«Я заглянул в твой сад, пока ждал тебя, – ответил он, качнув головой в сторону заднего двора. – Сорняки совсем задавили посадки, Гидеон. Если ты не займешься ими, они задушат то немногое, что еще выжило. Послушай, найми филиппинца какого-нибудь, если самому не хочется возиться в земле. Что скажешь?»
Музыка в квартире Либби взревела еще громче. Это она распахнула свое окно. Из подвала неслись обрывки фраз: «Как мог твой парень… он любит тебя… не спеши, детка…»
Я сказал: «Папа, я спросил тебя…»
«Да, чуть не забыл: я принес тебе две камелии». Он прошел к окну, выходящему в сад.
«…дай ему знать… он играет…»
На улице уже стемнело, так что в окне нечего было рассматривать, если не считать наших с отцом отражений на стекле. Его лицо отразилось четко; мое дрожало как привидение, будто под воздействием то ли атмосферы, то ли моей неспособности настоять на своем.
«Я посадил их по обеим сторонам крыльца, – продолжал папа. – Это не совсем то, что я имел в виду, но все лучше, чем ничего».
«Папа, я спрашивал тебя…»
«И я прополол обе круглые клумбы, но остальным садом тебе придется заняться самому».
«Папа!»
«…шанс понять… сможешь… любовь унесет тебя, детка».
«Или спроси свою американскую подругу, не хочет ли она принести хоть какую-то пользу, вместо того чтобы поносить тебя на всю улицу или вынуждать тебя слушать эту нелепую так называемую музыку».
«Черт побери, отец, я задал тебе вопрос!»
Он обернулся ко мне от окна. «Твой вопрос я слышал. И…»
«Люби его. Люби его, детка. Люби его».
«…если бы мне не приходилось соревноваться в громкости с проигрывателем твоей американочки, я мог бы попытаться ответить на него».
Я почти выкрикнул: «Хорошо, тогда игнорируй его. И Либби тоже игнорируй. Ты же мастер игнорировать то, что тебе неприятно, да, папа?»
Внезапно музыка стихла, как будто меня услышали. Тишина, последовавшая за моим вопросом, создала врага природы – вакуум, и я ждал, что́ заполнит его. Минутой позже хлопнула дверь Либби. Затем перед домом взревел «судзуки», не менее сердитый, чем его хозяйка. Он прорычал по улице и постепенно стих, когда она вылетела с Чалкот-сквер.
Папа остановил на мне взгляд; руки он скрестил на груди. Мы подошли к опасной территории, и я ощущал эту опасность, накалившую между нами воздух. Но он лишь произнес тихо: «Да.
Да, должно быть, я так и поступаю. Я игнорирую неприятное – для того, чтобы иметь возможность продолжать жизнь».
Я обошел молчанием то, что подразумевалось под этими словами. Медленно, словно обращаясь к человеку, плохо понимающему английский, я повторил: «Ты помнишь, кто такой Крессуэлл-Уайт?»
Он вздохнул и отошел от окна. Двинулся в музыкальную комнату. Я последовал за ним. Он присел возле моей стереосистемы и стойки с дисками, я остался стоять у двери.
«Что ты хочешь знать?» – спросил папа.
Я воспринял этот вопрос как согласие. «Я вспомнил, что однажды видел Катю в саду, – сказал я. – Было темно. Она была не одна, а с каким-то мужчиной. Они… – Я пожал плечами, чувствуя, что краснею, и сознавая всю подростковость своего смущения, отчего запылал еще жарче. – Они были вместе. В интимном смысле. Я не помню, кто был тот мужчина. По-моему, я его не разглядел».
«Зачем тебе это?»
«Ты знаешь зачем. Мы уже не раз обсуждали это. Ты в курсе, что я выполняю указания доктора Роуз».
«Ну так объясни мне еще раз, каким образом данное конкретное воспоминание связано с музыкой?»
«Я пытаюсь вспомнить все, что смогу. В том порядке, в каком смогу. Когда смогу. Одно воспоминание пробуждает следующее, и если их наберется достаточно много, то у меня появится шанс понять, чем вызваны мои проблемы с игрой».
«У тебя нет проблем с игрой. Ты вообще не играешь».
«Почему ты не можешь просто ответить? Почему ты не хочешь помочь мне? Просто скажи, с кем Катя…»
«А ты предполагаешь, что я это знаю? – перебил он меня. – Или на самом деле ты спрашиваешь, не я ли был тем мужчиной, с которым ты видел в саду Катю Вольф? Мои нынешние отношения с Джил явным образом указывают на мою склонность к молодым девушкам, так? И раз у меня есть такая склонность сейчас, то почему бы ей не быть и тогда?»
«Ты собираешься ответить или нет?»
«Позволь заверить тебя, что мое увлечение молодыми возникло сравнительно недавно и направлено исключительно на Джил».
«Значит, тем мужчиной в саду был не ты. Тем мужчиной с Катей Вольф».
«Не я».
Я вглядывался в его лицо, гадая, правду ли он говорит. Я думал о снимке Кати Вольф с моей сестрой на руках, о том, как она улыбалась фотографу, о том, что могла значить та улыбка.
Устало махнув рукой в сторону стойки с дисками, он сказал: «Пока тебя не было, я проглядел твою коллекцию записей».
Насторожившись, я ждал продолжения.
«У тебя впечатляющее собрание. Сколько здесь дисков? Триста? Четыреста?»
Я не ответил.
