Смотрите, кем я стал сегодня: сижу скорчившись в кресле у окна музыкальной комнаты, где звучит что угодно, кроме музыки. Я торопливо записываю случайные мысли, пытаясь – хотя и не верю в результат – вспомнить подробности своей жизни, которые мое подсознание решило стереть из моих воспоминаний. И теперь я узнаю, что даже то немногое, что я сумел раскопать в завалах памяти, – например, приглашение в Джульярд и обстоятельства, помешавшие нам принять его, – оказывается неточным. Чему же мне верить, доктор Роуз, на что полагаться?
«Вы сами поймете», – тихо отвечаете вы.
Но я спрашиваю вас, откуда такая уверенность. Факты моего прошлого все чаще представляются мне в виде движущихся мишеней, и они скачут на фоне лиц, которых я не видел долгие годы. Так действительно ли это факты, доктор Роуз, или лишь то, что я желаю считать фактами?
Я попросил Рафаэля: «Расскажи о том, что случилось, когда утонула Соня. Расскажи про тот вечер, про тот день. Как все было? Убедить папу говорить на эту тему…» Я потряс головой. Вернулась официантка с нашим чаем и кексами, разложенными на пластмассовом подносе. Следуя идее оформления зоопарка в целом, поднос был выкрашен так, чтобы выглядеть не тем, чем является, в данном случае – под дерево. Женщина расставила перед нами чашки, блюдца, тарелки и чайники. Я подождал, пока она не закончит, и продолжил: «Он почти ничего не рассказывает мне. Если я хочу говорить о музыке или о скрипке, то все в порядке. Он считает это прогрессом. Если же я сворачиваю в сторону… Он последует за мной, но для него это сущий ад. Я вижу».
«То было адом для всех».
«Включая Катю Вольф?»
«Я бы сказал, что ее ад пришел позднее. Она и предполагать не могла, что суд определит ей двадцать лет заключения».
«Так вот почему на суде… Я читал, что она вскочила и пыталась сделать заявление после того, как судья зачитал приговор».
«Да? – удивился Рафаэль. – Этого я не знал. В день вынесения приговора я не ходил в суд. К тому времени мне уже хватило сцен правосудия на всю дальнейшую жизнь».
«Но ты ходил вместе с ней в полицейский участок. В самом начале. В одной из газет я видел фотографию, где вы вдвоем выходите из участка».
«Скорее всего, это было простое совпадение. Полиция всех вызывала на допросы и дачу показаний. Почти все мы были там не раз и не два».
«И Сара Джейн тоже?»
«Ну да, наверное. А почему ты спрашиваешь о ней?»
«Мне нужно будет повидать ее».
Рафаэль намазал маслом свой кекс и поднес ко рту, но не откусил, а уставился на меня, словно позабыв обо всем. «С какой целью, Гидеон?»
«Это просто одно из направлений, которое мне хотелось бы изучить. Доктор Роуз предлагает то же самое: следовать моим инстинктам, искать связи, пытаться найти то, что пробудит память».
«Твой отец не обрадуется, узнав о твоем намерении».
«А ты отключи телефон».
Рафаэль откусил от кекса огромный кусок, явно пытаясь скрыть смущение оттого, что его вывели на чистую воду. Но неужели он всерьез надеялся, что я не догадаюсь об их ежедневных консилиумах с отцом относительно моего прогресса или отсутствия такового? Ведь их двоих самым кардинальным образом затронуло происходящее со мной, и помимо Либби и вас, доктор Роуз, только они знают об истинном масштабе моих проблем.
«Что ты надеешься получить от встречи с Сарой Джейн Беккет, при условии, конечно, что ты сможешь разыскать ее?»
«Она живет в Челтнеме, – сообщил я. – Уже много лет. Я получаю от нее по открытке на каждый день рождения и на Рождество. А ты разве нет?»
«Ну ладно, значит, она живет в Челтнеме, – сказал он, игнорируя мой вопрос. – Чем она поможет тебе?»
«Не знаю. Может, она сумеет рассказать мне, почему Катя Вольф отказалась говорить о том, что произошло».
«Она имела право на молчание, не забывай этого, Гидеон». Рафаэль положил остаток кекса на тарелку и взял чашку, обхватив ее двумя ладонями, словно пытаясь согреться.
«В суде – да. В общении с полицией – да. Там она не обязана была говорить. Но со своим адвокатом? Почему она отказалась общаться даже с ним?»
«Она еще не очень твердо знала английский. Может, ей объяснили ее право на молчание, а она неправильно поняла».
«Это напоминает мне еще кое о чем, чего я не могу понять, – подхватил я. – Если она была иностранкой, то почему отбывала наказание в Англии? Почему ее не отослали обратно в Германию?»
«Она добивалась отмены репатриации через суд и выиграла».
«Откуда ты знаешь?»
«Как я могу не знать? В то время все газеты только о ней и писали. Каждое ее движение, каждый поступок за решеткой выносился прессой на всеобщее обозрение. Это было грязное дело, Гидеон. Оно разбило жизнь твоих родителей, оно в течение трех лет убило твоих бабушку и дедушку, и оно с тем же успехом разрушило бы и тебя, если бы мы не берегли тебя от него всеми правдами и неправдами. Так что все твои копания в прошлом… спустя столько лет… – Он поставил чашку на стол и долил в нее чаю. – Ты не притронулся к еде».
«Я не голоден».
