Причина, по которой нормальный боец взял вдруг и повесился, даже в пьяном состоянии, отсутствовала.
Когда дневальные сняли тело с петли, сержант Кудинов пытался оживить труп искусственным дыханием и сломал два ребра. Да ещё след от зуботычины Плюща… Короче, комитет солдатских матерей поднял шум. Впечатлительные женщины твёрдо уверились в том, что Михайлова убили, а потом инсценировали самоповешение. Что-то вышло в прессе об издевательстве «дедов» и пособниках убийц в офицерских погонах. Бубуку в послужной лист впаяли неполное служебное соответствие, командиру части объявили выговор.
В день, когда лейтенант Толстолужский повёз гроб в Чебоксары, тоже шёл дождь. Я забивал баллоны в компрессорной и вспоминал взгляд Михайлова за неделю до смерти. «Ну, давай», – сказал он мне тогда, машинально выронил потухший окурок, хлопнул дверью и растворился в ночи под вой мотора.
5. Наташа
В склянке тёмного стекла
из-под импортного пива
роза красная цвела
Б. Окуджава
Да, так её звали. Наташа.
В самое первое время знакомства Андрей думал, что она очень смелая и самостоятельная. В первую их ночь они с жадностью и со знанием дела набросились друг на друга. Свет из-за недодёрнутых занавесок падал в глухой переулок, и пьяному, мочившемуся под окном, казалось, что он смотрит порнографический фильм. Когда Андрей в перерывах ходил на кухню курить, она увидела лицо, не объяснив ничего, оделась и вышла, и там, под окнами, длинная тень прыгнула от неё в подворотню.
В следующую ночь они ели раков, много, целый кулёк, и пили импортное пиво в маленьких бутылочках. Диван-постель раскинулся почти на всё пространство комнаты, обклеенной простенькими, давно пожелтевшими обоями, а старый шифонер в углу в самый неподходящий момент хлопал о стену облезшей дверью, и непривычная маленькая, вся блестящая и иностранная бутылочка казалась чёрным принцем, случайно забредшим в придорожный кабак.
Наташа быстро оказалась его сожительницей. Андрей не заметил, как в шифонер перекочевали все эти многочисленные блузки, юбки и джинсы, и после первой той бурной ночи она утром уже гладила, как само разумеющееся, его рубашку.
Наташа училась, приходила только вечером, а на выходные уезжала в станицу к родителям. Иногда она ночевала у себя. Но чем дальше, тем яснее становилось ему, даже без намёков, что невыгодно оплачивать квартиру, когда в ней почти не бываешь.
Уже не в самое первое время, а когда в бабушкином шифонере со скрипучими дверями висели блузочки на плечиках, Андрей, к немалому удивлению, обнаружил у девчонки, легко порхнувшей в машину, бесстрашно ходившей ловить подглядывавшего извращенца, покладистый характер и совершенную неспособность сопротивляться его воле. Ещё он нашёл хорошую хозяйку, но обнаружил, что с Наташей абсолютно не о чем говорить. Внутренний мир её был настолько ещё детским, из каких-то собачек, кошечек, юбочек, почти кукол. Посторонних мужчин она до сих пор, до девятнадцати лет, называла дядьками, а женщин – тётьками, и это почему-то больше всего раздражало Андрея. К тому же Наташа, уже к его полному разочарованию, оказалась плаксой, и во второй или третий день их знакомства на своих ободранных джинсовых шортиках вышила многозначительный инициал «А».
Родители Андрея, живущие в большой трёхкомнатной квартире на Садовой, в другом конце города, приняли симпатичную и такую домашнюю девочку; развратнику-вруну со стажем Валерию Палычу было невдомёк, что эта милая «крохотулечка», не пьющая и не курящая, и такая вежливая, просто снималась на бульваре и в первую же ночь отдалась сыну. Когда отец приглашал Андрея покурить, неестественно, противно подмигивая, и на балконе заговорщицки спрашивал, спят ли они, Андрей не мог понять, прикидывается отец или нет. Прошло уже три месяца, как он познакомил родителей с Наташей, но, когда оставались ночевать, стелить им продолжали в разных комнатах, хотя знали, что Андрей, не скрываясь, ходит к Наташе.
Отчего люди всё время врут? Так врут, что ложь пропитала всё их существование, стала совершенно обыденной и даже необходимой. У отца была любовница, почти ровесница Андрея, разведённая и очень красивая женщина, которую он удерживал дорогими подарками. Мать знала об этом и делала вид, что не знает, а отец знал, что она знает, и делал вид, что не знает, что она знает… С ума сойти от всего этого можно… «Съешь, Андрюша, огуречек»… И, наливая водку, обязательно надо врать, представить всё так зачем-то, что целый месяц, пока Андрей не был у родителей, он ни глотка не брал в рот.
– Ну вот, учился, а теперь и выпить можно немножко!
Это полторы-то бутылки на двоих, за вычетом двух материнских рюмочек, и почти трезвые оба, – оба же «редко» пьющие.
А Наташа, Наташенька, была мила. Строила смешные рожицы и при этом сильно смущалась. Она очень хотела понравиться, и они видели это и делали вид, что принимают всё за чистую монету, но Андрей наверняка знал, что, ложась спать, мать скажет: «Да, очень хочет бедная девочка в городе остаться». – «Не дрейфь, мать. Знаешь, сколько у Андрюхи ещё таких девочек будет?» – Отец повернётся на бок и зевнёт.
