Электричка подошла, и Наташа шла к нему, сияющая, загорелая, и на миг пробежала слабина: может, домой, как ни в чём не бывало? Холодно отстранил:
– Мы едем на твою бывшую квартиру.
– Что случилось, Андрей?
– Ничего не случилось, просто ты у меня больше не живешь.
И как она, прямо на перроне, потом в машине, упрашивала его, говорила, что согласна на все условия, но непреклонен был Андрей, запустился уже маховик; ещё там, на платформе, когда подходила электричка и когда он увидел её радостную, защемило; но не сейчас, сейчас он был тем жёстким извергом, которого нашёл в себе с Наташей.
Вместо Наташи хозяйка-старушка давно взяла другую девочку. И что было делать, повёз домой – не бросить же ночью на улице. Спал на кухне, и она приходила в одном белье и становилась у раскладушки на колени.
– Прости меня, Андрей. Я готова на все условия. Я всё буду делать.
За что прости?.. дура… какие условия?.. ты и так всё делаешь. Мелькнула мысль опять предательская: давно ведь уже не спал с женщиной, а тут такая готовность, и губы шепчут, и бельё красное кружевное, но нет.
Утром через газету он вызвонил ей квартиру, дал денег и сам отвёз. И на прощанье она сказала почему-то: «Учись хорошо».
***
Многое было в его жизни, но грустная эта история не забывалась. Потом, через несколько лет, когда он работал экспедитором и ездил мимо её станицы, подмывало заехать и найти. А зачем?.. Просто чтобы завезти куда-нибудь и ощутить снова это податливое тело и губы.
6. Квизин
В отеле «Woodstock», что по улице Родье в Париже (это, кто знает, недалеко от Монмартра, вниз, сорок восьмой номер), Мише Кудинову, рослому парню с правильными чертами лица и военной выправкой, не дали подушку.
Номер достался Мише очень маленький, с двухъярусной кроватью и окном в стену. Удобства на площадке, а подушки нет совсем.
Явно пользуются (гады) неготовностью русских туристов вести переговоры на иностранных языках. Но не тут-то было! У Миши в спортивной сумке на этот случай словарик припасён русско-французский, восемьдесят пятого года. Миша по нему и в школе тексты про Парижскую коммуну переводил. Короче, крепко вооружившись знанием из словаря, Миша направился по очень крутой лестнице вниз – разбираться.
Спускается по лестнице и про себя повторяет: «Квизин, квизин…» – подушка, значит, – чтоб не вылетело по дороге.
А приехал Миша в город любви не разглядывать собор Богоматери и на Тур Эфэль забираться – нафиг надо. Миша приехал сдаваться в Иностранный Легион. И готовил себя, по русской привычке, к самому худшему – то есть Африка, джунгли, кранты и насовсем, с известным исходом. Покуражиться. А в Россию обратно хрен знает. И может, это в глазах его диковатых было написано (отношение к жизни и смерти), что засуетился отельный служитель.
Сначала француз повёл Мишу зачем-то на кухню. Стал показывать, где что и как… Как плиты функционируют, где включаются. А Мише зачем это надо?
– Чё ты тулишь?.. Подушка, квизин, у?..
Француз с перепугу ещё старательнее суетится, демонстрирует кухонные приборы и даже в кастрюли полез, отчего Миша слегка начинает сатанеть.
Ещё бы не сатанеть! Мало того что этот арабоподобный лягушатник ищет подушку на кухне, так он ещё и кастрюли открывает: «Нет ли там подушки?.. Куда она запропастилась?.. На дно закатилась?..» Издевается?.. Или на самом деле дебил?..
А молодёжь в холле оживилась за бутылочками с пивом и футболом на штырях – прислушиваются. Все в майках и джинсиках – не сразу разберёшь, где пацан, где девка. В городе любви сейчас девушки не симпатичные: жуют длинные бутерброды с капустой, курят, шаркая кривыми ногами, не красятся и не причёсывают немытые волосы. Все мелкорослые какие-то. Французские парни, наоборот, посмазливей и повыше, но чахлые от излишков цивилизации и отсутствия строевой выучки.
Скоро всё разъяснилось. Примерно через полчаса. Дело в том, что французский язык Миша изучал в советской средней школе, согласно инструкции ВЦСПС – без произношения. И по наивности был уверен, что на земле коммунаров ходит именно эта форма языка. То есть он совсем о форме не задумывался, а нашёл в словаре слово «подушка». На его беду во французском языке оказалось два похожих слова, которые сразу не различишь, а по отечественным представлениям они и совсем почти одинаково читаются: coussin – подушка, cuisine – кухня. И вот последнюю – «квизин» – в школе часто повторяют, много текстов про расположение комнат, въелась она, зараза, с четвёртого класса. А такую мелочь, как подушку, кто же будет всерьёз изучать семь лет?
Поэтому метрдотель и решил, что клиент хочет ознакомиться с особенностями кухни и убедиться в качестве приготовления завтрака. Спас положение международный язык жестов. Миша начал прикладывать две сложенные руки к пока своему уху и наклонять к рукам голову, а также изображать перед французом объём необходимого предмета: «Подушка, баран! Спят на чём!.. Квизин…»
– Кусэн… орэйе?..
