еще несколько часов – и они узнают, с кем Юджиния Дэвис вела свой последний телефонный разговор.
– А также нам стал известен абонент, звонивший с телефона сети «Селлнет», – проинформировал Лич своих коллег из Скотленд-Ярда. – Это некий Йен Стейнс.
– Скорее всего, ее брат, – сказал Линли. – Ричард Дэвис упоминал, что у нее было два брата, один из них Йен.
Лич записал это.
– Итак, мальчики и девочки, задания ясны всем? – спросил он, заканчивая совещание.
Хейверс и Линли поднялись со стульев, Нката оторвался от стены. На выходе из кабинета их неожиданно остановил вопрос старшего инспектора:
– Кстати, от Уэбберли не было никаких вестей?
Вопрос самый обычный, подумал Линли. Но небрежный тон прозвучал как-то фальшиво.
– Сегодня утром в Ярде его не было, – ответил Линли.
– Передайте ему привет от меня при встрече, – попросил Лич. – Скажите, что я скоро позвоню.
Оказавшись на улице и попрощавшись с Нкатой, Хейверс заметила Линли:
– Интересно, зачем он ему будет звонить.
– Они старые приятели.
– Хм. А что вы сделали с письмами?
– Пока ничего.
– Вы по-прежнему намерены… – Хейверс вгляделась в его глаза. – Ну конечно. Проклятье, инспектор, если бы вы на минуту прислушались к тому, что я…
– Я слушаю, Барбара.
– Хорошо. Тогда слушайте. Я знаю вас и знаю, что вы думаете: «Нормальный мужик, наш Уэбберли. Сделал маленькую ошибочку. Но превращать маленькую ошибку в катастрофу нет никакого смысла». Только вы не правы: смысл есть, инспектор. Она мертва, и эти письма могут объяснить нам почему. Нужно признать это. Мы должны проработать этот вариант.
– Вы утверждаете, что письма десятилетней давности могут подвигнуть кого-то на убийство?
– Сами по себе – вряд ли. Но ведь Уайли говорил, что она собиралась сообщить ему нечто важное, нечто такое, что, по его мнению, могло изменить их отношения. А если она уже сообщила ему это? Или если он сам все узнал, случайно прочитав эти письма? Ведь у нас есть только его слово, что он не знает, о чем собиралась рассказать Юджиния.
– Согласен, – кивнул Линли. – Но вы же не думаете, будто она хотела рассказать майору об Уэбберли. Это старинная история.
– Нет, если они возобновили свой роман. Нет, если они никогда не прерывали отношения. Нет, если они встречались все это время… например, в пабах и гостиницах. Нам обязательно нужно проработать такую версию. Или ее уже «проработали». Только проработали совсем не так, как планировали наши главные действующие лица – миссис Дэвис и Уэбберли.
– Мне это кажется маловероятным, – сказал Линли. – И по-моему, совсем не случайно Юджиния Дэвис убита почти сразу после того, как на свободу вышла Катя Вольф.
– Так вы сели на эту лошадь? – фыркнула Хейверс. – Это тупик. Поверьте моему слову.
– Пока я не сел ни на одну лошадь, – ответил Линли. – Для этого еще рановато. И я советую вам взять мой пример на вооружение и с большей осторожностью выдвигать предположения относительно майора Уайли. Ни в коем случае не следует зацикливаться на какой-то одной идее, поворачиваясь спиной ко всем остальным, – это никуда нас не приведет.
– А разве вы сами не так поступаете? Разве вы не решили для себя, что письма от Уэбберли не имеют отношения к делу?
– Я решил только одно, Барбара: что свое мнение я хочу составить, основываясь на фактах. Фактов в нашем распоряжении не много. И до тех пор, пока их не станет больше, мы можем служить делу правосудия – и придерживаться здравого смысла – только тем, что будем держать глаза открытыми, а суждения – на привязи. Вы не согласны?
Хейверс вскипела.
– Только послушайте его! Черт возьми! Ненавижу, когда вы начинаете морализировать.
Линли улыбнулся.
– Неужели? Я морализировал? Надеюсь, это не побудит вас к насилию.
– Только к курению, – сообщила ему Хейверс.
– Что гораздо страшнее, – вздохнул Линли.
Гидеон
8 октября
Прошлой ночью мне приснилась она. Или кто-то похожий на нее. Но происходило все в каком-то несуразном месте: я еду на поезде «Евростар» под Ла-Маншем. Ощущение было такое, будто спускаешься в шахту.
В поезде со мной все: папа, Рафаэль, бабушка и дедушка и кто-то еще, смутный и безликий, в ком я узнаю мать. Она тоже там, девушка из Германии, такая же, как на снимке в газете. И еще Сара Джейн Беккет с корзинкой для пикника, из которой она вытаскивает не еду, а младенца. Она предлагает его каждому из нас по очереди, как тарелку с сэндвичами, но все отказываются. «Детей не едят», – назидательно произносит дедушка.
За окнами тьма. Кто-то говорит: «Ах да, мы же едем под водой».
И тогда это происходит.
Стены туннеля рушатся. Отовсюду хлещет вода. Она не черная, как сам туннель, а как на дне неглубокой реки: даже если нырнешь глубоко, сквозь толщу воды все равно видно солнце.
Внезапно, как часто бывает во снах, все меняется, и вот мы уже не в поезде. Вагон исчез, мы каким-то образом очутились на берегу озера. На одеяле стоит все та же корзинка для пикника, я хочу открыть ее, потому что умираю от голода. Но у меня не получается расстегнуть кожаные ремни на крышке корзины, и, хотя я прошу взрослых помочь мне, никто не обращает на меня внимания. Они не слышат меня.
А не слышат они меня потому, что все вскочили на ноги, куда-то показывают, плачут и кричат, что лодка отплывает от берега. И я вдруг различаю, чье имя они выкрикивают. Это имя моей сестры. Кто-то говорит: «Она осталась в лодке! Нужно достать ее оттуда!» Но никто не двигается.
Потом кожаные ремни на корзинке пропадают, как будто их никогда и не было. С радостью и надеждой я откидываю крышку, чтобы добраться до еды, но внутри нет ничего съедобного. Там только младенец. Я каким-то образом понимаю, что это моя сестра, хотя лица ребенка не видно. Его голова и плечи укутаны вуалью вроде той, в которой часто изображают Деву Марию.
Я говорю во сне: «Сося здесь. Она здесь». Но никто на берегу не слушает меня. Более того, они бросаются в воду и плывут к лодке, а я, как ни кричу, не могу остановить их. Я вынимаю младенца из корзинки, чтобы доказать, что говорю правду. Я кричу: «Вот она! Смотрите! Сося здесь! Вернитесь! В лодке никого нет!» Но они все равно уплывают, один за другим входят цепочкой в воду и один за другим исчезают в озере.
Я чувствую, что нужно остановить их. Я думаю, что, если они увидят ее лицо, если я буду держать ее высоко над головой, они поверят мне и вернутся. Поэтому я срываю вуаль с головы сестры. Но под ней оказывается еще одна, доктор Роуз. А под второй – третья. И четвертая. Я срываю их, пока не начинаю рыдать, я в ужасе, что на берегу никого не осталось, только я. Даже Сони больше нет. Тогда я снова оборачиваюсь к корзинке, но и теперь не нахожу там еды. Там дюжины и дюжины воздушных змеев, я начинаю доставать их и отбрасывать в сторону. И меня охватывает такое отчаяние, какого я не испытывал ни разу в жизни. Отчаяние и невыносимый страх, потому что все ушли и я остался один.