Глава 40. Узнать правду
— Я не люблю твою маму, — тихо говорит Богдан, прямо глядя на Доминику. — И никогда не любил.
Жестко.
Даже жестоко.
В глазах Доминики проскальзывает та темная тень, от которой у меня сжимается сердце.
Ни один ребенок не должен слышать такое. Даже капризный и злой ребенок. Глотку сдавливает болезненный спазм.
Я приехала на казнь Доминики.
На жестокую и холодную казнь, в которой я пусть и не занесла топор, но стала зрителем.
Мне больно. Я не могу сделать вдоха.
Бледная Доминика молчит.
— Да, у нас была связь, — продолжает Богдан, не отводя взгляда от Доминики. — Разовая, после которой мы разошлись, но через девять месяцев твоя мама появилась вновь…
— Хватит, Богдан! — Кристина взвизгивает и вскакивает на ноги. — Что ты за чудовище?!
— Села! — Богдан рявкает и затем понижает голос. — И заткнулась. Все это, — он щурится, —
логичный исход, Крис.
Прикусываю кончик языка в попытке отрезвить себя и, наконец, сделать судорожный вдох.
В глазах Богдана нет ярости, пусть он и закричал на Кристину, но есть какая-то, темная обреченность, от которой мне холодно.
— Сядь, Кристина, — повторяет он. — Не надо меня сейчас раздражать визгами и криками, какой я мерзавец. Я это знаю, но я могу стать еще хуже, Крис.
Он не моргает, и Кристина медленно возвращается в кресло, приподняв подбородок. Косится на меня и шипит:
— А ты и рада, да?
— Нет, — мой шепот вздрагивает. — Нет, совсем нет.
Я хочу встать и уйти, но не могу, будто мой живот стал весить как минимум центнер.
Неужели я так и буду слушать и смотреть, как Богдан отрезает кусок за куском от души Доминики?
А выбор разве есть?
— Твоя мама пришла тогда, когда ты уже родилась, — Богдан переводит взгляд на Доминику, у которой по щекам катятся слезы. — Нет, я не горжусь тем, что мы пришли к тому, что я откупаюсь и скрываю правду.
— ты…
— Не надо меня сейчас перебивать, — Богдан прищуривается на Доминику. — Я обеспечивал твою маму и тебя на протяжении всех этих лет. Я мог, конечно, забрать, тебя у матери и…
— Принести мне? — перебиваю Богдана прежде, чем понимаю, что задала вопрос вслух. — В
нашу семью?
Богдан медленно приглаживает правую бровь пальцами, глядя перед собой каким-то пустым взглядом, и тихо отвечает:
— Да, была такая мысль.
— Так вот о каком выборе ты говорил…
— Да, — переводит на меня отрешенный взгляд. — Но я пришел к выводу, что это было бы глупо и невозможно…
— Да как вы смеете?! — Кристина опять кричит. — Вы, что, кайф ловите от слез моей дочери?!
— Заткнись! — теперь повышаю голос я больше не в силах держать в себе гнев. — Господи! —
прячу лицо в ладонях и медленно дышу. — Да что же это такое… Что же вы наделали?!
Больно.
Уже не за себя, а девочку, которая родилась из-за глупости, эгоизма и похоти двух безответственных людей.
Дети должны рождаться по любви, но реальность к ним жестока и несправедлива, а им потом жить и отвечать за грехи родителей.
— Ты не любил меня…
Слов Доминики, как ножом по сердцу.
— Но у тебя была крыша над головой, дорогие игрушки, хороший частный садик, частная школа, репетиторы, — перечисляет Богдан. — И ты получишь высшее образование…
— Мне был нужен папа! — крепко зажмуриваюсь. — Папа! Я хотела папу! Но тебя у меня не было!
Не было! И не будет!
У меня от ужаса происходящим даже слезы не льются.
Кристина наигранно всхлипывает и выпускает из себя слезы с громкими причитаниями. Встает с дивана и кидается к Доминике с хриплыми и истеричными словами:
— Доченька моя, милая моя.
Но она получает отпор. Доминика от нее отбивается, отскакивает в сторону и в ненависти смотрит на Богдан:
— Ты оставил меня!
— Да, — Богдан принимает ее ярость со спокойствием, в котором я чувствую штиль перед бурей,
— я выбрал не тебя.
— Других… — хрипит Доминика и с ее подбородка срываются слезы. Щеки покраснели. — Других детей… Не меня.
— Да. Не тебя, — честно отвечает Богдан. — Я повторяю. Я не горжусь этим, но таков был мой выбор.
Кристина с воем оседает на пол, а мне тошно от ее слез. Для нее этот сложный и надрывный разговор — возможность перетянуть одеяло на себя. Вместе с Доминикой должны пожалеть и ее, но мне вот ее не жаль.
Она тоже сделала свой выбор, который сейчас бьет по ее дочери отбойным молотком.
— Если бы ты… — Доминика сжимает кулаки и судорожно выдыхает на грани истерики, — бы ты узнал раньше.
— То настоял бы об аборте.
Так нельзя. Нельзя. Эти слова с Доминикой останутся навсегда до самой ее старости. Вся ее жизнь теперь пройдет с осознанием того, что ее не ждали, не хотели и что она — ошибка.
