Каждый взвод идёт во главе с замкомзводом по самостоятельному маршруту с ориентирами и азимутами. В 8.00 собравшаяся рота должна завтракать на поляне в лесу, в месте общего сбора. Взводы вышли через КПП-2. Первый взвод свернул по развилке вправо, позже разделились маршруты третьего и второго.
До места сбора не больше десяти километров по лесу, и два часа на их преодоление тренированным разведчикам более чем достаточно. Но ни замкомвзвод, ни командир второго отделения младший сержант Верещагин о движении по компасу с заданными азимутами не имеют никакого представления. Задача оказывается не простой.
Когда мы, отсчитывая пары шагов от развилки, не находим уже первый ориентир «перекрёсток лесных дорог», становится понятным, что на второй мы тоже не выйдем. После того как Остапенко говорит: «Ну их на хуй, эти пары шагов! Я помню, мы туда ходили, когда я ещё курсантом был», – движение разведгруппы принимает спорадический характер.
После 8.00 мы всё чаще переходим на бег. Около девяти мы выскакиваем на бетонку и непрерывно бежим минут сорок: благо ноги уже не те, что в начале службы.
Дымок полевой кухни мы находим в 11.45.
Руководство ротой капитаном
Филатовым
После школы я пытался поступить в Рязанский военный институт ВДВ, но не прошёл по конкурсу и офицером так и не стал. Не стал я и сержантом, пройдя подготовку по специальности «командир отделения разведки».
Моим командиром роты в учебке был капитан Филатов. Он вызывал во мне отвращение тем, что после отбоя являлся пьяным в казарму и отпускал наших сержантов за определённую плату в самоход. Само по себе это уже не вписывалось в заложенный книгами и фильмами образ «офицера – человека чести», но основная беда была в том, что для оплаты своих похождений сержанты забирали у нас почти все наши скудные деньги.
В первые дни лета 1999 года, перед самым выпуском, когда мы уже изготовили бегунки с уголками младших сержантов и изрядно расслабились, хриплое «Стой!» оборвало движение взвода в столовую.
Я увидел презрительно сверкнувшие из-под козырька фуражки кроличьи глаза ротного… «Кругом, на исходную, бегом-марш!.. Расслабились!.. Кру-гом, на исходную… Кругом…»
Нас обгоняли усмехающиеся взводы, и наше воображение рисовало страшные для солдатского желудка картины пустых котлов, пайка стремительно заканчивалась, а мы, каждый раз не доходя последние метры до столовой, разворачивались и бежали назад.
Когда строй сапёров показался за плацем, а это означало, что через пять минут в столовой будет делать просто нечего, мы, не сговариваясь, рассыпались в разные стороны, растворившись в раскалённом июньском воздухе.
Ночью взвод поднял трезвый Филатов и в комнате досуга заставил писать объяснительные. Раздираемый яростью, на сером листе я написал: «…Руководство ротой капитаном Филатовым подрывает моральные устои личного состава, негативно сказывается на дисциплине…»
Солдат ребёнка не обидит
В поезде сопровождающий нас в родной полк старлей зазевался в купе пышнотелой проводницы. С Фомой, пользуясь моментом, мы устремляемся на «экскурсию» и сначала, в последнем плацкарте нашего вагона, присоединяемся к играющей в карты компании парней и девушек – они едут на море.
Я учу их игре в «120». Знакомство наше мимолётно, какими бывают сотни знакомств в жизни, и моя память не воспроизводит черты лица этих людей. Запомнились лишь передавшееся мне чувство той беспечной лёгкости, которая присуща ещё не столкнувшейся с жизнью молодёжи, и смешливые ямочки на щеках одной из девочек. Нам весело, но не сидится на месте, дух искателей приключений несёт нас по вагонам дальше. Чего мы ищем, мы сами не знаем.
– О, солдаты!.. Давайте, пацаны, вмажьте…
Трое мужиков вогнали в себя уже приличные дозы водки. Они сами когда-то служили в Германии и на Украине. Они наливают нам водку и не хотят отпускать. Один говорит, что он бывший спецназовец, я долго доказываю ему, что никогда не был в Саратове. Нам много не надо. Мы молоды и не брали в рот спиртного полгода. Нас спасает то, что они начали выпивать давно и валятся спать.
Уже ночь, мы в потёмках пробираемся по спящему поезду. Я успеваю открыть дверь туалета, меня рвёт. Фоме тоже не лучше. Мы теряем друг друга из вида. Бросает уже меньше, и я замечаю на проходной нижней полке не спящую, а улыбающуюся моему виду знакомую девушку из компании старшеклассников. Она прекрасна. Весь приобретённый мною в недолгие студенческие годы кураж (которого, по правде сказать, было не так уж и много) готов обрушиться на эту юную Данаю. Я сажусь у её ног и только начинаю что-то воодушевлёно рассказывать, как (о ужас!) сверху раздаётся по-старушечьи скрипящий женский голос: «Молодой человек, как вам не стыдно? здесь же дети!»
«Солдат ребёнка не обидит!» – торжественно произносит старлей. Проносившийся за окном свет два раза падает на его искажённое хищной гримасой, болтающееся в проходе лицо.