«Некоторые вещи встречаются в разных интерпретациях, сыгранные разными исполнителями».
«Я пока не совсем понимаю, к чему ты ведешь», – произнес я наконец.
«Но я не нашел ни единой записи “Эрцгерцога”. Почему, интересно?»
«Мне эта вещь никогда особенно не нравилась».
«Тогда почему ты выбрал ее для исполнения в Уигмор-холле?»
«Это не я. Трио предложила сыграть Бет. Шеррилл согласился. У меня не было оснований возражать…»
«Ты не возражал против того, чтобы играть вещь, которая тебе не нравится? – воскликнул папа. – Гидеон, о чем ты думал, черт возьми? Ты – имя. Не Бет. Не Шеррилл. Репертуар определяешь ты, а не они».
«Я не собирался говорить о том концерте».
«Понимаю. Поверь мне, я отлично это понимаю. Ты с самого начала не хотел о нем говорить. Ты и к психиатру ходишь только ради того, чтобы тебе не пришлось говорить о том концерте».
«Это неправда».
«Сегодня Джоанне звонили из Филадельфии. Они хотят знать, сможешь ли ты выступить там. Слухи добрались уже до Америки, Гидеон. Как ты считаешь, сколько еще нам держать мир в неведении?»
«Я делаю все, чтобы добраться до корня проблемы».
«“Добраться до корня проблемы”! – передразнил он меня. – Ты ничего не делаешь, ты струсил, и этого я никогда от тебя не ожидал. Я лишь благодарю небеса, что твой дедушка не дожил до этого дня».
«Ты благодарен за меня или за себя?»
Папа медленно втянул в себя воздух. Одну руку он сжал в кулак, другой прикрыл кулак сверху. «Что именно ты хочешь этим сказать?»
Я не рискнул пойти дальше. Мы подошли к тому моменту, когда любое продвижение могло бы нанести непоправимый вред. И что хорошего принесло бы мне такое продвижение? Какой прок от того, что я заставил бы отца отвлечься от меня и обратить мысленный взор на его собственное детство? На его юность? На все, что он делал, делает и планирует сделать ради того, чтобы стать достойным человека, который усыновил его?
«Выродки, выродки, выродки!» – кричал мой дед сыну, давшему жизнь трем необычным детям. Потому что я по природе своей тоже выродок, доктор Роуз. И всегда чувствовал это.
Я сказал: «Крессуэлл-Уайт сообщил мне, что против Кати Вольф свидетельствовали все. Все, кто жил в доме, так он сказал».
Несколько секунд папа, прищурившись, смотрел на меня, и я не мог решить, чем было вызвано это промедление: моими словами или моим отказом отвечать на его последний вопрос. «Вряд ли тебя это сильно удивило, ведь речь шла об убийстве».
«Но меня свидетелем не вызвали».
«Верно».
«Зато я помню, как мы с тобой ходили в полицейский участок. И еще я помню, как вы с матерью спорили из-за того, что полиция меня расспрашивала. Там было несколько вопросов, как я недавно припомнил, об отношениях между Сарой Джейн Беккет и жильцом Джеймсом».
«Пичфорд. – Папа говорил устало, с трудом. – Его звали Джеймс Пичфорд».
«Да, Пичфорд. Точно. Джеймс Пичфорд. – На протяжении всего разговора я стоял, а теперь взял стул и поставил его недалеко от папы, напротив него. – На суде кто-то сказал, что вы с матерью поссорились с Катей незадолго до того… до того, что случилось с Соней».
«Она была беременна, Гидеон. Она перестала справляться со своими обязанностями. Твоя сестра была трудной подопечной для любого…»
«Почему?»
«Почему?» Он потер лоб, будто стимулируя собственную память. Когда он убрал от лица руку, то посмотрел не на меня, а почему-то на потолок у себя над головой. Я заметил, что глаза у него покраснели, и почувствовал укол жалости, но не остановил его, когда папа заговорил снова: «Гидеон, я уже перечислял тебе болезни твоей сестры. Синдром Дауна был лишь верхушкой айсберга. Два года своей недолгой жизни она путешествовала из дома в больницу и обратно, и, даже находясь дома, она нуждалась в постоянном уходе. Этот уход должна была обеспечивать Катя».
«Но почему вы не наняли профессиональную сиделку?»
Он невесело рассмеялся: «У нас не было на это средств».
«Ведь правительство…»
«Государственная поддержка? Немыслимо».
И что-то во мне проснулось от этой фразы, из черных глубин возник дедушкин голос, его гневный рык за обеденным столом: «Проклятье, мы не опустимся до того, чтобы просить милостыню! Настоящий мужчина способен обеспечить свою семью всем необходимым, а если нет, то нечего было размножаться. Держи штаны застегнутыми, Дик, раз не можешь отвечать за последствия. Слышишь меня, Дик?»
А папа тем временем продолжал: «И даже если бы мы обратились за пособием, то вряд ли получили бы его. Инспекторы сразу докопались бы, что значительную часть доходов мы тратим на Сару Джейн и Рафаэля. То есть у нас были собственные резервы, на которых можно было бы сэкономить. Но мы решили этого не делать».
«А что насчет той ссоры с Катей?»
«Да ничего. Мы узнали от Сары Джейн, что Катя пренебрегает своими обязанностями. Мы поговорили с девушкой и выяснили, что по утрам она плохо себя чувствует. Дальше уже несложно было догадаться, что она беременна. Она не отрицала этого».
«И вы тут же ее уволили».