Оказалось ещё, что слово «coussin» (кусэн) французы давно не употребляют, а говорят более изящное «oreiller» (орэйе), не заглядывая в наш словарь восемьдесят пятого года. И вообще «coussin» – это как бы подушка вообще, а «oreiller» – это та, которая и нужна, – под голову. И не положено ни квизин, ни кусэн, ни oрэйе за сто двадцать франков в сутки. И вообще (как потом выяснилось) нет у французов подушек, а есть специальные валики.
Когда француз тоже перешёл к жестам, кое-что до Миши стало доходить. Хотя и не понятно было, как это – нет подушки? Когда толчка нету с душем и стены как для ремонта – это понятно, а чтобы подушки… Ну не уроды?!..
Европейские студенты тем временем отодвинули пиво и в футбол приостановили монеты вкладывать – хохочут – нашли развлечение. Уже Мише слышится через их тарабарщину и хохот: «Рюс… рюс…» Это, значит, над ним смеются, над русским, выродки…
И вот Миша выходит в холл, глядит исподлобья на всю эту ораву своими страшными глазами. А пальцы у него сами в кулаки сжимаются, автоматически – когда надо.
Тишина установилась такая, что муху слышно было бы, если бы муха здесь пролетела. И так, в тишине, Миша поднялся по лестнице на свой третий этаж, зашёл в номер. И только когда он захлопнул дверь сокрушительно, снизу пополз молодёжный гомонок.
Уважают русских в Париже! Побаиваются. Но подушку так и не дали.
Ничего. Миша свернул свитерок, положил под голову, укрылся и уснул на нижней кровати.
7. Капрал-шеф
Eins, zwei, Polizei,
Drei, vier, Grenadier.
Funf, sechs, alte Hex,
Sieben, acht, gute Nacht…
С руками за спину, в белой фуражке легионера и камуфляже под джунгли, перед строем прохаживается капрал-шеф, ветеран 13-й полубригады. Суетливые французы выбегают из казармы, застёгивая синие мастерки на ходу.
Капрал-шеф негромко ругается по-немецки: «шайзе…»
Прохаживаясь перед строем вот уже девять минут, он мысленно махнул рукой на этих недоумков – французов.
Русские давно стоят, один к одному. Это крепкие парни. Они не ёжатся от холода, как французы. Капрал-шеф взглянул на русских одобрительно: «Гутэ зольдатэн!» Ему скучно прохаживаться и ждать доходяг-французов. Ему хочется поговорить с русскими.
Поправив белую фуражку, капрал-шеф подходит к строю. Обращается к левофланговому волонтёру:
– Насьоналите?
– Русский.
– Спецнас?
– ВВ, внутренние войска.
– А… Спецнас!
Капрал-шеф идёт дальше:
– Насьоналите?
– Русский.
– Насьоналите?
– Русский.
– Насьоналите?
– Русский.
– Спецнас?
– Артиллерия.
– Спецнас…
– Насьоналите?
– Украина.
Капрал-шеф задумался. Он расправляет морщины под козырьком фуражки. Махнул рукой: – Русский!
– Насьоналите?
– Эстония.
– …Э-э… Русский!
Следующим стоит сенегальский негр.
– Русский?
– Но-но…
Русские валятся от смеха. Капрал-шеф оборачивается к ним с улыбкой на тонких губах. Последние французы выбежали из казармы и стали в строй.
Капрал-шеф обводит строй взглядом. Строго смотрит на опоздавших. Строй замирает. Капрал-шеф поворачивает строй французской командой и французской командой, с выдержкой, командует: «Ан аван… марш!»
Волонтёры идут в черноту самого раннего утра. Подъём здесь в четыре. Русские идут, а сонные французы бредут. Вдруг капрал-шеф командует по-русски: «Стой!» Русские останавливаются, они улыбаются. Французы налетают на их спины. Капрал-шеф приводит строй в порядок, делает внушение французам. Миша Кудинов (здесь он Курский) переводит своим: «…Я говорю русским на французском… они понимают… Я говорю на русском… они понимают… Я вам говорю на французском – вы не понимаете… Говорю на русском – вы не понимаете…»
Строй огибает крыло форта. «Альт!.. Дэми тур а друат!» Строй поворачивается направо. «Рэпо». Капрал-шеф взбегает по ступенькам, стучит в дверь. Окна столовой черны. Наконец вспыхивает свет в прихожей. Доносится ворчанье повара, капрал-шефа впускают. Волонтёры негромко переговариваются…
– Капораль-шеф!.. Капрал идёт…
Капрал-шеф сходит по ступенькам. Улыбается, объясняет для русских: – Мадмуазэль дормир, – приложил руки к уху, – капораль-шеф трэ нэрвоз.
Миша переводит: «Мадмуазель спит, капрал-шеф (повар) очень нервный». Русские смеются.
«Гард а ву!.. Дэми тур а друат!.. Ан аван… марш!» – командует капрал-шеф, и волонтёры идут обратно. Они рассядутся в классе, с автоматом с напитками и пепельницей из старой французской каски, чтобы прийти позже. Раз мадмуазель дормир. Мадмуазель – вольнонаёмная помощница повара. Для француженки это очень даже интересная блондинка.
Белая фуражка капрал-шефа плывёт в темноте. Он шагает справа впереди, с руками, заложенными за спину. Полукеды волонтёров дают только мягкий звук – издалека это как шелест мокрой листвы. Спит старый форт и деревья. Утром здесь пахнет сыростью и красным вином.