Чтец
В армию я уходил своенравным драчуном. Но я был городским мальчиком из интеллигентной семьи. Из учебки в полк я возвращаюсь жёстким агрессивным волчонком. И эти качества теперь жизненно необходимы мне. Я готов к самому худшему. Мы разведчики, а о полковой разведроте ходит дурная слава. Нам с младшим сержантом Фоминым, однако, везёт. За плохое поведение в пути следования, по рекомендации старлея, мы не попадаем в это элитное подразделение.
Непрерывной чередой тянутся унылые бесцветные дни. Однообразные ежедневные разводы и работы. Мы разгружаем прибывающие на Вокзал-1 товарняки с капустой и гравием, работаем на табачной фабрике и элеваторе, откуда приходим перепачканные мукой, как припудренные туземцы. И хоть сводная группа полка с весны 1999 года находится на выезде в Дагестане, а в сентябре после недолгого передыху полк входит в Чечню, боевая подготовка существует только в расписании на листе ватмана, висящем над тумбочкой дневального.
В те редкие дни, когда автобус – «Кубанец» или «шарап» – не приходит, чтоб отвезти нас на базу или склад, мы сидим на табуретах в расположении, и солдат-дух, из тех доходяг, что военкоматы призывают для количества, читает нам устав внутренней и караульной службы. Он что-то мямлит себе под нос, как пономарь, – невозможно разобрать ни слова. Да никто и не пытается. Мы сидим и думаем каждый о своём. Разговаривать нельзя, письма писать нельзя, можно сидеть и думать. Думать запретить трудно.
Огневая и инженерная подготовка, оружие массового поражения и тактика. Я люблю эти «занятия» за их покой и уютное бормотание чтеца, за жужжание барражирующих мух и шелест дождя за окном, я люблю оставаться с самим собой. Я думаю о Ленке, которая бросила писать, о маме, которой трудно приходилось без отца с двумя детьми, а сейчас, когда Вадька ходит уже в десятый класс, она, работая на двух работах, шлёт мне посылки и денежные переводы.
С приходом зимы мы всё чаще остаёмся в казарме, и бывший на учебном сборе взводником замполит роты старший лейтенант Цыганков иногда нарушает наши «медитации» настоящими занятиями по общегосударственной подготовке. Молодой, только из училища, лейтенант Громовой, несмотря на свою грозную фамилию, робкий и небольшого роста, тоже пытается провести занятие как положено, по своему конспекту, но Фома быстро отваживает его:
– Товарищ лейтенант, у нас здесь есть специально подготовленный чтец, – произносит он тоном человека, любезно помогающего выйти из затруднения, как само собой разумеющееся, развязно, и ровно с той каплей уважительности в голосе, которая необходима при обращении сержанта к офицеру.
– А тетрадки у них хоть есть? – сразу сдаваясь, и больше для порядка спрашивает летёха.
– Неа, такого у них нет.
Утренние войска
Вэвэшников военные называют ментами, а менты – военными. Солдаты внутренних войск переводят аббревиатуру ВВ – «весёлые войска». А солдаты других войск – «вряд ли войска». Иногда у вэвэшника на шевроне случайно отваливаются две первые буквы, получается – УТРЕННИЕ ВОЙСКА.
Опытный командир сразу определит по такому шеврону, что перед ним самый опасный солдат – склонный к нарушению воинской дисциплины.
Командир примет меры и загрузит солдата всевозможными занятиями. Солдат будет нарезать из бумаги бирки и приклеивать их скотчем на все кровати в казарме. А потом отклеивать и исправлять ошибки в фамилиях. Будет всегда стоять в наряде по столовой, чистить картошку и тереть большие жирные кастрюли. Или стоять в наряде по роте, «на тумбочке». Но главное, опытный командир скажет: «Шеврон устранить, боец!»
Занимайся
Военный человек постоянно на боевом посту. Даже если солдат находится на втором году службы и целый день тыняется без дела, он занят защитой Родины. Поэтому командир, отпуская солдата, не говорит: «Отдыхай». А говорит: «Занимайся».
Валяющийся на кровати защитник только на первый взгляд ничего не делает, на самом же деле он выполняет наисложнейшую миссию, ибо «под маской бездействия скрыто действие, а внешнее деяние лишь иллюзия».
Зима и лето
В армии бывает зима и лето. Зимой солдату холодно. Его моют в бане холодной водой. Днём на построениях в кирзовых сапогах отмерзают пальцы. Ночью зябко, хоть солдат и бросает поверх одеяла шинель и бушлат. Летом тепло, и в бане есть горячая вода, но больше работ и полевых занятий.
Хуже всего солдату служится в октябре, когда уже холодно, но приказа одеться в зимнее обмундирование ещё нет, и в марте, когда уже жарко, а ходишь в шапке. Но каждый солдат с радостью встречает новую весну и осень, лето и зиму.
Рядовой Ветошкин
В декабре 1999 года из нашего второго батальона бежит солдат, рядовой Ветошкин. Он служил в ремроте, его били и заставляли попрошайничать на рынке возле части. Он сбежал. К нему домой в Саранск ездил прапорщик и привёз его.
Зачуханного, надломленного, постоянно прячущего большие оленьи глаза, его перевели к нам, а через неделю он снова сбежал.