Конечно, это правда, но эта правда может ее убить. Уничтожить. Ни Кристина, которая воет сейчас в подлокотник дивана, ни Богдан, который за эти годы превратился в чудовище с ледяным сердцем, не понимают, что мы подвели Доминику к той черте, за которой ее ждет обрыв.
Ее надо спасать.
Я четко осознаю, что если кто сейчас и спасет Доминику, то это буду только я.
Пузатая лохушка должна сейчас сделать свой выбор.
И спасать ее придется не сюсюканьем, что все будет хорошо, и не словами, что взрослые ошибаются и ведут себя, как последние сволочи, а ей надо их понять и простить.
Нет.
— У многих твоих сверстников нет того, что есть у тебя, — Богдан продолжает закапывать
Доминику глубже и глубже, — или ты хочешь все это потерять?
— Хватит, — убираю руки от лица. Я так и не смогла выдавить из себя ни слезинки.
Смотрю на Богдана в темной тоске. — Наши дети должны знать правду. Узнать правду о
Доминике.
Глава 41. Я не боюсь
Я — единственная, кто не боится Доминику и кто принимает решение не скрывать ее. Он а для меня — не орудие шантажа и обогащения, и не ошибка, которую я совершила по глупости, а после мой личный позор.
Она — для меня девочка.
Она — для меня ребенок, который взбунтовался. Пусть и по науськиванию моего отца, который тоже увидел в Доминике возможность нагнуть Богдана.
Я не хочу ее использовать.
Я не боюсь
И подтверждаю ее факт существования и факт того, что о ней должны узнать.
Она — человек.
Богдан смотрит на меня уже минуту в гнетущем молчании.
Кристина прижала пальцы к губам и не понимает, что ей играть дальше. Я ее явно озадачила.
Возможно, она боится, что с моим предложением она потеряет дотации со стороны Богдана.
А я считаю, что пора рвать этот порочный круг лжи, недомолвок и игры в порядочную семью без проблем и ссор.
Доминика медленно моргает. Она испугалась моего предложения. Слезы остановились, но ее еще трясет, а я на нее смотрю и не боюсь.
При первой встрече она отправила меня в нокаут, потому что я была уверена в том, что живу в сказке, а сама я — красавица-принцесса, которая имеет право падать в ‘обморок при любом удобном случае.
Не имеет.
И жизнь — не сказка.
Доминика переводит взгляд на Богдана в ожидании того, что он сейчас вмешается и заявит, что мне надо заткнуться и что живем по старому сценарию, но ее папочка продолжает на меня смотреть, будто в первый раз видит.
Я своего мужа ввела в транс своей тихой решительностью.
Во мне больше нет страха и стыда за то, что я жила в иллюзии счастливой семьи столько лет, и покрывать грехи Богдана перед нашими детьми я не хочу.
Наши дети должны знать правду.
Да, она горькая и ядовитая, но они уже не малыши, и должны сделать свои выводы об этой жизни.
И в этой правде я уже не буду слабой и несчастной женщиной, которую надо пожалеть и с которой нужно быть против отца.
Будет правда без эмоций.
Факты о жизни Богдана и хороший урок того, какую цену платят за ложь и желание прикрыть свой эгоизм оправданиями “я хотел сохранить семью” и “я выбрал тебя”.
— Я хочу еще раз посмотреть на те фотографии, Доминика, — вздыхаю я, нарушая гнетущую тишину, — они ведь фальшивка? Ты меня на понт взяла, да?
Доминика отступает к креслу и садится на самый краешек, зажав ладони между коленями.
— Я думаю, этого достаточно, — Богдан, наконец, выныривает из транса и зло встает на ноги.
Он выдыхает через ноздри, а на виске раздувается венка гнева. Глаза — ледяные.
Подходит ко мне и, придерживая меня за локоть, помогает встать.
Я не сопротивляюсь.
Устраивать сцену на радость Кристине, которой Богдан позволил влезть в нашу семью?
Не дождется.
— Ты решила мою дочь отобрать? — сипит она.
— Что ты за бред несешь? — отвечаю я. — Крис, это твоя дочь и она твоей останется. Не претендую я на роль мамочки для пятнадцатилетнего подростка, который меня ненавидит.
Доминика опускает взгляд и зажимает коленями ладони еще крепче. Растерянная и тихая в пижаме панды она сейчас совсем не похожа на ту неоновую бурю, которой она в первый раз на меня налетела.
— Я все эти годы его любила… и ждала.
— Прекрати, Кристина, — Богдан раздраженно прижимает пальцы к переносице и закрывает глаза, — это что угодно, но не любовь.
— Ты воспользовался мной!
— Ты хочешь без денег остаться? — Богдан оборачивается. — И без этой квартиры? Я могу устроить. Готова любить меня в нищете?
Кристина всхлипывает, закрывает лицо руками и отворачивается от Богдана, униженная и оскорбленная, но меня не трогают ее слезы.
Они напоминают мне о моем отце и матери, которые в своих эмоциях тоже часто переигрывали, а я им верила с открытым ртом, но теперь розовые очки разбиты.
Я больше не хочу ничего слышать.
Семеню прочь из просторной квартиры, поглаживая живот, который только сейчас решил напомнить о себе несколькими пинками.
— Фотографии не настоящие, — подает тихий голос Доминика, когда я уже готова выйти из гостиной.
Я оглядываюсь. Ее голос звучит бесцвет