«Когда ты последний раз ел? Выглядишь прескверно, должен сказать. Съешь кекс. Или хотя бы выпей чаю».
«Рафаэль, а что, если это не Катя Вольф утопила Соню?»
Он осторожно опустил на стол чайник. Пододвинул к себе сахарницу и высыпал в чашку еще один пакетик сахара, затем добавил молока. Я заметил, что он проделал это не как обычно – сначала молоко, потом сахар, – а в обратном порядке.
Закончив с размешиванием и доливанием, Рафаэль наконец сказал: «Если она не убивала Соню, то почему тогда молчала?»
«Возможно, она подозревала, что полиция извратит ее слова. Или что это сделает королевский прокурор, если ей придется давать показания в суде».
«Действительно, такое могло случиться. Но ее адвокат не стал бы извращать ее слова, если бы она соизволила хоть что-нибудь сказать ему».
«Это от моего отца она забеременела?»
Рафаэль поднял свою чашку, но, услышав мой вопрос, поставил ее обратно. Он выглянул в окно: супружеская пара, у которой случилась проблема с коляской, выгрузила из коляски сумку, две детские бутылочки и пачку памперсов. Они перевернули коляску на бок, и мужчина атаковал колесо каблуком ботинка. Рафаэль негромко произнес: «Это не имеет никакого отношения к проблеме», и я понимал, что он говорит не об одеяле, которое по-прежнему цеплялось за колесо и не давало коляске ехать.
«Как ты можешь так говорить? Откуда ты знаешь? Она забеременела от него? И из-за этого брак моих родителей распался?»
«Только супруги могут знать, отчего распался их брак».
«Хорошо. Принято. А остальное? Это его ребенка ждала Катя?»
«А что он сам тебе говорит? Ты его спрашивал?»
«Он говорит, что нет. Но ничего другого он в любом случае не сказал бы».
«Значит, у тебя есть его ответ».
«Но если не от него, то от кого же?»
«Может, от жильца? Джеймс Пичфорд был в нее влюблен. Он влюбился в нее до беспамятства в тот самый день, когда она впервые появилась в доме твоих родителей, и так никогда и не разлюбил».
«Постой, я всегда думал, что Джеймс и Сара Джейн… Я помню их вместе, жильца Джеймса и Сару Джейн. Я видел из окна, как по вечерам они вместе выходили из дома. И они частенько шептались на кухне».
«Думаю, это было до появления Кати».
«Почему?»
«Потому что после ее появления Джеймс почти все свободное время проводил с ней».
«То есть Катя потеснила Сару Джейн и в этом».
«Можно сказать и так, и я понимаю, к чему ты клонишь. Но в момент смерти Сони Сара Джейн была с Джеймсом Пичфордом. И Джеймс подтвердил это. Лгать ради нее у него не было никаких причин. Если бы он и солгал, то сделал бы это ради женщины, которую любил. Более того, я думаю, что если бы в момент Сониной смерти Сары Джейн не было бы с ним, то он с радостью предоставил бы Кате алиби и в результате все свелось бы к трагической небрежности при выполнении служебных обязанностей, но никак не к умышленному убийству».
«А это было убийство», – задумчиво сказал я.
«Когда были представлены все факты, то стало ясно, что да, это было убийство».
Гидеон
25 октября
«Когда были представлены все факты» – так сказал Рафаэль Робсон. А ведь именно к этому я и стремлюсь – к точному представлению фактов.
Вы не отвечаете. Вы сохраняете на лице непроницаемо нейтральное выражение, как, должно быть, вас учили делать, когда вы были еще студенткой психиатрического факультета. Вы ждете, чтобы я объяснил, чем вызван мой решительный настрой сменить тему. Понимая это, я вдруг теряю дар речи, не могу подобрать слова и начинаю сомневаться в самом себе. Я исследую мотивы, побудившие меня сделать это замещение – так, кажется, вы это называете? – и признаю все свои фобии.
«Какие фобии?» – спрашиваете вы.
Вы уже и сами их знаете, доктор Роуз.
«Я подозреваю, предполагаю, догадываюсь, но не знаю, – говорите вы. – Вы единственный, кто знает их, Гидеон».
Верно. Я согласен с этим. И чтобы показать, насколько чистосердечно мое согласие, я назову их для вас: страх толпы, страх застрять в метро, страх больших скоростей, полнейший ужас перед змеями.
«Все это достаточно распространенные фобии», – замечаете вы.
А еще страх неудачи, страх заслужить неодобрение отца, страх замкнутых пространств…
Вы поднимаете бровь, услышав это, и на миг теряете контроль над своим лицом.
Да, я боюсь замкнутых пространств, доктор Роуз, и понимаю, как это соотносится с моим неумением поддерживать отношения с другими людьми. Я боюсь задохнуться от слишком близкого контакта, и эта фобия указывает на еще большую фобию – на страх интимных отношений с женщиной. С любым человеком, если уж на то пошло. Но для меня это совсем не откровение. У меня был не один год, чтобы поразмыслить над тем, как, почему и в какой момент мои отношения с Бет совершенно расстроились, и, поверьте мне, у меня была масса возможностей обдумать мою неспособность ответить на чувства Либби. Итак, я осознаю и признаю наличие у меня страхов, я выношу их на свет, и разглядываю сам, и позволяю разглядывать другим. Разве после этого можете вы, или папа, или кто-то еще обвинять меня в том, что я замещаю свои страхи нездоровым интересом к смерти моей младшей сестры?