А Наташа в ту ночь, отдыхая на его груди, скажет, только для того чтобы ему угодить: «Хорошие у тебя родители».
А голосок её дрогнет, и получится неловко, она поспешит с поцелуями и ласками, на самом деле желая лишь побыстрее уснуть.
Скоро, очень скоро, он начал орать на неё и называть сукой, а она стояла перед ним на коленях и преданно смотрела в глаза.
– Почему макароны холодные?!.. блядь… сука!
Очень, однако, себе на уме была девушка, ведь тоже зачем-то овечкой прикидывалась, а делала всё по-своему, хоть убей ты её, но нужно было ей обязательно лезть на письменный стол и укладывать в стопочки отдельно книги, отдельно тетради. Разыгрывала потом идиотку и терпела оскорбления, и чем дальше, тем больше.
Всё хорошо было у Андрея, девчонка классная, и в компании, и вообще, но запил он больше обычного и домой в свою собственную, после бабушки доставшуюся квартиру идти не хотел. А там, в квартире, и подогреваемый через каждые пятнадцать минут, чтобы, не дай бог, не остыл, ужин, и холоднющее пиво, и все радости медового месяца, с восточными, французскими и какими хочешь утехами. Ан нет, засиживался где угодно, в пивных, и даже у Севы ночевал пару раз.
И видел Андрей, что превращается он в какого-то несусветного изверга, но сколько ни говорил себе, что нельзя так, а с собой ничего поделать не мог. Только не бил что, потому что не за что было, слишком исполнительная была.
И заметил ещё Андрей: любила Наташа его подпаивать, незаметно так провоцировала. А как ей иначе было бедной, если посудить? Натурой Андрей, в смысле выпить, пошёл в отца – добрый становился, любвеобильный, всем всё желал подарить – кому деньги, кому любовь.
Надоела она ему – до чёртиков! Давно он выискал все её недостатки. Бёдра у Наташи были неширокие, а Андрею всегда нравились девочки с треугольничком между ног, грудь хоть и упругая, но небольшая, тип лица не восточный совсем, европейский даже, такие Севе нравятся, но он же не Сева. И не в шутку уже, хоть и по пьяне, говорил: забирай! Но тот не хотел, боялся, наверное, «объедок подобрать», тоже болван ведь.
Но поразительно, феноменально, как говорил Сева, жалко было её. Не любил совсем, а жалко, как уличную кошку подобранную, и когда пьяный был, она плакала, а он жалел её и гладил по голове, и готов был всё сделать, лишь бы не плакала, обещал любить и помещал в собственную мечту о яркой заграничной жизни. А в следующий вечер он приходил не в духе и трезвый, и она снова становилась «конченой тварью», сукой и блядью.
Через полгода случился у Андрея день рождения, Наташа испекла красивый, с помпушками и завитушками торт, наделала салатов. Пришли родители. И отец, на кухне, противно подмигивая, выпуская маслянистыми губами дым, щупал почву: не собираетесь, мол… А Андрей отмалчивался. Призадумывался он давно – затянулось, непривычно затянулось. Сначала подыскивал замену. Одна брыкнула, у другой парень оказался, а сейчас и замены не надо, отвязаться лишь бы, а перебиться – не проблема. А из комнаты смех, рассмешила маму всё-таки, и умилённо так щебечут, невестка, блин.
В другой вечер пришёл Сева с пивом и раками. Мода в тот год у них завелась – раки, а разобраться, что в них хорошего? – есть нечего, тарань куда лучше. И так по пиву хорошо ударили, что сами почти раками заползали, и Наталья первая.
– Наташ, за тебя, т-твою красоту! Дрон, тебе повезло…
– Хочш, подарю? Другу дарю, за-бирай!..
– Ха-ха-ха-ха, – и она больше всех заливается: к Севе, так к Севе, а что ж? Если надо… И видно, главное, что они больше на пару похожи. Он интеллигент, сукой называть не будет, тоже в городе живёт, она умница, сам говорит – красивая.
Но у дурня этого комплексы открылись, утром проспался не до конца, пива пить не стал и свалил. И всё потянулось как раньше, и прожили почти год. Осень, зиму, и лето уже начиналось. Стал Андрей тут неладное замечать. А именно – попытки забеременеть. И тогда уже решил – пути назад нет, сворачивать нужно весь этот бурный роман. А привык уже к Наташе, и кто знает, что было бы, если б забеременела. Так и жили бы, наверное, как все живут. Сука и сука – а ты кобель.
Когда посдавали сессии, уехала Наташа аж на три недели домой. И тут понял Андрей, что легко на самом деле жить, и хорошо одному как!.. Беда только – привык к вкусностям, да ничего, пошёл на стройку работать, подсобником, деньги были, и покупал себе то пельмени готовые, то вареники. А ухайдокивался так с кирпичами этими и раствором, что ночью никто уже не нужен, спать, завтра рано на работу.
Конечно, это её ошибка была, тут бы хваткой держать, ослабила, но и у неё силы вышли. А там ведь дом, мама, такое же хамло отец, брат младший, и самый любимый и больше всех её любящий пёс Тотошка. И зачем ей всё это нужно было вообще? Что любила она его, Андрей не верил. В городе остаться? Так ей девятнадцать только, и учиться ещё здесь два года, сама симпатичная – все заглядываются. А прилипла – не отдерёшь. Ты самый лучший – и всё тут. Да какой он лучший?.. Смешно…